Для лучшего понимания происшедшей трагедии следует вернуться к дням, когда колесо судьбы вроде бы ещё не предвещало поэту такого разворота событий.
Неудавшаяся попытка получить отставку ясно показала Пушкину степень зависимости от царя и его «милости». Можно предположить, что с этого времени кокетство жены стало меньше, нежели ранее, волновать и раздражать его. Дали о себе знать более серьёзные проблемы. По их поводу мнения специалистов расходятся.
Одни делают вывод: Пушкин начал подозревать, что полиция активно занялась перлюстрацией его переписки, в том числе и писем к жене, что Бенкендорф отправляет некоторые его послания для прочтения царю.
Другие полагают, что «чтением» пушкинских писем занимался петербургский почт-директор К.Я. Булгаков, который, вероятно, всё, на его взгляд, интересное передавал Бенкендорфу, а тот с отдельными выдержками из писем знакомил царя.
Наконец, Н.Я. Петраков допускает, что у Александра Сергеевича возникло подозрение: по простоте души Наталья Николаевна подробностями переписки с мужем и деталями различных сторон семейной жизни делилась непосредственно с царём.
Каждая из версий имеет право на существование, но если первые две Пушкина злят и бесят, то последняя усугубляет и без того существующий разлад в его отношениях с женой.
Жизнь решает за Пушкина и поворачивается к нему тем боком, где ни счастья нет, ни покоя и воли, где свет не мил. Мечта о бегстве в «обитель дальнюю трудов и чистых нег» осознаётся не реализуемой. Последняя надежда, что, уединившись в деревне, он сможет отстоять свою свободу творчества и наладить денежные дела, тает, едва появившись.
В тревоге за будущее семьи Александр Сергеевич не находит ничего лучшего, как остаться в Петербурге и принять решение взять ссуду в 30 000 рублей в государственном казначействе, обязавшись погашать её за счёт своего жалованья. Что в результате? Он попадает в ещё большую материальную зависимость от царя, что вызывает депрессию. И самое скверное, в начале сентября 1835-го Пушкин, приехав в Михайловское и собираясь провести там три-четыре месяца, впервые чувствует, что ему не пишется. А ведь он надеялся, что вдохновение, обычно посещавшее его осенью, вновь возникнет. Но осенние дни текли один за другим, а вдохновение не давало о себе знать. Его письма говорят о нарастающей душевной тревоге.
«Писать не начинал и не знаю, когда начну...» (14 сентября).
«Я всё беспокоюсь и ничего не пишу, а время идёт» (21 сентября).
«Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а всё потому, что не спокоен» (25 сентября).
«Авось распишусь» (2 октября».
Не расписался. За полтора месяца в Михайловском из-под пера Пушкина вышли всего одно законченное стихотворение («Вновь я посетил...») и незавершенная повесть «Египетские ночи». При этом он не смог завершить ни одно из ранее начатых им больших произведений. В середине октября он жалуется П.А. Плетнёву:
«Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен».
Вместо вдохновения появляются раздражительность и страх по поводу истощения творческих сил. Полученное в середине зимы царское разрешение выпускать журнал «Современник», который, полагал Пушкин, позволит ему вырваться из тисков постоянного безденежья, надежд не оправдал. Лишь прибавил новые трудности.
Из своего удаляющегося от тех дней будущего нам легко видеть своеобразные указатели, которые должны были заставить Пушкина «оглядываться», чтобы осознать, что его выводит из себя, что лишает прочного, надёжного пространства, что ждёт впереди, что в конце концов приведёт к смерти. Зачастую представляется, что не женись он на Гончаровой, избери себе в жёны другую, и быть тогда его судьбе совсем иной. Да, конечно иной. Но уместно вспомнить простую гештальтистскую аксиому: целое не является простой суммой частей. Стоит заменить один элемент в системе — меняется вся система, меняется её работа, её путь, её смысл.
Тут есть о чём задуматься: а хотел ли он таких изменений? Готов ли был менять в собственной жизни характер своего дела, путь, каким он шёл, сам смысл жизни, какой он находил единственным для себя?
Безусловно, Натали и Дантес в определённый момент сыграли роковую роль в судьбе Пушкина. Но признать, что именно они, их отношения оборвали жизненный путь поэта-гения, будет неверным. И вообще, этот любовный треугольник менее всего можно положить в основание пушкинской трагедии.
Если отыскивать ключевую точку, точку невозврата, с которой жизнь Пушкина приобрела «запрограммированный» характер, обрёкший его на трагический финал, то она обозначилась задолго до появления Дантеса возле Натали. Логика подсказывает, что первый шаг в направлении к Чёрной речке был сделан в тот момент, когда Николай I наложил резолюцию на прошение сочинителя вольных стихов Пушкина о помиловании. Ту самую, известную, 28 августа 1826 года, которую записал начальник главного штаба Дибич: «Высочайше повелено Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своём экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта. Пушкину прибыть прямо ко мне».
«Мне всегда казалась странной эта резолюция, которую биографы и исследователи считали извещением о помиловании, — напишет П.Е. Щёголев в работе «Император Николай I и Пушкин в 1826 г.». — …стоит прочесть внимательнее резолюцию, и сейчас же бросится в глаза весьма необыкновенная манера призывать человека, на которого собираются излить милосердие и которому разрешается «ехать свободно, под надзором фельдъегеря». Не помилование тут имелось в виду. Пушкин лично перед Николаем I должен был разрешить недоумение, вызываемое авторством стихов «На 14 декабря», и дальнейшая участь его зависела от его ответа».
Получается, что в Москву везли человека, в отношение которого сама собой возникала мысль: значит, он не угомонился, если одной рукой подаёт прошение о помиловании, а другой пишет проклятия убийце с палачами (это после 13-го-то июля!). Ясно, что вызов в Москву находился в связи с возникновением дела о распространении стихов из элегии. Обширного дела о Пушкине, начатого III Отделением в 1826 году и, заметим, завершённого только в 1854 году, т.е. спустя 17 лет после гибели поэта и незадолго до смерти царя.
Николай I был хорошо осведомлён о распространении стихов Пушкина среди заговорщиков. И новому царю требовались разъяснения, причём, такие, чтобы могли его удовлетворить. Поэтому вызов михайловского узника ещё не предвещал помилования. Решение, быть или не быть благоприятному исходу, откладывалось до личной встречи. На одной чаше весов были хлопоты Карамзина и Жуковского, желание украсить начало царствования каким-то красивым жестом. На другую чашу легла боязнь разбудить ненавистный источник вольномыслия. И тут так некстати инцидент со стихами «На 14 декабря». Пушкину надлежало дать ответ, и окажись, что стихи явились откликом на декабрьский бунт, исход мог быть совершенно иным. Сегодня есть сохранившиеся данные, что Пушкин был затребован в Москву именно по этому делу. Этой версии придерживался и Вигель, осведомлённый в силу того, что по делу проходил его племянник, имевший отношение к распространению стихотворения Пушкина.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования «Как наше сердце своенравно!» Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 70) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!»
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 35. К кому обращено знаменитое восьмистишие «Я вас любил…»?
Эссе 36. В ту пору Пушкин пред гордою полячкой «унижался»… и вынужден был прощаться с ней навек
Эссе 37. Пушкин появлялся в доме Ушаковых чуть ли не всякий день, в иные дни по два-три раза