Если человек уже не жертва, он никогда не будет жертвой. Все роли для себя мы выбираем в глубоком детстве. Почему одни выбирают быть жертвой, а другие агрессорами?
Очевидно, что виной тому не только физиологические особенности организма – например, высокая болевая чувствительность может сделать с ребенком такой фокус, что ему проще от всего отказаться, лишь бы не терпеть боль. То есть отказ от себя принес выгоду – боль прекратилась.
Это хороший стимул, чтобы закрепить поведенческий паттерн. И эта нейронная связь остается в качестве основы для будущего поведения. Ребенок – это глина, в которой отпечатываются все первые жизненные схемы, на базе которых потом сформируется нарратив и характер взрослого.
Если у ребенка достаточно высокий болевой порог, а родители боятся его настойчивости, то это будущий агрессор. Или, например, сочетание низкого болевого порога с сильной волей и подвижным мозгом может сформировать из ребенка сильного манипулятора, который будет получать желаемое не давлением, а составлением схем.
Что чувствует жертва? Все знают модное слово «зона комфорта», но никто не знает, как из зоны комфорта выйти. И главное, куда выйти? Конечно, мы может тут увидеть пониженную адаптивность жертвы, когда снаружи страшнее, чем внутри. Потому что снаружи, куда жертва может уйти от агрессора, нужно адаптироваться – обеспечивать свою жизнь, найти нового партнера, содержать детей, где-то жить.
К тому же она всегда найдет, как оправдать супруга. Она говорит: «Он хороший, просто характер дурной. Он только пьяный бьет меня! Зато он обеспечивает семью». У мужа-тирана всегда есть ценность.
Почему-то она вышла за него? Значит, в нем есть то, что для нее оказалось ценно. Конечно, решающий фактор не деньги, не жилье и не то, что он отец детей, даже не то, что у нее нет профессии. А то, что многие женщины боятся остаться без эмоциональной защиты. Женщины готовы на большие подвиги, если у них есть кто-то, кто поддержит их эмоционально.
И тут важно не только, какие отношения у девушки были с родителями в детстве, но и что они скажут ей сейчас, когда она окажется на улице одна с кучей проблем. Помогут они ей или скажут «где прижила детей, туда и иди». Вот это одиночество, ненужность себе самой, потому что в детстве закрепилось: «Я никому не нужна. Я нужна только помыть посуду. Всем на меня наплевать». Это одиночество заставляет ценить любую эмоциональную близость, потому что он, тиран, дает дозу окситоцина, которую никогда не получал в достатке маленький ребенок.
Поэтому все подруги, психолог, тексты в инете говорят ей: «Беги!» А она остается. Потому, что здесь теплее, чем с мамой и папой, да, он обижает, но есть близость, есть обнимашки и окситоцин. И чувство защищенности.
Родители девочку любили, но не обнимали. Любили ментально, полезной материальной заботой. Однажды я спросила зависимую женщину:
«Вспомни, что грело тебя в отношениях с родителями? Что для тебя было знаком любви?»
«Папа мне читал книги. Папа меня подбрасывал в воздух, это было весело!»
«А мама? За что ты любишь маму?»
«А мама... Она так волшебно пахла, мне хотелось целовать ее».
«Ты целовала?»
«Нет. Она не разрешала».
«Почему?»
«Не знаю. Отталкивала меня».
«А что еще хорошего было?»
«Однажды мы были у бабушки, и я простыла. Мы сидели на речке, все дети купались, а мне бабушка не разрешала. И вдруг мама сказала: «Пусть купается, сильнее уже не заболеет». И я побежала в воду. Это было такое счастье! А потом еще когда мы шли из детского сада и заходили в чебуречную, это было очень вкусно».
«А потом?»
«Потом все стало иначе. Я пошла в школу и стала взрослой».
«Тебя наказывали?»
«Да. Наказывали. Мама иногда начинала кричать на всех, а папа не выносил крика. Он мог ударить меня, я начинала плакать от обиды, и он меня опять бил, запрещал плакать».
Смотрите, что тут происходило: ребенок незаслуженно обижен, ему запрещают жалеть себя, выражать свою обиду. Взрослый человек может встать и уйти. И, вероятно, внутренне такой ребенок встал и ушел, он больше не близок с родителями, он с ними ничем не делится – зачем, если все равно не помогут, но могут наказать?
Он не ищет близости с родителями, удерживает их на безопасном расстоянии, но ему невыносимо хочется эмоциональной близости. Он мечтает о ней. «Вот вырасту – уеду от вас в Лондон!» - говорит ребенок. Но на самом деле он говорит: "Я вырасту и найду того, кто не будет пренебрегать мной, того, с кем вместе я смогу радоваться, вместе плакать, обниматься и быть вместе в горе и радости». Вот это «быть вместе».
Это очень жестокая травма, чего родители и сами травмированные - а как еще? – не понимают. Хотя кто, как не взрослые должны бы научить ребенка не «затыкаться», чтобы им взрослым не мешать, а переживать свои обиды и боли так, чтобы выходить из них в конструктив. Я уж не говорю о том момента, что любой слив своих взрослых проблем на ребенка – это убийство его психики.
Непережитие эмоции откладываются на потом, они должны будут быть пережитыми в будущем. Здесь вырабатывается схема – «я отложу это на потом». И ребенок начинает откладывать все, что связано с ним, с его «Я» на потом. И в настоящем у него образуется пустота.
В настоящем ему нужен кто-то, ради которого он отложит себя на потом. Девушка найдет себе такого мужа, который становится как ребенок, и будет делать все, что угодно для мужа, для семьи, а себя откладывать на потом. В результате – развод, минус карьера, минус доход, минус муж и минус иллюзия защищенности. Это как будто второй раз мама оставляет в лесу маленького ребенка. В пустом черном лесу, где нет людей, а только бабочки, птицы и звери. Но они молчат. Они не умеют говорить.
