Предисловие и предыдущие главы можно посмотреть здесь 👇
«Нельзя допустить, чтобы костлявая рука голода задушила революцию», - заявлял Ленин. Если крестьяне добровольно не откажутся от хлеба, его конфискуют. А с приходом зимы новый режим показал свой бронированный кулак.
Даже с 1916 года, когда в обращение были введены бумажные рубли, крестьяне проявляли растущее нежелание продавать свою продукцию. Золото и серебро можно было закопать, но кто знает цену бумажным деньгам? Банковские деньги были для них подозрительной транзакцией. Так что они ели свои собственные продукты, и города могли голодать за все, что им было небезразлично. До революции такое отношение не имело значения, потому что помещики отправляли свою продукцию на рынки. В настоящее время помещичьи земли лежали в основном под паром, и, кроме того, крестьяне были обижены новым режимом, потому что ни одно из его обещаний относительно распределения земли не было выполнено.
Правительство призывало бывших безземельных крестьян шпионить за бывшими богатыми крестьянами, которые, по их словам, прятали свой хлеб. Но бывшие бедняки были недовольны не меньше, чем бывшие богатые. Одна десятин земли на душу населения - это не то, чего они ожидали. «Вместо помещиков», - ворчали они себе в бороды, - «теперь был гидроголовый Совет». Помещики хотя бы платили за их труд. Совет заставлял работать в счет налогов. И они пообещали отменить все налоги. Теперь их облагали дополнительным налогом из-за того, что они зря отдавали часть урожая. Это было причиной вооруженного восстания казаков. К сожалению, наши крестьяне были миролюбивы. Они только прятали зерно и дулись.
Затем правительство предложило вознаграждение за добычу зерна и других ценностей, уплатив двадцать процентов стоимости таких товаров. Это подействовало на алчного великорусского крестьянина большим стимулятором. Слухи о доносах, вооруженных набегах, сопровождавшихся массовыми конфискациями, доходили до нас со всех сторон. Мы начали задаваться вопросом, какая часть нашего нынешнего имущества будет считаться излишней правительством, чья пустая казна требует немедленного пополнения?
Наступил ноябрь, но по-прежнему ничего не произошло, как вдруг мы узнали, что из Нижнего Новгорода было послано несколько красных солдат, чтобы усилить местные Советы и заставить их действовать. В несколько соседних деревень были совершены набеги, и всё «спрятанное» зерно конфисковано. Достаточно было сушить мешок на печи, чтобы его обвинили в сокрытии. Мы слышали, что было совершено покушение на одного из большевистских лидеров. Это повлекло за собой карательные меры.
Однажды такая группа напала на нас с ястребиной быстротой. У них была четкая цель - вывоз сундуков, хранящихся в проходе. Конечно, казалось, что об этих сундуках кто-то сообщил. Неужели среди нас не было предателя?
3 декабря был праздник Сретения Пресвятой Богородицы. Это означало для меня день, свободный от уроков. Мисси пыталась восполнить все пробелы, оставшиеся в моем образовании. Теперь французский язык был включен в ее уроки. В прекрасный день я отправилась на лыжах ставить ловушки для зайцев. Я так и не поймала ни одного, но продолжала надеяться, что поймаю. Было очень холодно, я пришла домой с онемевшими от холода руками и пошла прямо на кухню, чтобы опустить их в холодную воду. К своему удивлению, я никого там не нашла. Наташи не было в комнате для прислуги. Может ли это означать, что был еще один рейд? Я поспешила в столовую.
Я остановилась в дверном проеме, смотрела, смотрела и не верила своим глазам. Мое сердце сильно билось. Кто был этот человек в потрепанной солдатской форме, сидевший рядом с бабушкой на старом диване, обитом тканью из темного конского волоса? Вся наша семья собралась в столовой, все окружали этого человека и смотрели на него, как на существо из другого мира.
"Папа!" крик сорвался с моих губ. Я была в его объятиях, обнимала, целовала его. Я больше не была сиротой. Теперь, когда он вернулся, бояться больше нечего.
«Зинок - где она?» - спросил он по-французски, глядя прямо на Мисси. Она беспомощно замахала руками.
