Как воспитать 85 детей? История семьи Сорокиных
«Я когда беру ребенка очередного, я его сначала помою, "оближу", осмотрю. И он становится моим. Я уже не могу. Я по восточному гороскопу даже Кошка», — рассказывает Татьяна Васильевна, прижимая к себе десятилетнюю Катю, которая ни на шаг не отходит от любимой мамы.
Свое семейное гнездо, трехэтажный особняк, где Сорокины прожили более 30 лет, они построили своими руками. В просторной гостиной часть стены почти на всю высоту занимает полотно с генеалогическим древом, выполненным в технике фотопринта, которое семье в 2007 году помог составить Российский детский фонд. Сейчас они готовят новое: семья стала значительно больше.
«Димочка в синей маечке, Дениска в желтенькой, Танюшка на улице работает. Сейчас Денис и Таня здесь, им уже по 17 лет. И тогда нам подарили пятерых детей (Сорокиным предложили взять малышей, оставленных матерью на скамейке). Лиза — ей тогда годик был, Наде — два. Они обе здесь. Ленечке три, Илюше четыре, Данилу восемь было. Они тогда появились, — рассказывает Татьяна Васильевна, указывая на портреты улыбающихся детей. — Я видела, как люди делают подобные вещи. И говорю мужу: "Давай тоже что-нибудь такое сделаем". Только мы гнездами делали. Мы же птички — Сорокины. А это уже второе древо. Сейчас третье делаем, детей, конечно, стало больше, но само древо нужно будет сделать меньше размером».
Эрик Романенко из ТАСС рассказывает о Татьяне и Михаиле Сорокиных из Аксая Ростовской области, которые вырастили 85 детей (большую часть — с инвалидностью разных групп). Сорокины — обладатели сертификата «Родительский рекорд» от благотворительного фонда «Поколение», выданного десять лет назад, когда приемных детей было 54. Сейчас в семье 11 детей.
«Своих не бросаем»: истории людей, которые уехали из России с домашними животными
Евгения Волункова из «Таких дел» предлагает читателю несколько историй о любви людей к своим животным. Сущностно же эти истории связаны одной ключевой идеей — все приличные, добрые и гуманные люди (а иными и не могут быть люди, так любящие своих животных) уезжают из России, в которой «больше оставаться нельзя». При этом почему нельзя до конца не понятно ни из одной из представленных историй — нельзя и все.
Алла, «Медиазона»: «Разговоры о том, что мне стоит уехать из Петрозаводска, начались еще до «спецоперации» — поступали угрозы. Но тогда я не хотела уезжать. А тут не осталось выбора… И я решила ехать в Вильнюс — это ближе. Тут и природа похожа на карельскую, нет жары».
Почему при наличии угроз в России можно было оставаться, а «тут не осталось выбора», неясно. И чем столица Литвы, где по политическим мотивам массово преследуют и сажают в тюрьмы журналистов, безопаснее Петрозаводска, тоже не объяснено.
Алена, работала в бьюти-сфере: «Но мы понимали, что в России больше оставаться не можем…». Почему работник бьюти-сферы это понимал, не раскрыто. «А через три дня благополучно совершили перелет в Тбилиси. Сейчас у нас все хорошо. Мы справились». Если дело в спецоперации на Украине (а судя по тематике статьи, именно в этом и дело), то почему обстреливавшая мирный Цхинвал и не признающая право осетинской нации на самоопределение Грузия и где при Саакашвили сидела вся оппозиция, а сейчас сидит сам Саакашвили — это место, где можно оставаться, не понятно.
Те же вопросы касаются маклера Алины («Все было хорошо, а потом случилось то, что случилось. Мы с мужем переехали в Грузию, а кота на время оставили подруге») и контекстолога Марии («…я уехала в Батуми по морально-этическим соображениям. Уехала, скажем так, в свободный мир»).
