Саша Чёрный (Александр Михайлович Гликберг, 1 (13) октября 1880 года, Одесса – 5 августа 1932 года, Ле-Лаванду, Прованс, Франция) — русский поэт серебряного века, прозаик, журналист, автор популярных лирико-сатирических стихотворных фельетонов.
Лучшие юмористические стихи Саши Чёрного получили широкую известность благодаря остроте и злободневности звучания. Наряду с Аркадием Аверченко, Надеждой Тэффи, Владимиром Маяковским и Сергеем Городецким поэт становится ярчайшим представителем популярного в начале прошлого века журнала «Сатирикон». Любопытно, что первое сатирическое стихотворение Гликберга, напечатанное под псевдонимом Саша Чёрный, называлось «Чепуха» (1905) и привело к закрытию журнала «Зритель»:
Трепов — мягче сатаны,
Дурново — с талантом,
Нам свободы не нужны,
А рейтузы с кантом.
Сослан Нейдгарт в рудники,
С ним Курлов туда же,
И за старые грехи —
Алексеев даже…
Монастырь наш подарил
Нищему копейку,
Крушеван усыновил
Старую еврейку…
Взял Линевич в плен спьяна
Три полка с обозом…
Умножается казна
Вывозом и ввозом.
<…>
Высшей милостью труха
Хочет общей драки…
Все на свете — чепуха,
Остальное — враки…
Политика и власть, насквозь прогнивший бюрократический аппарат, превращающий людей в жалкое их подобие — одна из ключевых тем поэзии Саши Чёрного. Намеренно отказываясь от возвышенных тем, он создаёт юмористический памфлет в стихах, забавную картинку-пародию, которую едва ли можно назвать дружеским шаржем. Скорее, это едкое высмеивание худших сторон человеческой натуры, склонной к удовлетворению материальных, а не духовных потребностей:
Устав от дела бюрократ
Раз, вечером росистым,
Пошел в лесок, а с ним был штат:
Союзник с октябристом.
Союзник нес его шинель,
А октябрист — его портфель…
Лесок дрожал в печали,
И звери чуть дышали.
Вдруг бюрократ достал пирог
И положил на камень:
«Друзья! для ваших верных ног
Я сделаю экзамен:
За две версты отсель, чрез брод,
Бегите задом наперед.
И кто здесь первый будет —
Пирог себе добудет».
Вот слышен конский топ,
И октябрист, весь в мыле,
Несется к камушку в галоп —
Восторг горит на рыле!
«Скажи, а где наш общий брат?» —
Спросил в испуге бюрократ.
«Отстал, под сенью ветел
Жида с деньгами встретил…»
«А где пирог мой?» — октябрист
Повел тревожно носом
(Он был немножко пессимист
По думским ста вопросам).
Но бюрократ слегка икнул,
Зачем-то в сторону взглянул,
Сконфузился, как дева,
И показал на чрево.
Под прицел едкой сатиры Гликберга попадают представители самых разных слоёв общества — монахи, курсистки, простые обыватели и великие мира сего. Главное, что их объединяет и делает объектом высмеивания — несовершенство и низменность помыслов, нравственная и духовная нечистоплотность, лицемерие и ложная скромность, граничащая с пошлостью и ханжеством:
Я видел в карете монаха,
Сверкнула на рясе звезда…
Но что я при этом подумал —
Я вам не скажу никогда!
Иду — и наткнулся на Шварца
И в страхе пустился бежать…
Ах, что я шептал по дороге —
Я вам не решаюсь сказать!
Поднялся к знакомой курсистке.
Усталый от всех этих дел,
Я пил кипяченую воду,
Бранился и быстро хмелел.
Маруся! Дай правую ручку…
Жизнь — радость, страданье — ничто!
И молча я к ней наклонился…
Зачем? Не скажу ни за что!
Недоразумение
Она была поэтесса,
Поэтесса бальзаковских лет.
А он был просто повеса,
Курчавый и пылкий брюнет.
Повеса пришел к поэтессе.
В полумраке дышали духи,
На софе, как в торжественной мессе,
Поэтесса гнусила стихи:
«О, сумей огнедышащей лаской
Всколыхнуть мою сонную страсть.
К пене бедер, за алой подвязкой
Ты не бойся устами припасть!
Я свежа, как дыханье левкоя,
О, сплетем же истомности тел!..»