«У нас нет новостей, капитан Башкиров. Мы более отрезаны от мира, чем Вы, когда были в немецкой тюрьме. Я только надеюсь, что она жива, бедняжка».
Он ничего не сказал, но я почувствовала, как его рука сжимается вокруг меня. Его глаза блуждали по комнате, замечая изменения в ней и в нас. Кто-то принес ему поесть. Он ел с ненасытным голодом. Он не сильно изменился, за исключением того, что был очень худым. Закончив есть, он закурил сигарету и стал более разговорчивым. Видно было, что он был в очень нервном состоянии. Прошел год с тех пор, как он слышал известие от кого-то или получил продуктовую посылку. С тех пор русские военнопленные перенесли тяжелые лишения. Конечно, еды в Германии было мало. В последнее время заключенным давали только мясо тюленей, картошку или репу, да и то очень мало.
«Но кто выиграл войну?» - умоляюще спросила Мисси. Исход войны что-то значил для нее. Для меня все это было так далеко.
«Выиграл войну?» - озадаченно спросил он. «Разве вы не знаете?»
«Нет, мы ничего не знаем», - ответила бабушка. «Это должно быть закончилось?»
Я думаю, что именно это, наконец, помогло ему понять нашу реальную ситуацию.
«Ну, с этим покончено. Американцы присоединились к французам и англичанам, и это был конец для немцев. Кайзер тоже ушел, и австрийский император. Теперь они республики».
«Это не значит, что немцы станут коммунистами?» Бабушка казалась обеспокоенной.
«Им было бы хорошо, если бы они сделали это после того, как пропустили этого мерзавца Ленина и снабдили его деньгами. Теперь, когда наши союзники покончили с гуннами, они помогут нам навести здесь порядок».
«Пожалуйста, Господи», - выдохнула Мисси.
«Пара приличных полков отправила бы эту чернь в полет. Осталось только несколько моих старых солдатиков! Черт возьми, но какая резня. Все хорошие убиты, а мерзавцы живы. В России остались одни стервы - нечисти. Видели бы вы это, как я только что. Даже от взгляда на этих солдат меня тошнило. Повсюду сутулились, они и их потаскушки, плюющиеся, расстегнутые, небритые, грязные. Пришлось постараться выглядеть так же. Они называют всякого чистого буржуем».
«Алеша», бабушка говорила с ним по-французски. «Сегодня даже в собственном доме у стен есть уши, а у дверей - глаза».
Взгляд отца злобно остановился на Марии Ивановне, которую он всегда не любил, отказываясь верить, что к дяде Владимиру ее привлекал какой-либо другой мотив, кроме корысти, и что эта личная выгода все еще была ее преобладающей чертой.
«Я никогда не боялся говорить правду и буду продолжать делать это, даже если это может стоить мне жизни», - сказал он вскоре.
«Мой дорогой, это может стоить тебе дороже жизни. В последнее время расстреливают заложников. Я стара, так что это не имеет значения, но дети должны жить».
Он покраснел, уголки рта судорожно подернулись, и с усилием сказал: «Я постараюсь».
Мы долгое время обходились без сахара. В этот вечер мы пили чай, подслащенный сахарином, который нам принес отец. Мы думали, что это чудесное удовольствие. Он слышал о нехватке сахара в России, и несколько бельгийских военнопленных, его друзья, помогли ему деньгами купить запас сахарина. Они также дали ему немного денег на дорогу. Не то чтобы это стоило дорого, сказал он нам, потому что солдаты могли свободно передвигаться по железной дороге в грузовых вагонах для скота!
Я привязалась к своему отцу, как верный пес, счастлива постоянно быть рядом с ним. Я очень волновалась, когда услышал, как он и бабушка обсуждают пути и средства его поездки в Петроград. Но я поняла, что такая поездка необходима. Если мама не может нас найти, мы должны ее найти. Было решено, что он уедет сразу после Рождества.