Настя, журналистка независимого СМИ: «С двадцать четвертого числа стало понятно, что, если будешь работать так, как считаешь правильным, придется уезжать из страны». Что значит «правильным» не раскрыто. А поскольку название «независимого СМИ» не указано, то и разобраться, как именно оно работало до «двадцать четвертого числа» читателю возможности не дают. Настя отправилась в Бишкек, где «из соображений безопасности мы не могли жить долго (тоже неизвестно почему – Реп.), дальше я должна была лететь в Стамбул». Дают ли в Стамбуле журналистам работать «так, как считаешь правильным» и что там делают с оппозицией — вопрос праздный.
Алексей, репетитор: «Мы семья из Подмосковья. Уехали из России из-за несогласия с внешней политикой страны, из-за нежелания быть причастными к этим преступлениям, косвенно поддерживать их своими налогами». Куда уехал, не указано, соответственно у читателя нет шанса удостовериться, что теперь Алексей находится в стране, которая ведет гуманистическую внешнюю политику и не причастна к преступлениям.
Как должна была бы выглядеть преамбула к истории о человеке, который действительно больше не может оставаться в своей стране, если бы читателям хотели бы дать право разобраться:
1. ФИО преследуемого;
2. описание деятельности, из-за которой он подвергся преследованиям;
3. зафиксированные факты преследования (открытое уголовное дело, примеры угроз, от кого они исходили, обращения в полицию и ответ полиции о нежелании заниматься угрозами, факты нападений с наличием заявлений в полицию и соответствующих протоколов, др.).
Только так и поступал РР в своих материалах, скажем, о политрепрессиях на Украине.
Эмоция вместо рацио, вызывающая слезу фразеология вместо проверяемых фактов — ключевой триггер, по которому можно определить, что читателем пытаются манипулировать. Нет, эмоция не возбраняется, но она должна быть подкреплена достоверным фактом. В ином случае от читателя требуют просто принять нечто на веру. А это и есть манипуляция.
«Котики-наркотики»: Как подростки помогают друг другу бороться с наркозависимостью
«Я мечтала стать героиней какого-то тупого подросткового фильма, и самое смешное, что про нашу команду в итоге сняли фильм. Правда, не о том, как мы тусуемся, а о том, как преодолеваем зависимость. Надо быть осторожнее со своими желаниями».
Алиса хотела стать писательницей, поступить на журфак. В 15 лет она писала прозу и решила, что наркотики смогут расширить ее сознание.
«В 15 лет я была скромной. Боялась, что на занятиях скажу хрень, поэтому нюхала перед ними, чтобы не стесняться. Я всегда носила с собой вещества. Даже когда провожала своего парня на вокзал, где досмотр и много полицейских, не доставала их из рюкзака. Они у меня были как водичка — вдруг понадобятся».
Потом у Алисы появился парень Валера, а вместе с ним и героин.
«Я очень боялась иголок и не одобряла внутривенное употребление, тем более героина, поэтому всячески просила его завязать. Он согласился, и мы только нюхали, но позже Валера захотел вернуться к внутривенному употреблению и взял меня на слабо. Я говорила ему: „Если ты начнешь, я тоже начну“, на что он мне ответил: „Ты очень боишься иголок, ты не сможешь переступить через себя и начать колоться“. Ну а я взяла и пересилила себя. В первый раз, когда он уговорил меня купить шприцы и поставиться, мне хотелось плакать от страха, но физически я плакать не могла, потому что уже была упоротая».
В июне 2020 года 17-летняя Алиса ушла из дома, через несколько дней попала в полицейский участок, а оттуда — в психиатрическую больницу. В это же время парень Алисы и еще двое подростков умерли от передозировки героина на чердаке дома в Люберцах.
Спустя несколько недель после смерти подростков их друзья создали первую в России группу взаимопомощи «Подростки и котики», которая работает с несовершеннолетними людьми с наркозависимостью, занимается вопросами ментальных заболеваний, буллинга, насилия и селфхарма. Сейчас в рамках проекта открылся шелтер для подростков, оставшихся без ночлега, где им оказывают профессиональную психологическую помощь, а еще проводят группы поддержки, мастерские самоадвокации и театральный кружок. О том, как работают «Подростки и котики» в страшном, но оптимистичном репортаже Яси Контарь из The Village.