Продолжение было такое,
Что курчавый брюнет покраснел.
Покраснел, но оправился быстро
И подумал: была не была!
Здесь не думские речи министра,
Не слова здесь нужны, а дела…
С несдержанной силой кентавра
Поэтессу повеса привлек,
Но визгливо–вульгарное: «Мавра!!»
Охладило кипучий поток.
«Простите… — вскочил он, — вы сами…»
Но в глазах ее холод и честь:
«Вы смели к порядочной даме,
Как дворник, с объятьями лезть?!»
Вот чинная Мавра. И задом
Уходит испуганный гость.
В передней растерянным взглядом
Он долго искал свою трость…
С лицом белее магнезии
Шел с лестницы пылкий брюнет:
Не понял он новой поэзии
Поэтессы бальзаковских лет.
Одно из самых известных стихотворений Чёрного называется «Обстановочка». Это красочная бытовая зарисовка, в которой описана среднестатистическая семья, заурядная и небогатая. Каждый в этой семье занят только собой, а побои, ругань и прочие мерзости обывательской среды — вещи здесь вполне привычные и даже естественные. Главная мысль поэта проста — подобная «обстановочка» убивает человека, делает его жизнь бессмысленной, а его самого глубоко несчастным. Автор высмеивает повседневную рутину, но это смех сквозь слёзы, горькая ирония:
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Хоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастья полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: «Пойми мою печаль»
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.
Дети нередко появляются в стихах Саши Чёрного. Они не только герои происходящего, но и важная читательская аудитория. Книги «Тук-тук», «Живая азбука» и другие делают Чёрного известным детским писателем, ведущего с ребёнком серьёзный, но при этом и задушевный разговор. Здесь, наряду с элементами игры, ненавязчиво присутствует и наставление, призыв быть добрее, снисходительнее к природе и братьям меньшим:
Что ты тискаешь утенка?
Он малыш, а ты — большой.
Ишь, задравши головенку,
Рвется прочь он всей душой…
Ты представь такую штуку, —
Если б толстый бегемот
Захотел с тобой от скуки
Поиграть бы в свой черед?
Взял тебя бы крепко в лапу,
Языком бы стал лизать,
Ух, как стал бы звать ты папу,
И брыкаться, и кричать!..
Ты снеси утенка к утке,
Пусть идет купаться в пруд,—
Лапы мальчика не шутка,
Чуть притиснешь — и капут.
Временами сатирическая поэзия Саши Черного становится откровенно издевательской. Например, изображая женщин-мещанок, поэт использует ряд эпитетов, становящихся квинтэссенцией пошлости, заурядности, вульгарности. Не случайно поэта сравнивают с Чеховым — проблема духовной деградации интеллигента занимает в его стихах исключительно важное место. Ни о каком снисхождении здесь не может быть и речи — уродливое остаётся уродливым, подчёркивается через гротеск:
<…>Навстречу старухи мордатые, злобные,
Волочат в песке одеянья суконные,
Отвратительно-старые и отвисло-утробные,
Ползут и ползут, словно оводы сонные.
Где благородство и мудрость их старости?
Отжившее мясо в богатой материи
Заводит сатиру в ущелие ярости
И ведьм вызывает из тьмы суеверия…
А рядом юные, в прическах на валиках,
В поддельных локонах, с собачьими лицами,
Невинно шепчутся о местных скандаликах
И друг на друга косятся тигрицами.
Курзальные барышни, и жены, и матери!
Как вас не трудно смешать с проститутками,
Как мелко и тинисто в вашем фарватере,
Набитом глупостью и предрассудками…
Фальшивит музыка. С кровавой обидою
Катится солнце за море вечернее.
Встречаюсь сумрачно с курсисткою Лидою —
И власть уныния больней и безмернее… <…>
Одной из ключевых проблем в творчестве поэта-сатирика некоторые исследователи считают проблему соотношения автора и героя. Например, Корней Чуковский, изучая стихи Чёрного, отмечал, что личность автора нередко скрыта маской обывателя. Можно выделить три группы текстов с отличающимся образом рассказчика. Первая группа — стихи, написанные от лица автора. Чаще всего это обращение к читателю с какой-либо просьбой, доверительное общение с ним:
<…> Друг-читатель! Не ругайся,
Вынь-ка зеркальце складное.