По возвращении отец первым делом поехал в Ивановку. Он взял меня с собой. Лошадь, Лысый, бежала рысью, как будто он действительно был чистокровным. Он полностью отдохнул, и Иван-дурак его хорошо накормил. Поля, по которым мы ехали, дремали под тяжелым снегом, который сверкал, когда на нем играли солнечные лучи. За полями, между нами и Ивановкой лежал красный сосновый лес. Ветви молодых елей, усыпанные длинными сине-зелеными иголками, покрытые снегом, словно кружевами, были похожи на протянутые лапы чудовищных волшебных существ.
Отец сидел рядом со мной, сигарета застряла в уголке рта, его чисто выбритый подбородок был глубоко в меховом воротнике. Поводья безвольно лежали в его руках. По пристальному взгляду его глаз я поняла, что он глубоко задумался. Я не посмела его побеспокоить. Судя по многочисленным последующим разговорам с ним, я догадываюсь, что его мысли метались вперед и назад; воспоминания детства об этом лесе и проблема ценности патриотизма; чести; долга; его жены; нашего будущего. Кончилась ли для него жизнь в сорок два года? Неужели он обречен прозябать здесь до конца своих дней? Он не любил Нижегородскую губернию и называл ее заброшенной ямой. Фермерство ему никогда не нравилось. В этом он и моя мать были очень похожи.
Братья встретили друг друга с большой радостью. Как бы они ни любили друг друга, их натуры были очень разными. Однако близкие родственники обычно понимают мотив, который побуждает другого. Зерна одних и тех же добродетелей и пороков присутствуют, сдерживаясь в одном, развиваясь в другом.
Дни пролетели незаметно, и канун Рождества настал. Советские поисковые отряды после своего единственного нападения оставили нас в покое и не ставили под сомнение возвращение моего отца. Бабушка боялась, что его приезд вызовет у них подозрения и что они могут даже арестовать его.
В канун Рождества я не могла избавиться от депрессии. Это должен быть день подготовки к великому празднеству. Я придавала огромное значение правильной организации праздников и с тяжелым сердцем легла спать, так как не было поставлено ни одной рождественской елки, и я даже не осмеливалась говорить о ней.
Я спрятала лицо в подушку, чтобы заглушить слезы, которые весь день стояли в моих глазах. Должно быть, я пролежала довольно долго, пытаясь убить то, что считала глупой детской сентиментальностью, когда услышала, как дверь незаметно открылась, и, к своему удивлению, увидела, как Мисси и бабушка помогают друг другу нести маленькую рождественскую елку, сверкающую украшениями. Они осторожно положили её на мою прикроватную тумбочку и стояли, глядя на то, что, по их мнению, было моим спящим «я». На комоде горел ночник, и в его свете я могла ясно видеть их лица. Обе счастливо улыбались. Вскоре они выползли из комнаты, довольные тем, что приготовили для меня сюрприз. Я снова заплакала, но их любовь прогнала жалость к себе.
Позолоченные орнаменты на дереве блеснули на мрачном фоне комнаты. С веток на нитках свисали серебряные и золотые грецкие орехи, а также булочки в форме птиц и хлеб с патокой. Я ничего не касалась, но лежала и смотрела на Вифлеемскую звезду на самой вершине дерева; другие украшения были драгоценностями, которые волхвы принесли Младенцу Иисусу. Наконец сон стал отягощать мои веки. Сон прекрасной чародейки пришел ко мне с рогом из слоновой кости, наполненным серебром и золотым песком, и покрыл им мои веки. Мадемуазель, милая Мадемуазель всегда рассказывала мне эту историю, чтобы я заснула.
Натали Чегодаева приехала к нам в гости. Я нашла ее сидящей с отцом на диване, оба курили. Она была его любимой кузиной. Она пришла сказать нам, что они с матерью уезжают из Островского навсегда. Ее мать останется с другой сестрой в Нижнем Новгороде, но она хотела двигаться дальше. Может быть, попытаться добраться до Соединенных Штатов, где в Сан-Франциско жила другая сестра.
«Что толку оставаться дальше». Она всегда говорила несколько отрывисто. «Если бы я осталась здесь, мы с мамой в конце концов умерли бы от голода. Все, что я могу заработать, - это несколько килограмм муки или картофеля. Крестьяне имеют обыкновение заставлять меня ухаживать за их зубами бесплатно и дважды подумать, прежде чем платить мне. Вера получает достаточно, чтобы содержать маму. Что касается моего брата Николая, то он в Москве, и на него никто не может рассчитывать ни в чем».
