К концу дня явились гости, они прибыли на трёх автомобилях, расположились в том зале, где я показывал фильмы. Сидя на неудобном стульчике поодаль от двери, я наблюдал за Евгением Владимировичем, он был в форме капитана немецкой армии, из-за двери раздался голос начальника аэродрома, его позвали, войдя, он оставил дверь чуть приоткрытой, до меня доносились обрывки фраз. Собрав их в один клубок, я понял, что аэродром хотят переместить дальше на восток, это было плохо, меня могли оставить здесь, найдя там замену. Неделя прошла тихо, настала пятница, я подошёл к Евгению Владимировичу.
- Мне бы сходить.
- Сходи, бумагу дам, до комендантского часа вряд ли вернёшься.
Получив документ, я чуть ли не на крыльях полетел к своей «подруге». Путь выбрал прямой, хоть и не очень ориентировался в городе, но дошёл.
Войдя в дом, увидел Фёдора, сидя возле печки, тот строгал лучину. Галина стояла чуть поодаль и глядела на меня, я не знал что делать. Медленно проходя вдоль стены, заметил, что кто-то мелькнул в окне. «Проследили!». Глядя в глаза женщине, я обнял её и впился своими губами в её. Вопреки моим ожиданиям, думал, оттолкнёт, женщина ответила, страстный поцелуй затянулся на целую минуту. Присев за накрытый стол, кроме варёной картошки и квашеной капусты там ничего не было, я поделился своими запасами – две банки немецкой тушёнки. Их мне пожаловала кухарка начальника аэродрома, по её мнению я был тощий. Ели молча, Фёдор старался не смотреть на мать, а я на них обоих, чувствовал свою вину. Узнав, что у меня есть пропуск, Галина попросила остаться, скоро может придти тесть, может, есть чего сказать друг другу. Старик пришёл, войдя в дом, он как будто понял что произошло, устало присел на стул.
- Её муж, мой сын, добровольцем ушёл на фронт, погиб в начале войны, сосед наш, с которым он в одном окопе воевал, весть плохую принёс, сказал, что видел его тело. Задумаешь чего плохого - удавлю!
- Нам о деле думать надо! Аэродром переносить собираются, куда не знаю.
Пока мы разговаривали, Галина, надев ночнушку, поправляла шторы, чуть приоткрывая их, чтобы было видно, как она одета.
К полуночи я вернулся к особняку, зайдя с тыльной стороны дома, столкнулся нос к носу с Евгением Владимировичем.
- Быстро ты управился. Хорошая женщина, сам на неё засмотрелся, опередил ты меня, отбивать не буду, не по-мужски.
- Не думал, что у немцев есть такие правила.
Я очень рисковал, сказав эти слова, десять раз об этом пожалел за ту минуту, пока Евгений Владимирович молчал.
- Русский я! Спать иди.
Какой сон?! Глаза отказывались смыкаться, за один вечер, всего-то часов за пять – столько событий! Ворочаясь на скрипучей койке, я обдумывал всё по-порядку. Галина была первой, теперь с её мужем всё ясно, дальше – тесть. Старик суров, но надёжен, уж если за сноху удавить обещается, а вот с Евгением Владимировичем не всё понятно, к нему нужно приглядеться.
Прошло три месяца, аэродром никуда не переместили, даже ещё одну посадочную полосу добавили. Из разговоров немецких офицеров, я понял, что к этому приложил руку высокопоставленный родственник полковника, тот очень не хотел, чтобы он оказался близко к фронту, тем более обстановка там изменилась. Евгений Владимирович ходил хмурый, я заметил, что иной раз он не слышит приказы начальника аэродрома. «Нужна активность» - подумал я, в очередной раз, отпрашиваясь к «возлюбленной».
- Галя, самогонка нужна, самая хорошая, бутылка, может больше.
- Когда?
- Сейчас.
Галина, посмотрев на меня, подозвала Фёдора. Что-то прошептала ему на ухо, меня даже обидела такая таинственность, Фёдор кивнул. Через час у меня были две бутылки почти прозрачного самогона. Я сделал большой глоток, вторая порция ушла на полоскание рта.
Вернувшись в особняк, я намерено показался Евгению Владимировичу, изобразив нетвёрдую походку, тот заметил, это было то, что мне нужно.
- Как работать завтра будешь? – открыв без стука дверь в мою комнату, спросил он.
- А как я в колхозах работал? Там в каждом доме наливали!
- Тут только из навоза самогон гонят, не поднять тебя завтра!
- Невеста хорошего нашла, - выложив из сумки начатую бутылку, больше половины из которой вылил на улице, поставил полную на стол, - у меня яблоко есть.
В тот момент, когда я мыл яблоко под рукомойником, Евгений Владимирович сказал по-немецки:
- Тебя завтра повесят.
