Я тут в предыдущей статье опрометчиво пообещала написать про неожиданные совпадения у Татьяны Толстой и одного французского писателя. А уж если я чего пообещала - то держись!
Но.
История эта - долгая и непростая. Так что, если есть у вас несколько минут - присаживайтесь. Начну издалека, но все - по делу.
Жил-был в самом начале прошлого века молодой человек. Швейцарец. Звали его несколько длинно и вычурно для русского уха - Фредерик-Луи Созе.
В 1904 году, когда отчаявшиеся родители отправили лоботряса в Россию, ему исполнилось 17. Аккурат 1-го сентября. К этому возрасту он успел завалить все мыслимые и немыслимые экзамены в коммерческом училище. Последняя надежда была - магазин Генриха Леубы, предприимчивого соотечественника, который прочно обосновался в Санкт-Петербурге и успешно торговал по всей России, от Макарьевской ярмарки до Транссибирской магистрали, часами самого что ни на есть швейцарского производства. Малыша Фредди удалось пристроить по знакомству - в лавку на Гороховой как раз требовался секретарь, для ведения корреспонденции на немецком и французском.
Вы представляете себе, что творилось в Петербурге в это время?
Взрывы, забастовки, одно Кровавое воскресенье в январе 1905 чего стоило. А еще - скандальные театральные постановки, томики стихов Александра Блока и его портреты на каждом шагу, вечера любителей поэзии, выставка арктической экспедиции, шумные пирушки у Палкина и у братьев Кюба...
Мальчик вернулся домой в апреле 1907-го и с места в карьер начал писать все подряд: стихи, заметки, рассказы. Вероятно, просто чтобы не свихнуться от скуки в размеренной швейцарской жизни после русского галопа.
Поступает в университет на медицинский факультет. Его интересует психиатрия. Увлеченно занимается музыкой. Много читает: Гоголь, Достоевский, Толстой, Тургенев.
В 1911 на все лето снова едет в Россию. А оттуда - в Америку.
В 1912 году в Париже объявляется новый, очень интересный поэт, автор поэмы "Пасха в Нью-Йорке". С красивым именем - Блез Сандрар, созвучным пеплу и огню: по-французски "braises"- уголья, а "cendres" - пепел. Не псевдоним, а целый литературный манифест в духе символизма: "Писать - это сгорать заживо. И возрoждаться из пепла".
Под этим именем в 1913 году выйдет его самое известное произведение, "Проза о Транссибирском экспрессе и о маленькой Жанне Французской". Симультанная поэма, последнее слово в современном искусстве, творческий диалог с художницей Соней Делоне-Терк, петербурженкой, перебравшейся в Париж и вышедшей там замуж за эпатажного живописца Робера Делоне.
Под этим именем Фредди Созе и вошел во французскую литературу.
Были стихи. Были романы. Были военные репортажи и киносценарии. У нас о нем слышали мало, хороших переводов его книг по пальцам сосчитать. Да и во Франции, будем честны, с его творчеством знакомы только фанаты жанра путешествий. Случайный читатель может сказать о Сандрарe две вещи: был отчаянным путешественником (хотя никто уже не сомневается, что половину географических пунктов на своей карте он выдумал) и потерял на войне правую руку. В 1915-м. Соперничал и приятельствовал с Аполлинером. Крепко дружил с Шагалом, Модильяни, Сутиным, Цадкиным, Леже, Стравинским. Пока не умер в 1961 году.
И почти во всех его текстах присутствует образ умершей возлюбленной. Елена. Леночка. Так он их называл - и подругу детства, которая погибла от случайного выстрела в одном из романов, и юную революционерку, которую повесили в Выборге. И череду других, которые тенью мелькают на страницах его воспоминаний. Pассказывал, что познакомился с девушкой в Петербурге, в 1905-м. Дружба. Первая любовь. Пустые обещания. Фредди уехал обратно, в Швейцарию, к внезапно заболевшей матери, в апреле 1907. Какое-то время писал. И отвечал на письма. Правда, все реже и холоднее. А потом и вовсе выкинул обычное для сваливающих в туман коленце: "Я Вас недостоин, ваша любовь обжигает меня до боли, останемся друзьями".
Самое интересное, что сами письма не сохранились - обо всем этом мы узнаем из дневника. Была у него такая милая привычка в юности - записывать все подряд: что прочитал, сколько потратил, о чем подумал. И письма к Елене он исправно переписывал. Видать, для потомков и исследователей. И вот, в июне, то бишь, после каких-то пары месяцев чахлой переписки, взволнованное письмо: "Получил телеграмму от вашего брата! Милая, что с вами случилось? Как вы себя чувствуете?" Через несколько дней в том же дневнике, следом за скопированным письмом - трагические стихи собственного сочинения: "Я плюю на красоту, что приносит несчастье".
Жене, и первой, и второй, он рассказывал потом одну и ту же историю: Елена была в гостях, ночью случайно опрокинула на себя керосиновую лампу и несколько дней спустя скончалась в больнице от ожогов. Случилось это все дело 11 июня. И он всю жизнь винил себя в ее смерти. С тех пор все важные события в его романах обозначены этой датой. Он на ней прям зациклился.
