- Как ты думаешь, Ванечка, - спрашивала мужа юная жена, ласково заглядывая в глаза, - Все эти волнения скоро закончатся?
- Да кто их знает, Надюша? – он погладил большой живот жены, - Ты, главное, попусту не выходи, ну их!
Иван не зря переживал, чего опасался, то и случилось. Зачем Надежда вышла на улицу, доподлинно неизвестно, только факты – молодая женщина попала в самую гущу страшных событий, названных позднее Кровавым воскресеньем. В тяжелом состоянии ее доставили в больницу, где она к вечеру того же 9 января 1905 года родила раньше срока крошечную слабую девочку. Муж и родственники с ног сбились в поисках, в городе царили хаос и паника. Когда отыскали - Надежда доживала последние минуты, Иван только и успел пообещать: дочку не бросит. Девочку назвали в честь погибшей матери Наденькой.
Ее детство нельзя назвать счастливым, отец с головой ушел в работу, девочку воспитывала няня. Нет, Иван любил дочку, пытался баловать, но тоска по рано ушедшей жене пожирала все его чувства, почти ничего не оставляя дочери. Но время шло, потихоньку мужчина приходил в себя. Огляделся – дочери уже пять, он сам – вполне еще молодой мужчина, на которого с интересом поглядывают женщины. Одна из них, Софья, дочь генерала М., понравилась ему, ни на что особо не надеясь, сделал предложение и вдруг получил согласие. Так в жизнь Наденьки вошла мачеха.
С появлением Софьи дом преобразился – к ним стали ездить гости, всюду звучал смех. Иван тоже ожил, а уж Наденька и вовсе расцвела. Софью она с первых дней стала называть «мамой», а та, словно живую куклу получила в распоряжение – постоянно наряжала девочку, причесывала, наняла учителей, обучающих падчерицу танцам, игре на фортепиано и основам этикета.
Через два года в семье появилась новая куколка – Агриппина. Все думали, что Софья полностью переключится на родную дочь, но нет, ее любви хватало на обеих девочек.
Казалось, Наденька, наконец, вытянула счастливый билет, но… В 1914 началась Первая мировая война, и Иван в числе первых ушел на фронт. Воевал достойно, дважды побывал в отпуске. Гуляя с Наденькой по Летнему саду, рассказывал дочери о ее матери Надежде:
- Софья хорошая, но так, как твою маму, я никого не любил.
Этот приезд был последним, через несколько месяцев Иван погиб, и по странной иронии, это опять было 9 января, только уже 1917 года. Дальше события покатились лавиной. Февральская революция, отречение царя и, наконец, октябрьская революция, всё это для двенадцатилетней Наденьки шло фоном к оглушающему горю, гибель отца она переживала особо тяжело. А в воздухе витало одно слово: бежать!
- Надежда, - голос Софьи был непривычно серьезным, - Мы уезжаем. Ты понимаешь?
- Да, мама. Что брать?
- Ты не поняла, Надя. Мы уезжаем, я и Агриппина. Ты остаешься.
- Мама?!
- Не зови меня так, ты прекрасно знаешь, что я тебе не мать. В общем, я договорилась, тебя тётка Таня возьмёт.
Надя не верила своим ушам: тётка Таня была убогая сестра отца, психически не совсем здоровая женщина. Раз или два в год она проходила специальное лечение, остальное время жила со специально нанятой сиделкой. За ней самой нужен был постоянный пригляд, как Надя останется с ней?
Слезы, мольбы и обещания не быть обузой, есть совсем мало и во всем помогать с маленькой Грушенькой, не помогли. Софья с младшей дочерью уехала.
Надя оказалась у тётки. Та была женщиной незлой, временами даже разумной. Так прожили пару месяцев. Но пришла весна, а с ней и обострение болезни – тётка не узнавала Надю, подозревала, что чужая девочка хочет ее зарезать. Психиатрическую больницу закрыли, лечить было некому. Не выдержав, сбежала сиделка, прихватив все мало-мальские ценные вещи.
Но, к удивлению окружающих, девочка не сдалась. Раздобыв у соседки-медички учебник по психиатрии, принялась штудировать его, разобралась во всех имеющихся лекарствах и каким-то образом, с помощью всё той же соседки, составили какую-то схему лечения. Наверное, звучит неправдоподобно, но приступы удалось купировать. Методом проб и ошибок научилась готовить из скудных продуктов, которые удавалось достать (обменять на последние тёткины ценности), раньше никогда не державшая в руках тряпку и веник, она ловко наводила порядок в квартире тётки.
Казалось, жить можно, но пришла осень, а с ней и новое обострение болезни. Только вот лекарств уже не было.