«У меня дети в машине, я их спасти пытаюсь». История беженки из Харьковской области, которой и в России порой страшно
Какое-то время семья Анны пряталась в убежище в детском саду. Там находилось где-то сто человек, спать было негде, поэтому Анна вместе с мужем три дня просидели на лавке. Потом, когда стало понятно, что начали обстреливать школы, сады и больницы, они вернулись домой и прятались в подвале.
«Не доведи Господь, не стало бы моего ребенка, какая может быть Украина, Россия, президент? Кого я могу понять, когда не стало смысла моей жизни? Это мой ребенок, не доведи Господь, что-то бы случилось. На кого мне смотреть? Тогда отчаянно идешь, добровольно берешь автомат и стреляешь всех военных, не разбирая, потому что из-за них ребенок лишился жизни. Я представляю, сколько обозленных матерей на это, что они не хотят ничего».
Семья эвакуировалась самостоятельно, поэтому они не получили организованным порядком статус беженцев. Все документы, включая разрешение на временное проживание, они оформляют сами. Без этих справок ни Анна, ни ее муж не могут официально трудоустроиться.
В Смоленске есть благотворители и волонтеры, они время от времени помогают — но одно дело разовая помощь, другое понять, на что жить семье. В сообществах беженцев Анну знают, и кое-кто уже недолюбливает, мол, слишком активна, а беженцев много.
Неожиданно, но в Смоленске Анна уже столкнулась не только с помощью, но и с холодностью и явным неприятием. Она ехала в автобусе за очередной бумажкой, спросила дорогу у женщины, упомянув, что она беженка из Украины.
— И зачем вы сюда все едете? Вы нас обстреливаете, а еще потом к нам едут. — сказала нервная пожилая женщина.
— Это мы вас обстреливаем? — удивилась Анна.
Больше всего Анна мечтает вернуться домой, чтобы все было как раньше, продолжать работать и жить в собственном жилье, а не переезжать с места на место и выпрашивать помощь. Когда их семья уезжала из Балаклеи, половина города уже опустела, а с теми, кто остался в Украине, связаться нельзя. Уже 34 дня там нет электричества и газа.
«Я надеюсь на лучшее, все переменится, конфликт исчезнет, все встанет на свои места. Мне не принципиально, может я не такой патриот, но мне главное, чтобы никто не погибал, чтобы у каждого был дом».
Эта история об Анне, которой вместе с мужем и двумя детьми чудом удалось выбраться из Балаклеи (Харьковская область, практически на линии фронта). Сейчас семья живет на окраине Смоленска, но находиться в положении беженцев в России им очень непросто. Материал подготовлен Камилой Амири в рамках студенческой мастерской «Репортёра» во ВШЭ.
Сегодня в России свой профессиональный праздник отмечают кинологи
«Когда человек с детства мечтает о собаке, а ему не разрешают, надо идти в кинологи, чтобы и собака была реализована, и ты был с собакой».
Обоняние псов на сегодняшний день не способен заменить ни один прибор. Те же газоанализаторы способны работать только в определенных условиях, собаки же в этом не нуждаются. Они могут выйти на след при любой погоде и в любое время суток.
«Каждая собака с нами проживает всю свою жизнь, а для нас это всего лишь промежуток времени. К каждой собаке мы прикипаем душой, это не просто твоя рабочая собака, это твой друг».
Журналисты «Сибрепорта» с трогательной историей о знакомстве собаки и человека из красноярского кинологического центра. Кстати, в этом году кинологической службе в России исполнилось 113 лет.
А конфеты будут? Взрослые и дети из Украины о жизни вдали от дома
Антонина и ее дети Вероника и Леня приехали в Голоёвку из Мариуполя 10 апреля. Они жили в Мариуполе до 19 марта, пока в их дом не попал снаряд:
«19 числа в дом прилетело снарядом, тогда мы собрались и ушли оттуда. Приехали в Белгород – там родственники. Затем обратились в ПВР, и нас привезли сюда. Здесь приняли хорошо: есть все условия для нормальной жизни. Дочка ходит в школу, сын – нет. Он учился в Мариуполе, а сейчас нет смысла, потому что не определились, что дальше будет. Дочка 6 класс заканчивает, учеба ей дается, в школе хорошо приняли, конфликтов нет. Она у нас спокойная, тихая».