Обтерев фрукт, я взялся за нож, приготовив битую тарелку.
- Что вы сказали?
- Ничего, бывает заговариваюсь.
Пили молча, каждый за своё, теперь его не интересовало, как я завтра поднимусь, это вызывало интерес.
- Утром кино не будет, полковник на аэродром уедет, - Евгений Владимирович запинался после каждого слова, самогон и правда был хорош, я тоже захмелел.
- А мне чего делать?
- Не выходи на улицу, здесь сиди.
- Давно вы с немцами?
- С немцами – давно, с Гитлером - нет, налей, за последние десять лет с русским первый раз пью.
Выполнив просьбу, я спросил:
- Нравится?
- Что?
- С немцами.
- Нравится, если бы не их жестокость, знал бы ты, что я видел! – Евгений Владимирович икнул, - пойду я, проводи.
Утром меня не позвали, за своим маленьким окном я видел колёса автомобилей, немцы нервничали, это было понятно по их словам. Прошло два дня, в течение которых я сидел без дела, из комнаты не выходил, даже добавочная порция от кухарки не лезла в горло. Как всегда, без стука, вошёл Евгений Владимирович:
- Как думаешь, кто победит?
Я молчал, опасаясь провокации.
- Молчишь, я бы тоже так делал. Что надо?
Кто-то подстегнул меня, такое у разведчика раз в жизни бывает, я решил рискнуть.
- Куда, когда и сколько самолётов направят? – я дословно повторил слова своего начальника.
- Мне до пятницы успеть надо, – то ли спросил, то ли сказал Евгений Владимирович.
- Да.
На следующий день, раньше обычного, я прокрутил начальнику аэродрома последнюю хронику, при этом он не завтракал, смотрел пустыми глазами на мелькающие кадры. Подняв правую руку, приказал закончить показ, я выключил аппарат, ещё полчаса наблюдал, как немец сидит неподвижно, Евгения Владимировича рядом не было.
Опасаясь за Галю и Фёдора, я не находил себе места, Евгений Владимирович знал про них, мог навредить. Удивился, когда он вошёл в мою комнату в хорошем настроении, положив листок бумаги на стол, указал на спички, которые принёс с собой. На той маленькой бумажке были цифры, я сообразил что к чему, вот только стоит ли им верить?! Дождавшись пятницы, пришёл в дом Гали, первым делом попросил Фёдора, тот как будто меня только и ждал, о встрече со стариком. Когда он пришёл, я протянул ему клочок бумаги, где по памяти написал данные, попросил передать их командиру партизанского отряда с оговоркой, что нужна проверка. В следующую пятницу я получил подтверждение, сведения оказались верными, мне приказано продолжать работу.
Дело близилось к весне, в хрониках с фронта было всё больше лжи, я знал реальную обстановку. На вечерние сеансы приходило уже не так много лётчиков, пропали шутки и смех. С Галиной у нас завязались отношения, она как будто помолодела, улыбалась, когда смотрела как я ем, или помогаю по хозяйству. Фёдор смотрел на меня по-доброму, даже советовался со мной, мне было приятно такое отношение. Каждую неделю, в среду или четверг, Евгений Владимирович приносил мне сведения об отправке на фронт самолётов, я заметил, что их количество снижается.
- Почему так?
- Много самолётов стараются ремонтировать на месте, теперь мало ресурсов вывозить их в тыл.
В очередной раз, принеся бумажку с цифрами, Евгений Владимирович сел на мою кровать, было видно, что он чем-то встревожен.
- Вас заметили?
- Полковника переводят в Германию, я еду с ним, - сказал он вместо ответа.
От неожиданности я обжёг пальцы, сжигая бумагу в утюге.
- Это плохо.
Я сел рядом, несколько минут мы молчали.
- А что, может и ты с нами? Представь, какие перспективы!
- На кой я там полковнику? Не возьмёт.
- Дело в том, что он об этом даже не узнает.
- Как это?
- Хозяйственными вопросами занимаюсь я, а когда по приезду он тебя увидит, то будет уже поздно. Обратно не отправят, - Евгений Владимирович улыбнулся.
- Мне нужно спросить руководство.
- Спрашивай.
В пятницу, как обычно, я передал полученные данные старику, находясь с ним один на один, рассказал о запрашиваемом разрешении на отъезд, старик помрачнел, но промолчал. Через неделю, когда я ломал старые доски на дрова, он мне кивнул, это означало, что разрешение получено. Войдя в дом, я увидел заплаканную Галю, обняв её, коротко сказал:
- Так надо.
- Я знаю.
В конце 1945 года я приехал в Москву, это был всего лишь отпуск, работы было ещё много.
36