Одна из договоренностей, о которой она сговорилась с бабушкой, заключалась в том, что их горничная Маня переедет к бабушке. Девушка не хотела возвращаться к отцу, мельнику из другого имения Чегодаева, поближе к Волге. Бабушка приветствовала эту идею, потому что Наташа собиралась весной выйти замуж за чешского пленного и поехать с ним в его страну.
Сразу после отъезда отца в Петроград мы, дети, заболели корью. Все врачи уехали из района, но нас выручил хороший медперсонал. Страх заражения сдерживал поисковые группы, но как только опасность миновала, они атаковали нас одновременно с двух сторон, со стороны Лысково и со стороны Островского.
Совет Островского решил, что у нас есть оружие, даже пулемет, и ящики с боеприпасами. Лысковский совет был уверен, что у нас где-то спрятана целая сокровищница драгоценностей, серебра и золота. Первый комиссар Островского был человеком ленивым, добродушным, всегда старался идти самым легким путем, но теперь был назначен совсем другой комиссар по имени Карпов. Он был уроженцем Островского, но из безземельной семьи. До войны он был известен как плохой человек и подозревался в разбое, был способен на убийство. Он вернулся с войны героем-революционером.
На вид он был невысокого роста, с массивным телом и кривыми ногами. Волосы у него были рыжие, лицо в веснушках, вздернутый кончик носа сдавлен, глаза маленькие и очень хитрые. Из-под моржовых усов торчали желтые клыки. Обычно он приходил безнадежно пьяным и бросался в дом, размахивая револьвером. Его люди, такие же недисциплинированные, как и он сам, следовали за ним, поражая двери прикладами винтовок. Секреции их слюнных желез казались чрезмерно активными, потому что они плевались по всем комнатам.
Несмотря на шум, производимый рейдами комиссара Карпова, они были безвредны. Единственным оружием, которое он даже нашел, был старинный дуэльный пистолет, забытый висящий в углу кабинета. Он конфисковал его с восторженными возгласами. Он поднял половицы и послал своих людей подлесть под ними, чтобы посмотреть, не спрятано ли там что-нибудь. Он исследовал все сараи и копал в навозных кучах, а позже, когда пошел снег, пустил корни в саду и огороде. После того, как он покончил с ними, они выглядели так, как будто на них выпустили стадо свиней.
Ничего не находя, он злился все больше и больше, и он поклялся, что, если не найдет пулемет, снесет дом. Я не могла удержаться от смеха над его выходками, и он обратился ко мне, его усы ощетинились гневом. Почему-то я его не боялась. Но Лысковский нарком Дубов высказывался иначе. Это был очень вежливый мужчина, чья высокая элегантная фигура и красивое лицо скрывали ледяной интерьер. Он непреодолимо относился к дамам и расточал комплименты Наташе и Мане, которая теперь присоединилась к нашему дому. Буржуазных женщин он считал бесполыми, а я была для него микробом, достойным презрения.
Когда отец вернулся, мы как раз переболели корью. Взгляд на него сказал мне, что он не смог найти маму. Я не ожидала, что он ее найдет. История, которую он рассказал, нас не удивила. На самом деле я догадывалась, что произошло нечто подобное.
Он нашел пустую квартиру. Большая часть его друзей бежала из города. К счастью, он нашел своего адвоката, который оказался удивительно честным человеком. Он вернул отцу золотой портсигар с бриллиантовым ключом на крышке, изумрудное кольцо, меховое пальто и несколько других вещей, которые мать оставила ему на случай, если отец вернется в Петроград. Адвокат сказал ему, что она уехала в Киев почти две недели назад. Она переоделась в жену австрийского заключенного. Этого австрийского пленника представлял капитан Б. Ходили слухи, что она намеревалась выйти за него замуж и развестись с моим отцом. Фактически, некоторые говорили, что она уже сделала это. Но поверенный ничего не знал наверняка.