Когда я всерьез взялась за Сандрара, все - и швейцарские, и французские, и канадские коллеги, свято верили в эту историю. И даже лелеяли мечту найти когда-нибудь фотографию легендарной возлюбленной, которая красной нитью прошила все творчество поэта.
Короче, я посягнула на святое - высказала предположeние, что персонаж этот вовсе не биографический, а выдуманный. И поехала в Питер, в архивы. И что вы думаете? Не горела никакая Елена в Санкт-Петербурге в период с мая по июль 1907 года. Проверила всех, кто поступал в больницы. Перебрала все отчеты пожарных. Не значится.
- Да как же так? - взвыли коллеги, - ведь не может человек всю жизнь писать и говорить о ком-то, кого не существовало!
- Чего это, - говорю, - не может? Очень даже. Вон, Гоголь, целую историю выдумал о умершей возлюбленной, хотел под эту лавочку денег у матушки выпросить, на путешествие за границу. И письма писал - мол, сижу у смертного одра, страдаю, вышлите денег.
Или вот, прям один в один история: умерший сын Елены Гуро. Чудесный был отрок - о нем в каждой ее книжице. И даже портреты сохранились. Сама рисовала, по памяти. Умерла поэтесса и художница молодой, от лейкемии, весной 1913 года. Однако, успела оставить значительный след в творчестве футуристов.
За ее успехами пристально следили Лев Шестов, Вячеслав Иванов и Александр Блок.
Ею восхищались Ходасевич и Крученых.
Она дружила с богемным Петербургом, и все, входящие в ее ближний круг, рано или поздно узнавали эту душераздирающую историю безутешной матери. Этим объясняли себе небольшие странности Елены Гуро. Ее отстраненность, замкнутость, печаль. Только через много лет после ее смерти дотошные исследователи узнали, что сына-то и не было никакого. Был миф. Литературный и биографический, длиною в жизнь. Mуж поэтессы, художник Матюшин, годами поддерживал эту выдумку.
Тут французы, конечно, опешили. У них на такую авантюру даже Александр Дюма не отважился бы.
- Но как же? - спрашивают, - ведь там такие подробности. Сгорела. В огне. Надо же было такое выдумать!
- Огонь и пепел, -отвечаю, - это в начале века был самый популярный у поэтов мотивчик. Вон, Андрей Белый целый сборник стихов выпустил. Так и называется - "Пепел". Символисты вообще очень полюбили эту метафору огня.
А все отчего? Вернее, от кого? От Гоголя. Помните, у него в "Вие" Микита от ведьминых чар сгорел, одни угольки остались? Вот, оттуда ноги и растут. Символисты Гоголя боготворили. Памятник ему на бульваре вон какой отгрохали. И пошло-поехало. Это ведь только рукописи не горят. А литературные персонажи - за милую душу.
Взять хотя бы нашу современницу, Татьяну Толстую. Рассказ у нее есть - "Огонь и пыль". Хороший рассказ. А заканчивается и того краше. Там одна героиня существует в скучной и пыльной реальности, все откладывая жизнь на потом, а другая - врушка, шальная выдумщица, живет в своих выдуманных историях. Так и умирает:
"Одни точно знали, что она вышла замуж за слепого сказителя и укатила в Австралию – сверкать там новыми белыми зубами среди эвкалиптов и утконосов над коралловыми рифами, а другие клялись и уверяли, что она разбилась и сгорела в такси на Ярославском шоссе, в дождливую скользкую ночь, и что пламя было видно издалека и стояло столбом до неба. Еще говорили, что сбить огонь не удалось, и когда все прогорело, то на месте катастрофы ничего не нашли. Так, одни угольки."
Собственно, об этом мне и хотелось поговорить с Татьяной Толстой. Уж больно образ интересный, к моей сандраровской истории прям в масть. Сандрара она знает, но не читала. Символистов уважает. Булгакова любит. С Сандраром встречался в Париже ее дедушка - это уже я ей поведала. Ну и какой с того навар? Я не любительница притягивать аргументы за уши. На том и сошлись - коллективная, мол, культурная память сработала. Никуда от нее не денешься.
Но и это еще не конец! За неделю до моей защиты на аукционе в Швейцарии всплывает письмо Фредди Созе, написанное однокласснику в июне 1907. Где он в подробностях описывает трагедию: лампа, ожоги, больница, смерть. Черная рамка от руки, много восклицательных знаков: "Какая ужасная ее смерть! Какая несчастная моя жизнь!"
Честно скажу, расстроилась. Это ж целую главу переписывать! Села за текст, да так и замерла: с датами интересная чехарда получается. По ним выходит, что письмо однокласснику начинающий поэт написал за несколько дней до того, как получил известие о кончине своей возлюбленной.
Скучно было молодому человеку в маленьком швейцарском городке, после России-то, оно и понятно. Много читал, русских, в основном, классиков. Особенно Гоголя. И музыку из малоизвестных опер разучивал: "Черевички", "Майская ночь или утопленница". Ага. Ну, и доразучивался.
Вы скажете: ну придумал и придумал - что за важность?
А это уже другая история. Вот, соберусь с силами и обязательно расскажу.