Непроработанная боль остается в теле – портит осанку, блокирует свободу движений, создает деструктивные блоки в психике. В теле замирает вечная тревога, она становится незаметной, к ней привыкают.
Когда во взрослой жизни возникает похожий триггер, схема «быть ненужным, быть плохим, быть для других» моментально включается, и уже взрослый отказывается от карьеры, от повышения, от своих чувств, от покупок для себя, от радости ради уже своей семьи, но обида не проходит. Потому что вот этот дурной круг «Я для вас все сделала, а вы…» никогда не прекращается. А от нее никто и не требовал жертв, но она и сама не понимает, что она хочет этим сказать, а она вот что хочет: «Освободите меня от этого замкнутого круга, научите меня не жертвовать собой, научите меня брать мое законное счастье! Не ждать, когда вы мне разрешите его, а брать самой тогда, когда я хочу. А еще – пообещайте мне, что если я буду получать свое счастье, вы не отвергнете меня, не отвернетесь, не исчезнете. Просто я боюсь, что я уйду однажды в кино, а когда вернусь, в комнате никого не будет. Я так этого боюсь, что готова на все».
Девочку принимали дома в образе жертвы – человека, который уступает себя. В этой форме она была членом семьи, как только девочка требовала внимания матери или отца, она получала отказ. И вот эта форма стала ее привычной. Когда мы встречаемся с другими, мы всегда предлагаем им свою форму, и они предлагают нам свою форму.
И с одной стороны травмированный человек хочет встретить партнера, который исправит форму жертвы, а с другой стороны партнер так же хочет подстроиться под ту форму, которую ему предлагает новый партнер. Таким образом, жертва будет испытывать беспокойство и напряжение, пока не получит разрядку в виде привычного – полученного от родителей паттерна. А потом она будет в тревоге, потому что снова прошла этот круг ада, который ей нестерпимо надоел. Но она не может сказать партнеру: «Отведи меня к психологу, я больше не могу терпеть эти старые схемы, а новые мне не даются, новые не дают мне той уверенности, той эмоциональной опоры, которую я получала в детстве». Мало того, когда супруг (или супруга) предлагает: «Сходим к психологу?» Жертва чувствует, что это отец опять наказывает ее и запрещает плакать. Что это опять нападение, а не помощь.
Тревожное расстройство заставляет человека ожидать нападения, а когда его нет, он подсознательно находит способ вызвать это нападение, чтобы подтвердить свою картину мира – другой-то у него нет.
Женщины, у которых в старости развивается деменция, уже не чувствуют границы между ожидаемыми, воображенными событиями нападений и реальностью. В этом отгадка, почему многие деменцированные женщины постоянно придумывают рассказы о воровстве, об интригах против них.
Они боялись этого всю жизнь. У них было всю жизнь ощущение неуверенности в доме, боязнь остаться без дома, боязнь остаться без вещей. И эти ожидания находят подкрепление в реальности, когда женщина забывает, куда положила какую-то вещь, либо сама в рассеянности перекладывает ее. Но по ее убеждению, к ней «приходят они, они подобрали ключ к замку и ходят к ней, когда ее нет».
Слабый барьер между тонналем и нагвалем, не может удержать поток воображения, и он проливается в реальность. Ожидание нападения проявляется вот в таких конструкциях. Поэтому, когда вещь находится, то это не она ее нашла - «я еще пока в своем уме!», а это «они вернулись и подложили ее, чтобы свести меня с ума». Жертва проговаривает в гипотетической форме, перенося на «них» то, что чувствует в себе, но отказываясь это принимать как реальность. Это еще раз подтверждает, что люди редко живут в реальном мире. К реальности всегда подмешивается ее искаженный образ, искаженный страхами, ожиданиями, убеждениями.
Все, что происходит сейчас, было прописано в детстве в качестве программ. Травмы, которые психика не переварила, а отложила на потом, становятся базовыми схемами. И даже когда все хорошо, носитель программы будет находить в реальности соответствие своим схемам.
Например, нет поводов для жалости, но жалость была единственной близостью, и жертва будет формировать реальность, чтобы получить жалость.
Женщина может ненавидеть алкоголиков, но вы мужья выберет алкоголика. Почему? Потому что он своим поведением зацепит в ней нечто глубокое, ядерное, базовое – то, к чему ее приучил отец. А ведь она хочет выстроить отношения с отцом. Она отцу хочет доказать, что она достойна его доверия и любви, внимания и уважения. Но с отцом не получилось, поэтому она попробует с мужем. У нее каждый раз не получается. Но у них есть секс, она получает окситоцин, и ей кажется, что однажды у нее получится. Она так надеется, что однажды у них с отцом появится что-то общее. Но когда она встречается с отцом, он снова смотрит на нее как на чужую, она снова для него лишняя.
Мы не можем изменить свои базовые схемы только по желанию. Мы должны с ними кое-что проделать.
Этапы изменения базовых схем:
1. Осознать, перейти от обиды к объективному пониманию, объективировать схему. Понять вторичные выгоды.
2. Наличие свидетеля очень важно, он будет фиксировать намерения, продвижения в изменениях, результаты.
3. Тренер (психолог, коуч) – человек, который сможет быть в теме, эмпатировать, понимать ситуацию более объективно, что клиент, поддерживать и закреплять изменения.
Когда человек вырабатывает на уровне поведения новую схему, которая полностью замещает старую, он получает новы источник силы и успешности.
#жертва #травма #тревожность
