Троицесергиева - это почти топоним. Два имени слиты воедино. И еще одно вдогонку, чтобы не улетело.
Что здесь Отец, Сын, а что Дух Святой?
Все вместе, по очереди.
Если бы не Лавра, что было было бы на этом месте?
Что - проглядывает бетонными контурами у железнодорожных путей.
Тупые гробики домов, заборы...
Современность не блещет разнообразием стиля. Все однообразно. БезОбразно.
И жизнь такая же, незатейливая.
А Лавра - это всегда, даже в пасмурную погоду, свет. Словно вырванная из тьмы райского сада лампа с кружащейся возле мошкарой.
Купола издали сверкают золотом, словно новый самовар.
На площади возле магазинов - вечные бабки с грибами, целый взвод серьезных, осанистых и важных таксистов, вереница шустрого народу шастает под струями дождя туда, сюда.
Пахнет шашлыком, прыгают, словно дождевые капли, воробьи, снуют без дела какие-то проходимцы с пластмассовыми чемоданами, в чреве которых пропасть пассатижей, молотков и отверток.
- Купи - не пожалеешь, отвертка на все случаи жизни, все, что ни возьми, открутит или прикрутит!
В Сергиеве кажется, что жизнь – штука незамысловатая и наживлена с помощью отвертки из пластмассового чемодана.
От станции наискосок к Лавре вытертая ногами бесстрастных, словно белесое небо, бескровных паломниц в платочках, попадаются и попики с косицею.
В выходные в Лавре народу густо. Бегущий, как на пожар, батюшка отмахивается от маленького и нелепого человека с какими-то командировочными чемоданчиками, бросившегося к нему за благословением.
В Лавру заглядывают, или это она заглядывает ко всем всевидящим оком Рублевского Спаса - из-под купола Троицкого собора. Но не зло и зорко, как у Феофана в Великом Новгороде, а по-отечески.
Не осуждающее, а, может быть, понимая и сочувствуя, словно Он решил вместить в перевернутую купель все людские страдания и просьбы. И дядичкино с двумя чемоданами, как будто за довольно большую жизнь горестей у него накопилось как раз на два чемодана барахла.
В Троицкой церкви Лавры Рублев опознается по детали, складке одежды, или вдруг так изящно вывернутой у апостола ступне. Тяжелые, будто бы чугунные, ступни эти вроде бы отдельны от тела, но в тоже время музыкальны, и вспоминается снятие с креста Караваджо.
И там тоже ступни, но такие земные, большие, что начинаешь чувствовать притяжение земное, ее непомерную тяжесть...
От Лавры и отпочковывается еще одна троица.
Стоит лишь свернуть с проспекта Красной Армии, как Ильич из палисадника смотрит подозрительно, словно из-за засады.
Красная Армия братается с Карлом Марксом, а оный вливается в Вифанскую улицу, с которой пересекается невзрачная Пионерская. В глубине розовый одноэтажный домик с балконом, здесь и жил Павел Флоренский.
Красная Армия, Карла и Пионерская, словно выталкивают тебя из города, за железную дорогу, за переезд, возле которого зловонная куча мусора.
Нужно обязательно поддаться этому неявному, но слегка ощутимому толчку, почти пинку, которым сопровождает город свои посады. И когда Рубикон железной дороги пройден, тут идут себе мелким шажком деревянный Сергий с ажурным кое-где наличником.
Пинка как раз и довольно, чтобы медленно, не торопясь доплыть в летнем мареве до Полевой, где домик Розанова, утопающий в березовой роще.
Домик двухэтажный, первый этаж каменный, второй – деревянный. Домишко смотрится здесь, как старорежимный сюртук на бомже. Между окнами второго этажа с гипюровыми занавесками и пыльными фикусами табличка «В этом доме жил умер русский писатель и мыслитель Василий Васильевич Розанов (сентябрь 1917 – 5 февраля 1919)».
Во дворе старый накренившийся набок сарай, возле дома труба водостока и под нею большая ванна.
Странное ощущение от этой старой ржавой ванны. Словно из нее вместе с водой, водой, которая является заменителем времени, словно Архимеда, выплеснули всю русскую философию.
И третий - Пришвин.
У Пришвина нет своего музея.
Флоренский, Розанов, Пришвин - троица.
Троица русских гениев.
А все Лавра, Сергий, приняли под свой покров.
Лавра - купель русской жизни, и где-то наверху, как будто взрослые за столом.
А мы тут, внизу - мошкара, все бегаем, все суетимся вокруг лампы, вырванной из тьмы райского сада.
В запутавшихся сетях березовых веточек трепыхается лето, словно рыба. Солнышко, тишина, Троица...