В один из дней к ним пришли: уплотнение, теперь в вашей квартире будут жить еще две семьи. Тётка Таня слушала-слушала, а потом вдруг кинулась на главного, впилась зубами в его лицо. Несмотря на плач и мольбы Нади, несчастную женщину уволокли из квартиры и больше девочка ее никогда не видела.
Всё та же соседка зашла попрощаться:
- Уезжаю, Надька, вряд ли еще свидимся. Желаю тебе счастья.
- Куда ты, теть Лен?
- В госпиталь отправляют, под Псков.
- Возьми меня с собой, а? Я санитаркой могу, да хоть кем, - на глазах девочки были слёзы, - Они мне житья не дают, грозят в приют сдать.
Новые жильцы, две шумные многодетные семьи явно положили глаз на комнату девочки. Елена подумала и махнула рукой:
- Поехали! Только скажешь, что тебе 14 уже есть.
Брать Надю не хотели, но в страну пришла беда, страшнее войны – испанка. Любые руки стали на вес золота, и на возраст девочки закрыли глаза.
Работала она до изнеможения, иной раз засыпала на ходу. Больных было много, очень много. Случилось страшное и неожиданное, заболела и умерла тётя Лена, единственный близкий человек. Надя порой думала:
- Почему я не заражаюсь? Умереть – лучший выход для меня.
Но организм был молодой, крепкий, она даже не кашлянула ни разу.
Как-то к ним в госпиталь поступила пожилая женщина. В бреду она звала какого-то Николеньку, умоляла не бросать, не оставлять одну.
- Муж, наверное, - думала Надя, - Воюет, поди. Интересно, за кого, за белых или красных?
В бледном лице этой женщины было что-то такое, что заставляло Надю возвращаться к ее койке снова и снова, проявлять внимания больше, чем к другим. А день, когда женщина открыла глаза, стал для девочки радостью, какой она не испытывала очень давно.
Они познакомились. Женщину звали Марина Николаевна, она была учительницей из Москвы. Николенька был не мужем, тот умер давно, а единственным сыном.
- Без вести на фронте пропал. Так хочется верить, что жив мой мальчик, но уже третий год ни слуху, ни духу.
Время шло к выписке. Всё свободное время Надя проводила время у койки женщины, слушала ее рассказы, делилась своими проблемами.
- Учиться тебе нужно, Надюша. Не всю же жизнь тебе судна таскать, - Марина Николаевна вздыхала, - Почему, ну почему ты не хочешь поехать со мной?
- Все, кого я любила, меня покинули, даже маленькая Грушенька, - упрямо повторяла девочка, - И вы тоже бросите, по своей воле или не желая того. Не хочу я больше, понимаете?
А потом случилось то, о чем так страстно просила Наденька после ухода тети Лены: она заболела. И не гриппом, ее болезнь была страшнее - тиф.
Наденька выжила. Придя в себя, она с тоской оглядела белые стены. Проклятая болезнь не забрала ее, и даже не дала попрощаться с Мариной Николаевной. За что, чем она виновата? Но не успела горькая мысль додуматься до конца, как дверь скрипнула, и в комнату вошла… Марина Николаевна! Надю охватило давно позабытое ощущение счастья – ее не бросили в очередной раз, не оставили, она нужна!
Когда девочка окрепла настолько, чтобы выдержать дорогу, они уехали.
- Говори всем, что ты моя дочка, - учила Марина, - О том, что твой папа был офицером, а мама – дочерью генерала, забудь!
- Совсем забыть? – пискнула Наденька, еле сдерживая слёзы, - Маму ладно, она не родная и бросила меня, но папу? Как я могу?
- Хочешь жить – забудь! Сейчас времена такие, тёмные, опасные, не посмотрят ведь, что тебе всего пятнадцать лет. Может потом, когда-нибудь…
Так и жили. Очень скоро Марина Николаевна вышла на работу во вновь открывшуюся школу, к ней у Советской власти никаких претензий не имелось. Наденька училась под началом приемной матери, никто вокруг не сомневался, что это мать и дочь. Какими-то правдами и неправдами удалось выправить метрику, в которой девочка получила новую фамилию, благо, отчество менять не пришлось, умершего мужа Марины Николаевны тоже звали Иваном.
Иногда, долгими осенними вечерами, Наденька вспоминала папу, Грушеньку, даже Софью, и плакала, тоскуя об ушедшем. Но воспоминания становились всё реже, так, иногда становилось грустно.
Жизнь продолжалась…
P.S. История получилась длинной, я разбила ее на две части. Окончание здесь