…Майор Поспелов – он, толком не долечившись, недавно вернулся из госпиталя и снова принял командование эскадрильей истребителей, – опершись на край стола, говорил медленно, глуховатым голосом.
– Фашисты рвутся в Тихвин, чтобы перекрыть единственную железнодорожную ветку, идущую к Ленинграду. Ваша задача – не дать вражеским бомбардировщикам прорваться к позициям наших войск.
Поспелов выпрямился, задержав взгляд на трех летчиках-истребителях, стоящих перед ним навытяжку. «Совсем юнцы… Наверное, еще и не бреются». Вот сержант Бычков – русоголовый паренек из Белоруссии, вот сержант Восторжанин из Краснодарского края, вот младший лейтенант Шорин – он откуда-то из Башкирии. На груди орден: 14 февраля 1943 года Шорин отогнал группу «юнкерсов», летевших бомбить наш передний край.
– Ваша задача – вылететь в квадрат восемнадцать, это район города Кирим, – продолжил Поспелов. – И нести в этом районе дежурство, чтобы ни один вражеский бомбардировщик не мог прорваться к Ладожской дороге через озеро.
Он по-отцовски жалел сейчас своих подчиненных. Мало у него летчиков, мало! В день по шесть вылетов бывает, тут и бывалый летчик выбьется из сил, а у него эскадрилья укомплектована почти наполовину из молодых.
– Старшим назначаю младшего лейтенанта Шорина. А ты уж сам смотри, кого назначать к себе ведомым.
Но Шорин не стал назначать себе ведомого.
Поднявшись в воздух, истребители выстроились в одну линию, пересекли линию фронта. По появившимся в небе разрывам снарядов – как они издалека похожи на пушинки! – было ясно, что их обстреливают зенитки.
Три истребителя патрулировали в назначенном районе, когда сержант Бычков сообщил:
– Командир, ниже нас «юнкерсы».
– Вижу. Приготовьтесь к атаке. Заходим со стоны солнца.
И три «лавочкина» устремились вниз. Вот Восторжанин сбил первый «юнкерс», Бычков поджег второго… Бомбардировщики, вывалив свой груз на свои же позиции, в панике повернули назад. А Шорин меж тем кружил несколькими сотнями метров выше: «юнкерсы» не могли идти без прикрытия, – но где же «мессеры»?
А вот и они! Сразу пять истребителей вывалились из-за облака, и Шорин, ожидавший их появления, вколотил в бок первому длинную очередь. «Мессершмитт» задымил и, охваченный пламенем, провалился.
Младший лейтенант круто взял вверх, уходя в облака, но двое «мессеров» висели на хвосте, и вот уже «лавочкин» трясется от попаданий. Пожар! Шорин бросил истребитель в пике, рассчитывая сбить пламя, крутанулся с крыла на крыло – без толку! Машине конец… Со снижением горящий истребитель уходил к линии фронта, и когда под крылом потянулись окопы, Шорин выпрыгнул с парашютом – а мгновение позже объятый пламенем истребитель взорвался…
…В тот же день Юрий Шорин прибыл в расположение эскадрильи, где узнал, что сержант Бычков погиб, а своим ходом домой вернулся только сержант Восторжанин.
Шорин угрюмо сидел в столовой, когда к нему подсел майор Поспелов.
– Ну, что не весел, младший?
– Ребят жалко.
– А что поделаешь… Война, брат, никого не щадит. Сам-то как?
Шорин горько улыбнулся:
– Да вот, сижу «безлошадный».
– Ничего. Из штаба полка звонили, обещали вскоре перегнать новый истребитель.
И действительно, через день в эскадрилью прибыл новый «лавочкин», которому Шорин радовался как ребенок.
…Прошло полгода, блокада Ленинграда была прорвана, войска продвигались на запад. За это время у лейтенанта (повысили!) Шорина прибавился второй орден – Красного Знамени. В его летной книжке было девяносто восемь вылетов, десять боев и семь сбитых вражеских самолетов. Таких, как он, в полку именовали «стариками» – опытный пилот! «Старику» Шорину в ту пору был 21 год.
…Март 1944 года. Бои под Нарвой.
Шорин с ведомым, все тем же Восторжаниным (правда, теперь уже младшим лейтенантом, – тоже повысили), возвращались из района патрулирования. Они уже пересекли линию фронта, когда на них обрушились три «фокке-вульф-190».
Восторжанин был подбит практически сразу же, и пилот вышел из боя, а вот лейтенанту Шорину пришлось остаться одному против троих.
В бешеной круговерти боя Шорин сумел свалить один «фоккер», но и его истребитель получил пушечную очередь в корпус, через несколько секунд заглох и двигатель, и почему-то пульсировала сильная боль в ноге.
Но Шорину не до боли – надо сажать самолет, а куда? Под крылом густой лес, острые скалы. А что там, в стороне? Озеро! Надеясь на чудо, Шорин направил самолет к озеру, но оно сплошь забито мощным торосистым льдом… Выходит, конец?
Говорят, у человека в последние мгновения проходит перед глазами вся жизнь. И Шорин увидел себя со стороны, вспомнил, как после выпускного вечера в далеком 1940-м они с друзьями решили стать летчиками.