Сестры Елена и Виктория приехали в Голоёвку вместе с детьми. Они эвакуировались из Мариуполя 21 марта:
«20 марта у нас был обстрел. Мы с детьми прыгали с третьего этажа. В час ночи мы бежали по улицам, один человек пустил нас к себе в подвал. Там мы просидели до шести утра и поняли, что оставаться здесь нельзя. 21 марта в 6 утра мы схватили детей и бежали эвакуироваться. Бежали наобум, военные посадили нас в автобусы. Перед этим я успела зайти в квартиру и взяла свидетельства о рождении детей. Из вещей были пара трусов, носков и кофточек детям. Нас не спрашивали, куда везти, просто развозили по ПВРам. Сюда мы приехали ночью, напуганные и уставшие. Приехали – и не можем понять, где мы: озеро, лес, темно».
Бывший директор санатория, теперь – директор ПВР, Николай Фильченков, говорит, что здесь со своими родителями живет 41 ребенок, 29 из них учатся в местной школе, куда их отвозят заказными автобусами.
С детьми даже работает психолог. Ребята проговаривают свои страхи и рисуют то, что их окружает:
«Я рисовала всех своих знакомых, которые здесь есть. Я еще одного человека хотела нарисовать, но у него сложное имя… А у нас есть такой вопрос: конфеты будут?»
«Репортёр» поговорил с теми, чья жизнь дважды изменилась за последние четыре месяца. Еще недавно они слышали звуки взрывов и прятались от обстрелов, а теперь вокруг только лес, пруд, горки и качели. Бесконечные расспросы и тяжелые воспоминания о недавнем прошлом. И мысли о том, как жить дальше.
Меня называли предательницей. Почему дети, пережившие ужасы войны, хотят в армию
Екатерине 14 лет, она из Изюмского района Харьковской области, эти места находятся вблизи линии фронта. 9 класс она закончила уже в России, в Смоленской области. Она с мамой живет в Пункте временного размещения беженцев в санатории Голоёвка в Смоленской области.
— Какие у тебя планы после девятого класса?
— До 11 планируем оставаться. Старшую школу надо закончить, – на мой вопрос вдруг отвечает Светлана, мама Екатерины.
— Ну, мам, это ты планируешь …, – смущенно говорит девочка.
— А ты сама чего хочешь? – мне становится интересно.
Екатерина стесняется, смотрит на маму, потом на меня, не решается произнести вслух.
— В военное училище хочу поступить. — наконец говорит она.
Это не то, что ожидаешь услышать от человека, который только что бежал от военных действий.
Анастасия Юрасова специально для «Репортёра» побывала в Пункте временного размещения беженцев «Голоёвка» в Смоленской области и, поговорив с детьми и подростками, обнаружила, что война для них — это не только ужасы обстрелов, но и важная часть реальности, которую необходимо освоить.
Как я сбежала в Америку
Журналист «Новой» Елизавета Кирпанова решила бежать от, как она считает, преследований в России в США через Мексику, и сделала большое открытие.
1. Стены бывают не только берлинскими и строят их не только коммунисты:
Тихий океан неутомимо бьется о высокий забор с колючей проволокой. Этот забор тянется почти вдоль всей границы Калифорнии и уходит прямо в воду… Цвет забора — коричнево-ржавый. Но здесь, у самого края песчаного пляжа, он разукрашен пестрыми граффити… Несколько месяцев спустя в этом месте группа из 70 мигрантов будет пересекать границу вплавь. Около 36 человек — все граждане Мексики — будут задержаны. Одну женщину пограничники найдут мертвой.
2. Русофобия на Западе — не миф:
«Where are you from?» Муж, растерявшись, молчит. «Where are you from? Russia or Ukraine? Answer me!» — пограничница злится, потому что мы задерживаем движение. «Russia…» — и женщина тут же приказывает нам развернуться на выезд.