Видишь — в нем зловеще меркнет
Кто-то хмурый и безликий?
Кто-то хмурый и безликий,
Не испанец, о, нисколько,
Но скорее бык испанский,
Обреченный на закланье.
Прочитай: в глазах-гляделках
Много ль мыслей, смеха, сердца?
Не брани же, друг-читатель,
Современные газеты…
Вторая группа стихов базируется на образе-маске обывателя-интеллигента. Здесь автор становится ролевым героем, сливающимся со своим персонажем. Дистанция между поэтом и героем может быть то более, то менее существенной, но субъект речи всегда однороден. Вероятно, Саша Чёрный, влезая в шкуру обывателя, достигает ещё большего эффекта сатирического саморазоблачения утратившего духовные ориентиры персонажа:
Утро. Мутные стекла как бельма,
Самовар на столе замолчал.
Прочел о визитах Вильгельма
И сразу смертельно устал.
Шагал от дверей до окошка,
Барабанил марш по стеклу
И следил, как хозяйская кошка
Ловила свой хвост на полу.
Свистал. Рассматривал тупо
Комод, «Остров мертвых», кровать.
Это было и скучно, и глупо —
И опять начинал я шагать.
Взял Маркса. Поставил на полку.
Взял Гёте — и тоже назад.
Зевая, подглядывал в щелку,
Как соседка пила шоколад.
<…>
Утро… Мутные стекла как бельма.
Кипит самовар. Рядом «Русь»
С речами того же Вильгельма.
Встаю — и снова тружусь.
А вот в третьей группе текстов может возникнуть диалог автора и героя, сменяющих друг друга попеременно. Здесь уже возможно говорить о персонаже в третьем лице, с более щадящей и милосердной интонацией. Сам же рассказчик становится наблюдателем, который изучает происходящее и оценивает его со стороны. Так, например, описывается ситуация в стихотворении «Интеллигент»:
Повернувшись спиной к обманувшей надежде
И беспомощно свесив усталый язык,
Не раздевшись, он спит в европейской одежде
И храпит, как больной паровик.
Истомила Идея бесплодьем интрижек,
По углам паутина ленивой тоски,
На полу вороха неразрезанных книжек
И разбитых скрижалей куски.
За окном непогода лютеет и злится…
Стены прочны, и мягок пружинный диван.
Под осеннюю бурю так сладостно спится
Всем, кто бледной усталостью пьян.
Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету,
Отчего ты так страшно и тупо устал?
За несбыточным счастьем гонялся по свету,
Или, может быть, землю пахал?
Дрогнул рот. Разомкнулись тяжелые вежды,
Монотонные звуки уныло текут:
«Брат! Одну за другой хоронил я надежды,
Брат! От этого больше всего устают.
В марте 1920 года Саша Чёрный эмигрировал, жил в Литве, Германии, Италии. В 1920 году в Берлине был опубликован поэтический сборник Саши Чёрного «Детский остров». Эта книга, давшая волю авторской, поистине детской, фантазии, стала для поэта спасением в годы эмиграции:
Солнце брызжет, солнце греет.
Небо — василек.
Сквозь березки тихо веет
Теплый ветерок.
А внизу все будки, будки
И людей — что мух.
Каждый всунул в рот по дудке —
Дуй во весь свой дух!
В будках куклы и баранки,
Чижики, цветы…
Золотые рыбки в банке
Раскрывают рты.
Все звончее над шатрами
Вьется писк и гам.
Дети с пестрыми шарами
Тянутся к ларькам.
«Верба! верба!» в каждой лапке
Бархатный пучок.
Дед распродал все охапки —
Ловкий старичок!
Шерстяные обезьянки
Пляшут на щитках.
«Ме-ри-кан-ский житель в склянке
Ходит на руках!!»
Пудель, страшно удивленный,
Тявкает на всех.
В небо шар взлетел зеленый,
А вдогонку — смех!
Вот она какая верба!
А у входа в ряд —
На прилавочке у серба
Вафельки лежат.
Элементы сатиры, разумеется, присутствуют и здесь, но основная интонация все-таки — наивно-восторженная, присущая только ребёнку, радость жизни и желание уйти от повседневных проблем…
В 1924 году писатель переехал в Париж. Там он работал в газетах «Руль», «Сегодня», в журналах «Сполохи», «Воля России», был редактором журнала «Грани». В 1923 году на свои средства издал сборник «Жажда». В 1925—1928 годах возглавлял отдел сатиры и юмора «Бумеранг» в парижском еженедельнике «Иллюстрированная Россия».