Друзья Юры Шорина в военкомате Благовещенска взяли направление в Челябинскую летную школу, а он военкому прямо заявил:
– Хочу стать морским летчиком.
– Морской кортик хочешь поносить?
– И это тоже.
– Ну что ж… Есть такое летное училище – Ейское военно-морское авиационное. Знаешь, где этот городок?
– Не знаю.
– В Краснодарском крае, на берегу Азовского моря. Но учти, парень, туда берут только тех, у кого здоровье железное.
Здоровье не подвело: Юра прошел все осмотры, и в его медицинской карточке по всем статьям поставили пометку «годен». Так Юра Шорин стал курсантом Ейского военно-морского авиационного училища.
Началась учеба. Учебный день был настолько плотным, что почти не оставалось свободного времени: днем занятия и полеты, ночью подъемы по тревоге, каждое воскресенье прыжки с парашютом.
Учеба давалась Юре легко, труднее было в отработке тактики и приемов воздушного боя. Но и здесь настырный юноша был в числе успевающих. Он хорошо справлялся с фигурами высшего пилотажа – а летали в училище на «чайках» и «ишачках», истребителях И-15 и И-16.
Первый курс Юра окончил успешно. Правда, учились без каникул, так что времени на отдых не было. А 22 июня 1941 года в училище объявили всеобщую тревогу.
Всех курсантов построили на плацу, и генерал, начальник училища, объявил, что началась война. Конечно, программа второкурсников была свернута, и всем устроили экзамен на проверку пилотажной готовности. Особенно придирчиво комиссия следила за выполнением элементов высшего пилотажа.
И здесь курсант Шорин был в числе первых.
Распределили его на Балтфлот, где Шорин с первых дней познал и горечь утрат, и трудности воздушного боя с немецкими асами.
И вот – финал его судьбы?
Но нет! Шорин заметил меж торосов небольшой пятачок ровного льда, и вот уже «лавочкин», проскользив по льду, утыкается носом в льдину.
Шорин скинул шлем, вытер мокрый лоб. Открыл кабину и, не обращая внимания на боль в правой ноге, стал выбираться на крыло. Но он только коснулся его ногой, как от боли, пронзившей все тело, застонал, упал на колени, а потом сполз на снег. Он и шага не мог сделать. Как же быть?
А к самолету уже бежали бойцы – свои!
Шорина на руках донесли до какого-то домика, положили на топчан. Пришла санинструктор, пожилая женщина. Начала снимать с правой ноги унт: тот оказался полон крови. Выяснилось, что Шорину как ножом срезало пятку.
От потери крови лицо Шорина стало белым. Хотелось спать, и он уходил в забытье, но отчетливо слышал, как санинструктор говорит кому-то:
– Товарищ майор, летчику нужна срочная операция. Иначе гангрена…
В госпитале Юрия сразу же положили на операционный стол. А потом он оказался в одной палате с тремя офицерами: майором с перебитой и загипсованной рукой, капитаном, раненным в грудь, и совсем молодым лейтенантом с забинтованной головой. Все они были летчиками.
Два дня Юрий не поднимался с койки. На третий день медсестра принесла ему костыль.
– Теперь немножко можешь ходить, – сказала она. – Врач разрешил.
Это несколько ободрило Шорина. С трудом, но он ходил по палате, смотрел в окно на одетые белой пеной цветущие яблони, на цветущую сирень, на березки, выпустившие поблескивающие, словно смазанные лаком, листочки.
А девятого мая, ближе к полудню, в палату вбежала медсестра и крикнула:
– Ребята, война закончилась! Победа!
Из ближайшей деревни героическим летчикам женщины принесли груду домашней стряпни – шаньги с картошкой, пироги с морковью, горшки с молоком…
Пришел главврач, оглядел стол с гостинцами и сказал, разведя руками:
– Вот ведь какая широкая душа у нашего народа. Сами живут впроголодь, а для вас вон как расстарались.
Майор сказал:
– Товарищ военврач, нам этого много. Раздайте по палатам – все ведь по домашней-то еде соскучились.
Так и сделали. А вечером ученики из местной школы устроили для воинов-победителей концерт.
…В палату летчики вернулись, когда погас закат. Майор подошел к окну, распахнул его, и в палату волной ворвался свежий воздух, напоенный запахами весны. Шорину вдруг вспомнилось, как такой же весенней порой они всем классом ходили в лес, чтобы нарвать подснежников. Возвращаясь с большими букетами, шли проселком, пели песни…
– Ты что, Юра, загрустил? – спросил подошедший майор. – Учти, рана чувствует настроение. Будешь грустить, будет плохо заживать. А может, тебя волнует вопрос: будешь летать или нет? Прямо скажу – будешь. Вон Мересьев – без обеих ног, а летает.
Увы, не знал тогда майор, что Юрий Петрович Шорин уже никогда не поднимет в воздух самолет и что мечта Шорина – снова служить в авиации – так и не сбудется. Что не выпишут его из госпиталя ни через месяц, ни через год – потому что рана будет заживать плохо, Шорин будет страшно мучаться болями. Но переносить он их будет стойко.
И это станет его подвигом – подвигом мирной жизни.
Николай МУРУГОВ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!