3. Но если скажешь, что Россия тебя преследует — другое дело:
«We request political asylum», — в один голос кричим мы. «Why is that?» — едко бросает офицер. «I am… I am a journalist». — я начинаю объяснять и от волнения спотыкаюсь на каждой фразе. «Congratulations! Now what?» «I am… being persecuted by the government…» «What government?» «Russian…». Кажется, что после этих слов офицер смягчается...
4. И права человека уважают:
Обыскивают: офицеры проверяют все, включая язык, волосы, подошвы стоп и промежность. Рядом яркий плакат — о нулевой терпимости к сексуальному насилию… Подпись гласит, что никто не имеет права трогать и даже смотреть на интимные места человека без его согласия.
5. А потом в камеру и под шконку:
И вот передо мной камера примерно в 24 квадратных метра. Чистые белые стены, выкрашенный серой краской пол. По бокам — узкие железные скамьи, но на них никто не сидит. Около десяти девушек — всем на вид до 30 лет — сидят или лежат валетом на ковриках. Головы спрятаны под шконками, чтобы защититься от яркого света ламп. Лампы горят круглые сутки. Их не выключают даже во время сна. Уже через пару минут нахождения в камере мне становится ужасно холодно. Рядом с моим ковриком с потолка дует кондиционер. Выключать его не разрешают.
6. «Родина слышит»
«А от чего бежали? Какие у вас основания?» — не унимается Света. «Такие вопросы лучше не задавать, — сразу несколько девочек осекают ее и взглядом указывают на видеокамеры, висящие по углам. — Все наши слова записываются».
7. ГУЛАГ-архипелаг
За стенкой истерически плачут дети: они сидят вместе с матерями в такой же крошечной камере и, наверняка, не понимают, что происходит и почему им нельзя выйти погулять.
Подушек нет, и каждый изворачивается, как может. Одни возле изголовья, под коврик, кладут обувь. Вторые спят на туалетной бумаге. Третьи обматывают фольгой нераспакованные прокладки или детские памперсы…
В душ отводят спустя три дня. Нам выдали бумажное полотенце, по два крошечных пакетика шампуня и дезодоранта, палочку с кусочком губки, пропитанной раствором зубной пасты. Душевая запиралась на замок с таймером, поставленным ровно на 10 минут.
8. «Прямо как настоящих преступников»
Нас — около 40 женщин из разных камер — выводят на большую подземную парковку с автобусами и выстраивают по периметру лицом к стене… Затем на всех нас надевают наручники — на руки и ноги. Ходить в них тяжело: железо впивается в костлявые лодыжки.
Одной женщине, беженке из Белиза, офицер снимает наручники, чтобы та могла справить свои дела. Остальным отказывает, советуя ходить в туалет «с партнером»: тот должен был помочь снять и надеть штаны и нижнее белье обратно. «Это унизительно!» — возмущенно доносится сзади автобуса. Но другого выхода нет.
Пожалуй, самый странный побег от преследований. Потрясающий репортаж Елизаветы Кирпановой, как она провела 16 дней в американской тюрьме, сбежав от преследований в России в страну свободы и демократии.
Грязное дело
«Мы видели снимки рыбы, пораженной всякой нечистью — в пятнах, с огромным количеством паразитов внутри, — очевидно, из-за сниженного иммунитета, — говорит руководитель долганской общины на Таймыре Геннадий Щукин. — Понятно, что есть ее нельзя. В этом году речная рыба еще не пошла, поэтому о ее состоянии невозможно говорить. Никаких анализов мы не видели. Озерную рыбу люди ловят и едят. Но не из Пясино, конечно: ловить там запрещено, да и нечего — озеро мертво. На снимках из космоса его вода абсолютно прозрачная, ни водорослей, ни растительности — химическая вода, неживая».
29 мая 2020 года в Норильске при разгерметизации бака с дизельным топливом на ТЭЦ-3, принадлежащей Норильско-Таймырской энергетической компании (НТЭК), которая входит в группу компаний «Норильский никель», разлилась 21 тысяча тонн горючего. Дизтопливо попало в реки Далдыкан и Амбарная, а также в озеро Пясино, из которого вытекает река Пясина, впадающая в Карское море. Сумма взысканной по иску Росприроднадзора к загрязнителю компенсации стала рекордной в истории России — 146,2 млрд рублей.