Голос моего отца не выдавал никаких эмоций. Он был стоически спокоен, как будто говорил о совершенно незнакомом человеке. Он сразу же продолжил рассказывать нам о своих впечатлениях от путешествия. Поезда по-прежнему были переполнены ужасно; никакие женщины не могли путешествовать в них. Условия в Петрограде были ужасающими. Император и его семья были убиты еще в июле. Несколько великих князей были убиты. Все мои родственники, в том числе дядя Феликс, казалось, были в безопасности в Крыму. Тюрьмы были заполнены разнородным скоплением бывших государственных министров, членов думы, ученых, художников, поэтов, журналистов, дворян, офицеров, священников и членов партии меньшевиков, которую особенно ненавидели большевики.
Моему отцу сказали, что условия содержания в тюрьме были настолько шокирующими, что большевистский тюремный инспектор заявил, что было бы лучше застрелить всех задержанных, чем подвергать их такой жестокости заключения. Но это была гуманная идея, не относящаяся к новой большевистской идеологии, полностью оторванной от всякой гуманной мысли.
Потом был голод; даже работники физического труда получали в день лишь двести грамм хлеба. Это было чернильно-черный, смешанный с картофелем и измельченной соломой. Буржуазные женщины превратились в рваные тени, преследующие вход в тюрьму, чтобы узнать новости о своих мужчинах, или рыться в кучах мусора в поисках съедобного кусочка или нескольких дров. Некоторые торговали своим последним имуществом, потому что все еще были люди, желающие купить шелковую сорочку или пару шелковых чулок.
Сложился своего рода высший слой общества, состоящий из солдат, моряков и их подружек. У них было много денег, и они тратили их на азартные игры и танцы в партийном клубе, а также ездили на автомобилях. Но были и другие машины, которые разъезжали по ночам. Большие крытые грузовики, нагруженные трупами из тюрем. Их целью были печи для обжига извести. Большевики не верили в могилы будущих мучеников.
Он считал, что особенно жалко детей. Мы с Ксенией должны быть благодарны Богу за то, что избежали этого бедлама. Вот они, забытые имена, бездомные, крадущиеся по улицам, с грязными лицами, спутанными волосами, в лохмотьях, с голыми пальцами ног, торчащими из изношенной обуви, - им удалось существовать.
Можно было достать дохлых собак, кошек и других отбросов, а также было множество свободных квартир, в которых можно спать. Люди все больше боялись этих детей, потому что, если их загоняли в угол, они нападали и собирались в банды, чтобы грабить и даже убивать.
Таков был Петроград. Умирающий город. Магазины закрыты, дома пусты, повсюду разбитые окна, тротуары разбиты с опасными дырами, а по мрачным улицам дует ледяной ветер. Чистыми остались только снег на Неве и сверкающий шпиль Адмиралтейства.
Бедная Анюта потеряла все свое имущество, хранившееся в подвалах Юсупова. Сначала прошлой весной они были затоплены, когда Нева вышла из берегов, а затем на них совершили набег.
После того, как я легла спать, отец вошел в мою комнату и сел на мою кровать. Он протянул мне фотографию моей мамы с Ксенией на коленях.
«Вы можете забрать это», - сказал он, - «Мне она больше не нужна. Но вы должны помнить, что она ваша мать. Дети не могут понять эмоции взрослых и, следовательно, не могут судить взрослых. Я только надеюсь, что она благополучно достигла Киева».
Я улыбнулась, делая вид, что согласна. Как я могла сказать ему, что для меня любовь - это идеализация. Я также не могла сказать ему, что до того, как мы уехали от нее в Курбатиху, я чувствовала, что она его больше не любит.
Позже бабушка рассказала мне, что отец пытался вступить в Белую Армию. Он мог бы добраться до них, но жесткое соблюдение закона о заложниках остановило его. На этот раз благоразумие пересилило его природную опрометчивость. Вернувшись к нам сейчас, он добровольно пожертвовал своей личной свободой; но для человека с его сильным, своенравным характером такая жертва была тяжелым бременем. Его настроение стало неровным, и он был подвержен длительным припадкам депрессии.
Продолжение читай здесь👇
#мемуары #воспоминания #100 лет назад #российская аристократия #княгиня чегодаева #башкиров#революция 1917