На краю Федяйково и, кажется, света поселись армяне из Ноева ковчега. Они пасут коз, коров, делают соленый, как поцелуй океана, сулугуни, тающий во рту, высиживают свежие диетические яйца и добродушно улыбаются загорелой лицами. Так улыбаются дети Ноева ковчега после потопа. После потома.
После потопа, как известно, выжили армяне, и основали общину. Здесь, в Федяйково.
Ной и его большое семейство: Марат, Сильва, Ильшхан, молчаливый работник.
Армяне - последние русские земледельцы и крестьяне. Врата без дверей, входи всякий, кому надо и не надо.
В нос ударяет запах лука, перца и жаренного мяса. Семейство Ноя вечеряет.
Сам Ной, как Христос на Тайной Вечери, во главе стола. Словно апостолы, семейство, уцелевшее после потома, рядом.
- Игорьджан, проходи, садысь, гостем будэшь. У моей жена, Сильва, дэнь рождения.
И был День рождения у Сильвы. И мы с Ноем преломили хлеб, и угостил он меня от щедрот своих: водка, громадные куски мяса, горы мяса, мясной Арарат поглотил меня. И стал я маленький, как в детстве, а Ной, заросший шерстью ста овец, был отцом.
- Я за рулем! – пробовал было я шутить. Но, как и любой шут, был не убедителен, а смешон.
- Обижаешь!
Обидеть Ноя в день рождения его жены?
Никогда!
И я поднимал тост за хозяйку - в частности, а за всех армян вообще. Потом после того, как сын Ноя разлил коньяк «Ной», сразу после этого эпохального момента, реальность уплыла из-под моих ног.
Восточная сладость обволокла меня, «Ной» разливался по жилам живительным соком. И я подумал, что мои предки возможно - армяне.
К тому же мы еще, кажется, пили солнце из рук матери всех армян Сильвы, и потом Ной сказал: если ты, добрый поселянин, был в Ереване, и тебе открылся из-под мохнатых бровей сам Арат Араратович Арапетян,
то можешь быть уверен: в твоих жилах течет армянское. И то верно: коньяк в моих жилах отплясывал танец с саблями Хачатуряна.
Сабли выскоблили внутри меня все сомнения. И мы рвали мясо зубами, вгрызались в сочную плоть жизни. Барашки, свиньи - не библейские животные, парнокопытные твари, но у нас с армянами не как у людей. Мы сбежали из Ноева ковчега в Новый завет, чтобы начать все заново. Возможно, мы что-то напутали с причинно-следственными связями и грамматикой, словно кто-то внушил нам, что Ноев стал или был Новым. Но еще известный армянский поэт Пушкин сказал как-то, что не так все просто, как кажется.
А потом я говорил тост за всех армян!
- Игорьджан, ты не говори ешь, в словах правды нет, потом скажешь! - говорит Ной, вытирая текущий по губам сок жизни.
- Нет уж, я скажу, прости, Ной! - с кубком в руках – пьяный и гордый, как Сократ - я, кажется, возвышаюсь выше Александрийского столпа. В моих руках солнце мира! - Армяне мои друзья и родственники. – Вот я приехал сюда на Генрихе Сократовиче, его папа сам Сократ. Мой сын поет итальянские песни вместе с Лизой Авалян. И вообще вокруг в сущности одни армяне. Это солнце – мы отныне будем назвать коньяком, чтобы оно нам чаще улыбалось. И сказал Творец: пусть всегда будет солнце...
Пиршество перешло в апогей, как пиррихей в амфибрахии. Армяне улыбались, одна Сильва не пригубила. Она сохраняла благоразумие в этой купели безудержной любви и безумия. А я зачем-то вспомнил всуе Арно Бабаджаняна, Хорена Оганесяна, Дживана Гаспаряна и Хачатуряна с саблями. Мы говорили про Спитак, Арцах. Не забыли и о «Ное».
Дудук печально выводил узор на канве моей русской судьбы, но он сегодня ничуть не печальный. Этот шум дождя, это эхо прибрежных волн озера «Севан» - торжественное посвящение меня в армяне, в большую и дружную армию армян.
- А Фрунзик? – вдруг сказал молодой виночерпий и Ганимед, который наливал в мой кубок обжигающий небо «Ной». Сын Ноя.
- Что Фрунзик? Разве я не сказал еще про Фрунзика? В Ереване Фунзику поставили памятник и молятся, как святому. Если я ничего до сих пор не сказал про Фрунзика, это только потому, что Фрунзик просто подразумевается. Он по умолчанию - любовь и доброта, растворенная во всех нас. Разве можно не любить Фрунзика? Э-э-э?!
- А ты знаешь, - и голос виночерпия прозвучал, как гром, - что я - племянник Фрунзика Мкртчяна?!
- Не может этого быть, хотя…
- Э-э-э!
Земля под ногами шаталась. И мы пошли к арбе по имени «Фольксваген» проверять подлинность родословной племянника от Ноя до Фрунзик Мкртчяна.
Я вымыл руки в умывальнике, в котором отмокали большие, как шпаги, шампура. Огромные, какие бывают только в ковчеге по эксклюзивному заказу небесной канцелярии.
Святой Георгий, обернутая в фольгу вечернего неба, печаль. Он освещал наше простодушие.
- Читай!
И я прочитал по слогам: Garegin Mkrtchyan!
Как же я забыл, что Фрунзика узнавали не по паспорту, а по носу. Нос Фрунзика - иерехонская труба.
Все верно, нос Гарика не обманывает, он - четвертинка Фрунзика, печального, великого и смешного святого.
Что же было потом?
Потом я сияющий и радостный, как апостол, которому Христос на Тайной вечере сообщил великую тайну Бытия, заплатил за Сильвино молоко, яйца, 300 рублей.
Но, Господи, нашу совместную с армянами последнюю трапезу я никогда не буду измерять количеством серебренников, ибо я никогда их не предам! А они, надеюсь, – меня.
И 7 числа месяца 2017 года до Р.Х. я отбыл восвояси. Свояси были далеки и не ласковы. Горы и леса лежали на моем пути, как лист чистой бумаги, который еще пуст и небесный бухгалтер не расписался в ведомости.
- Э-э-э!
Я ехал все время на Восток, чтобы рассказать в деревне Полиносово людям всю правду об этой жизни. И главное, рассказать, что Фрунзик не умер, он жив, он вечен, как Ной!
Мне открылся этим пасмурным днем Фрунзик, как открывается избранным счастливцам Арарат.
Что, в конце концов, в моих жилах течет бурной рекой “Ной”. И что звать меня теперь Игорьджан. И что я, наверное, армянин!