«У нас ничего не изменилось. Не знаю, куда эти деньги упали, — говорит Щукин. — Я писал письма, просил, чтобы с этих денег хотя бы какая-то ежемесячная компенсация выплачивалась жителям пострадавших территорий. Ничего».
По словам руководителя направления «Климат и энергетика» Greenpeace в России Василия Яблокова, по закону часть штрафа идет в федеральный бюджет, часть в региональный, часть в местный. В бюджете деньги и растворяются, поскольку не проработана система их целевого использования. Соответственно, взыскание штрафов, даже очень больших, вообще не гарантирует устранение последствий аварий.
50 000 тонн — такое количество нефти ежегодно попадает в окружающую среду в результате аварий на российских нефтепроводах. Эта цифра — из отчетов отечественных добывающих компаний, с большой вероятностью реальные объемы значительно выше. Основная причина техногенных катастроф — отсутствие своевременного ремонта и замены устаревшего оборудования. По данным Росстата, основные фонды в промышленности изношены на 50-60%. По данным Института проблем нефти и газа РАН, на 2013 год около 40% нефтепроводов в России эксплуатировались свыше 30 лет.
Важный репортаж Анны Жаворонковой из «Кедра» о том, можно ли решить проблему техногенных катастроф.
Любовь — это движущая сила
«Выходя отсюда, девчонки умеют уже очень много. Дом ведь помогает получить образование, например, кондитера или швеи. Раньше у нас были кружки, теперь уроки проходят в учебных центрах. У нас много и творческих занятий — мамы с детьми лепят из глины, солёного теста, делают аппликации, рисуют, занимаются музыкой».
На одном из смоленских холмов, окружённом парком, высится храм Архангела Михаила, или иначе — Свирская церковь — самый яркий из сохранившихся памятников архитектуры Смоленска, возведённый в XII веке. Стоит пройти от него по широкой мостовой вниз, как увидишь небольшие домики с остроконечными крышами. Это Смоленский «Дом для мамы», где находят приют и защиту женщины с детьми.
«Раньше храм был необыкновенно украшен. Всё было в золоте, серебре, потом его разорили, и вот только в последнее время всё резко «побелело». Так что, если у вас есть знакомый зодчий, обязательно обратитесь к нему. Сообщите, что есть отличный шанс провести реставрацию и увековечить свое имя. Я его здесь жду!» – рассказывает Отец Павел, пожилой, но очень бодрый для своих лет мужчина, который работает в «Доме для мамы».
Тут любят гостей, сразу предлагают выпить чаю и остаться на обед. И гость едва ли догадается, с какими трудностями сталкиваются жительницы этих домиков. Кто-то скрывается здесь от домашнего насилия, кто-то переживает денежные трудности, кому-то вообще некуда больше пойти. И у каждой женщины есть ребёнок — большая трудность и огромная ценность для каждой из них.
Одна из подопечных «Дома для мамы» – Агния, которая пришла сюда месяц назад. До этого момента в ее истории было много лишений, боли и отчаяния:
«Детства у меня не было. В тринадцать лет я убежала из дома. Из-за папы – чуть не изнасиловал. Я уехала сначала к его маме. Там пыталась закончить шестой класс в вечерней школе. Но та бабушка оказалась такая же, как и папа. Чуть не продала меня какому-то мужику в четырнадцать лет».
Сейчас Агния мечтает о собственном деревенском домике, о поросятах с курами и о том, как сводит Марка на аттракционы и подарит своим детям детство, которое у нее забрали.
Арина Коростелева, Вера Грохотова и Арина Антонова в рамках студенческой мастерской «Репортёра» в НИУ ВШЭ поговорили с теми, кто работает в «Доме для мамы», создавая свет, уют и тепло, и с теми, кто, окруженный заботой, забывая о свинцовых тяжестях жизни, живет здесь.
#репортаж #журналистика #подборка #обзор