Саша Черный умер от сердечного приступа, помогая тушить пожар в городе Лаванду на юге Франции 5 июля 1932 года. По легенде, его собака Микки, «автор» рассказа «Дневник фокстерьера Микки», легла на грудь Саши Черного и умерла вместе со своим хозяином.
Благодарю тебя, создатель,
Что я в житейской кутерьме
Не депутат и не издатель
И не сижу еще в тюрьме.
Благодарю тебя, могучий,
Что мне не вырвали язык,
Что я, как нищий, верю в случай
И к всякой мерзости привык.
Благодарю тебя, единый,
Что в третью Думу я не взят, —
От всей души с блаженной миной
Благодарю тебя стократ.
Благодарю тебя, мой боже,
Что смертный час, гроза глупцов,
Из разлагающейся кожи
Исторгнет дух в конце концов.
И вот тогда, молю беззвучно,
Дай мне исчезнуть в черной мгле, —
В раю мне будет очень скучно,
А ад я видел на земле.
Поэзия Саши Чёрного обрела новую жизнь в конце 20 века. К ней обращались и обращаются современные исследователи, литературоведы и даже театральные режиссёры. Так, в 1990 году появился моноспектакль Алексея Девотченко, «Концерт Саши Чёрного для фортепиано с артистом», созданный совместно с режиссёром Григорием Козловым. Основа — стихи Саши Чёрного, в спектакле исполняется музыка Рахманинова, Массне, Бетховена, Штрауса, а также Алексея Девотченко. Существует также телевизионная версия постановки.
Духовная деградация личности в условиях засасывающей бытовухи — тема, которую смело можно назвать вечной. Поэтому стихи Саши Чёрного продолжают звучать так свежо и современно:
Всероссийское горе
(Всем добрым знакомым с отчаянием посвящаю)
Итак — начинается утро.
Чужой, как река Брахмапутра,
В двенадцать влетает знакомый.
«Вы дома?» К несчастью, я дома.
В кармане послав ему фигу,
Бросаю немецкую книгу
И слушаю, вял и суров,
Набор из ненужных мне слов.
Вчера он торчал на концерте —
Ему не терпелось до смерти
Обрушить на нервы мои
Дешевые чувства свои.
Обрушил! Ах, в два пополудни
Мозги мои были как студни…
Но, дверь запирая за ним
И жаждой работы томим,
Услышал я новый звонок:
Пришел первокурсник-щенок.
Несчастный влюбился в кого-то…
С багровым лицом идиота
Кричал он о «ней», о богине,
А я ее толстой гусыней
В душе называл беспощадно…
Не слушал! С улыбкою стадной
Кивал головою сердечно
И мямлил: «Конечно, конечно».
В четыре ушел он… В четыре!
Как тигр я шагал по квартире,
В пять ожил и, вытерев пот,
За прерванный сел перевод.
Звонок… С добродушием ведьмы
Встречаю поэта в передней
Сегодня собрат именинник
И просит дать взаймы полтинник.
«С восторгом!» Но он… остается!
В столовую томно плетется,
Извлек из-за пазухи кипу
И с хрипом, и сипом, и скрипом
Читает, читает, читает…
А бес меня в сердце толкает:
Ударь его лампою в ухо!
Всади кочергу ему в брюхо!
Квартира? Танцкласс ли? Харчевня?
Прилезла рябая девица:
Нечаянно «Месяц в деревне»
Прочла и пришла «поделиться»…
Зачем она замуж не вышла?
Зачем (под лопатки ей дышло!)
Ко мне направляясь, сначала
Она под трамвай не попала?
Звонок… Шаромыжник бродячий,
Случайный знакомый по даче,
Разделся, подсел к фортепьяно
И лупит. Не правда ли, странно?
Какие-то люди звонили.
Какие-то люди входили.
Боясь, что кого-нибудь плюхну,
Я бегал тихонько на кухню
И плакал за вьюшкою грязной
Над жизнью своей безобразной!
Подготовила Елена Севрюгина
#саша черный #стихи #поэзиясеребряноговека #формаслов