Вот так всегда: сначала напишу заглавие, картинку интересную найду, прицеплю, и только потом задумаюсь крепко.
Подходит ли ?
Потому что сегодня мне захотелось поделиться своими впечатлениями, порой мимолетными, от встречи с живыми писателями.
Не то, чтобы я нарочно бежала за ними, чтобы задать самый важный вопрос или, того хуже, попросить автограф. Просто, так получилось.
Самый первый живой писатель пришел сам.
Вернее, наша директриса Зоя Петровна, женщина деятельная и прогрессивная, гордившаяся своим поразительным внешним сходством с Раисой Максимовной Горбачевой, пригласила писателя выступить перед учениками. Он был в нашем городе в командировке, и она с ним как-то познакомилась. Подробности покрыты мраком. Да и кто тогда придавал значение таким деталям? Шла перестройка, всех трясло мелкой дрожью предвкушения чего-то неизвестного и оттого пугающего. Говорить стало вдруг можно обо всем, и писатель с упоением зачитывал со сцены актового зала, куда согнали народ со всех этажей - от началки до патлатых долговязых старшеклассников - отрывки из своего нового романа, о случайной встрече матроса и проститутки в какой-то провинциальной гостинице.
Мне было лет 11, и я, вероятно, в силу своей общей неразвитости, половину подробностей не поняла.
Учителя сидели камнем, на лице нашей молоденькой химички шли бурные реакции - она то краснела, то бледнела, и только директриса, гордая своей прогрессивностью, активно призывала зал не стесняться и высказываться. Писатель попросил закурить. У нас, вообще-то, не положено. Школа все-таки. Замялась директриса. Но потом совершенно справедливо рассудив, что где матросы с проститутками, там и сигарета не будет лишней, попросила огня. И какой-то старшеклассник неуклюже поднялся на сцену и прямо там, зажимаясь и краснея, достал из кармана куртки сигарету и спички. Тогда я впервые подумала, что писателем, наверное, быть очень стыдно.
После школы поступила на филфак, и живые писатели мне больше не попадались. Жизнь справедливо решила дать мне время оправиться от шока первой встречи.
Но стоило закончить родной универ и оказаться в Париже, как - на тебе!
В первый же год, на конференции посвященной русской эмиграции, встречаю писателя. Имя называть не буду - широкой публике он неизвестен. Из самиздатчиков. В 70-е написал скандальную повесть с политическим подтекстом, был объявлен диссидентом, бежал, обосновался во Франции. Я ему напоминала какую-то его юношескую любовь из Питера, он часто звонил, присылал открытки и письма в виде фельетона, где я была главной героиней, а однажды приехал на встречу на велосипедe, и мы шли по набережной Сены, ведя его в поводу, как в фильмах 60-х новой волны. Поначалу мне было интересно - писатель знал весь литературный Париж, рассказывал много занимательного, но временами становилось неловко: романтические порывы никак не вязались в моей глупой голове с образом солидного человека, который был старше меня на целую жизнь. Потом он, слава богам, уехал писать новый роман в какой-то монастырь, да так и сгинул.
А год спустя книжная ярмарка подарила мне сразу несколько ярких впечатлений.
К Захару Прилепину я подходить побоялась: услышала, как он моей подруге, которая выпустила свой первый сборник рассказов, совершенно серьезно заявил, что женщина в большой литературе у него ничего, кроме недоумения, не вызывает.
А вот Александра Маринина стояла тихо в сторонке, стеснительная, потерянная. Не заметить ее невозможно - она очень высокая женщина. Где-то 186. А может, и больше. Я подошла, поблагодарила за творчество, рассказала, что мои французские друзья ее любят и читают. Было видно, что ей приятно - литературные критики к ней обычно беспощадны.
У Татьяны Толстой как раз во Франции вышла "Кысь", и я очень хотела поймать ее перед встречей с читателями. У меня была пара вопросов о неожиданных совпадениях в ее рассказах и романах одного французского писателя. Она бежала от стенда к другому, и сначала, впопыхах, решила, что я о ней собираюсь писать диссертацию.
- Сразу нет! - заявила категорично.
- Так я же не о вас! Я про Блеза Сандрара!
- Да? Ну, тогда ладно. Пойдемте, кофе где-нибудь выпьем.
Мы сидели на пластиковых стульях наскоро сколоченного в конференц-зале бара, вокруг сновали читатели, издатели и журналисты. И в этом разноголосом гаме мы говорили о "Бродячей собаке", о дедушке - Алексее Толстом, о бабушке - Наталье Крандиевской и ее мемуарах и стихах, которые - надо же! - я читала.
Татьяна Толстая похожа на русскую барыню и испанскую донну одновременно. Крупная, породистая, вальяжная, с непринужденными манерами человека абсолютно светского (вспомнилось почему-то, из "Анны Карениной"). При этом голос у нее низкий и звучный, с придыханием. Яркая брюнетка. Hе глаза, а очи. Кофе любит черный, пережаренный, крепкий. Горький. От нее исходило тепло, сила и какая-то удивительная цельность. Такая, что захотелось совета у нее попросить. Узнать, где ж он, смысл жизни. До него мы, правда, так и не добрались - и времени было мало, и напиток не тот. Она сказала только, что на психоанализ никогда бы не пошла. Зачем так себя растрачивать, когда все это - сны, чувства, мысли - можно превратить в текст? Сейчас я с ней, пожалуй, соглашусь.
Людмилу Улицкую я yвидела на встрече с читателями в пятнадцатом округе Парижа, в маленьком книжном магазинчике. Был Татьянин день, она подписала мне книжку для мамы. Подняла лукавые глаза, посмотрела внимательно, с живым любопытством, словно разобрала литературный образ и отложила на дальнюю полку - может, когда и пригодится. Похожа на военного врача, какими их изображают в старых фильмах. Словно три ночи подряд оперировала и выходила только покурить, набросив шинель на усталые плечи.
Со Светланой Алексиевич мы разговорились о русском фатализме и непротивлении злу: у нее как раз вышла книга о распаде CCCP. А я принесла на эту встречу первое издание ее книги "У войны не женское лицо". Воспоминания женщин и детей о Великой Отечественной. Читать без слёз невозможно. Нужно быть очень чутким человеком, чтобы это услышать, записать и передать, не исковеркав. Такое впечатление от нее и осталось: мягкая, уютная, домашняя. Светлая.
И теперь мне кажется, что писателем быть не стыдно.
Напряжно, муторно, безнадежно.
Интересно.
Страшно.
Но не стыдно точно.