1.
Ворона-дура укусила желтый лист и с ним упала с ветки прямо под колеса. Безликий, ни на кого не похожий водитель скорчил лицо и наехал на нее, ляпнув по ней дном. Она с криками выехала сзади, лежа на движущейся дороге, и смяла крылья об асфальт, стараясь взлететь. При этом снова и снова подбирала падавший из клюва вялый лист, и шагала, подпрыгивая и переваливаясь, в сторону обочины.
Едущий на заднем сиденье Коля обернулся поглядеть на нее. Ворона умчалась вместе с дорогой и исчезла под следующим автомобилем.
– Видели вы? – обратился Коля к сидящим в машине. – Видели? Видели?
Сидящие молчали. Коля оглянулся повторно и убедился, что занимавший проезжую часть черный предмет мелькает между колес в колонне машин вдали. Тут над Колей выплыла громадная реклама, посаженная на обочине вместо дерева, и пока Коля сел на колено и вывернул голову, чтобы ее разглядеть, унеслась за поворот. Коля ничего не понял, только то, что было изображено нечто страшное, бесформенное, – то ли останки, то ли каша.
– А плакат не видели? – спросил Коля. – Плакат?
– Что за плакат? – повернулась с переднего кресла Настя, Колина невеста.
– Да хрень какая-то, – сказал он. – Не пойми что нарисовано.
– Нет, не видела, – Настя снова смотрела вперед.
Коля уселся и прислонил к спинке голову. В стекле мелькали провода и ветки, простирались двуцветные, сине-белые облака, и Коля внимательно за ними следил, хотя все равно из головы не шла ворона и увиденная вслед за ней странная реклама. Реклама его взволновала даже больше – чересчур уж она была непонятной для обыкновенного придорожного плаката. Чересчур дикой. Невесть что на ней изображено – что-то торчит, и ничего не разобрать.
Социальная реклама, не иначе, думал он, задремывая. Какое-то предупреждение.
Ведь Коля сам был отчасти рекламщиком, и знал, как рисуются плакаты.
– Ворону сбили, – запоздало сказал большерукий водитель, повысив передачу. Он случайный человек и вез Колю с Настей на курорт.
2.
Разумеется, Коля сразу бы забыл про монструозный плакат, если бы снова не встретил его на обратной дороге с курорта.
Времени прошло мало, а впечатлений было много, и оттого будто перезагрузился на курорте Коля, посвежел и отмылся от всегдашней сонной усталости. Прошлая до курорта жизнь казалась детством, стала далекой, матовой, и идиотской. Коля набил шишку, порезал в море ноги и спалил нос, зато на палец потолстел и стал красивее. Вкусив все курортные удовольствия, последние сутки они с Настей лежали на камне, ели арбузы и покачивались вместе с медузами в волнах. Как раз начало становиться скучно, они хотели домой, и даже перестали находить поводы для препирательств.
Отдав деньги виолончелисту в ресторане, они с Настей выехали. Той же дорогой, но с другим водителем. Настя расстелила порыжевшую прическу на подголовнике и смотрела вперед, в музыкальную, похожую на африканские пампасы природу, а Коля, черный, счастливый, с облезлым носом, еще не протрезвевший после обеда, ловил глазами солнце и слеп. Он закрывал то один глаз, то другой, и улыбался сам себе оттого, что ест зрением дома, и не только совсем от этого. Ему просто нравилось все, что с ним происходило, и так длилось всю неделю, и было, конечно, понятно, что ради таких дней Коле и живется, но именно тогда эти мысли его не посещали, а пришли потом, когда ему было уже гораздо скучней.
Поселки не кончались, ведь на курорте люди живут особенно счастливо. Коля бы и сам поселился где-то в подобном месте, если бы не работа, и втайне об этом мечтал, но сейчас он был весьма благодушен, под завязку погуляв, и почти не завидовал людям в красивых домах.
Внимание, ослабленное чехардой курортных впечатлений, не могло воспринять уже ни один вид, и смотрело в окно равнодушно, будто Коля постоянно тут ездил, и все вокруг уже видел. Интересно Коле было только высовывать волосы в ветер из приоткрытой форточки и чувствовать, как они хлопают по голове, да смотреть на свои изредка шевелящиеся руки на раздвинутых влажных коленях. Поэтому он намного меньше всего снаружи замечал, больше находясь мыслями в тихом воздухе внутри салона, и, когда машина выехала напрямую к давешнему плакату, его не увидел.
Коля облизнул сухую кислую губу и поднялся глазами с бронзовых коленей на спинку водительского кресла. Затем перевел глаза на подголовник, затем на красное водительское темя, на бурые пятнистые уши, и видневшиеся за ними щетинистые свиные щечки. Потом Коля прыгнул на поручень на потолке над своим окном, а оттуда и в само окно. Там в это время плыл важный, толстоногий и широкоплечий плакат, разбивая желтизну и голубизну мимолетной прелестной деревеньки своим черным непостижимым содержанием.
Коля тут же проснулся и съехал по дивану вниз и упал головой, насколько давала шея, чтобы увидеть больше, и смог увидеть – почти целый плакат, но под таким острым углом, и с такой неумолимой скоростью промчавшийся мимо, что понять его изображение было невозможно.
– Стойте! – вскрикнул Коля, глядя в уходящую спину плаката, на которой была наклеена другая реклама.
– Что такое? – поднял брови в зеркало водитель.
– Ничего не увидел, – сказал Коля. – Опоздал.
– А на что смотреть надо? – спросил водитель.
– Я тоже увидела, – сказала Настя, обернувшись. – Ты про плакат, да?
– Точно. Про него. Кто-нибудь разглядел?
– Я – нет, – сказал водитель. – А что?
– И я нет, – сказала Настя. – Слишком уж странная реклама. Но я пыталась.
– Помнишь, я уже говорил про это, – сказал Коля.
– Тоже мне реклама! – возмутилась Настя. – И кто ее повесил?
Они обсудили увиденное; Коля запомнил темную плоскость с то ли обрубком, то ли пальцем в середине, а Настя утверждала, что плакат был голубой, и на нем изображено лицо, причем, скорее всего, не человеческое.
– А я хрен его знает, – прокомментировал водитель. – Вроде другое чего-то.
Но чем бы он ни был, образ, переданный плакатом, не уехал вместе с рекламой, а запечатлелся в памяти, оставив чувство тревожной неполноты.
Коля достал из сумки толстую книжку, которую взял с собой на отдых и еще не раскрывал. Страницы ее были плотно пригнаны между собой и в совокупности похожи на невесомый белый кирпич. Их коробил круг диаметром во всю книгу, и Коля долго еще ехал, пропуская через себя строчки, но видя только этот кирпич и выдавленный на нем круг.
3.
– Может, бросить все и снова поехать на курорт? – в шутку предложил Насте замученный на работе Коля, и вспомнил не сам курорт, а, как ни странно, ведущую к нему дорогу.
После отпуска минуло две недели. Работа уже возвратила Колю в воловье состояние, но он еще тешился памятью о естественной, полнокровной жизни, и о том, как себя должен чувствовать здоровый человек.
Испытав знакомый стимул, он не справился с ним и взял из холодильника бутылку.
– Ты после отпуска пьешь каждый день, – недовольно сказала Настя.
– Мне это не мешает, – сказал Коля, наливая пиво.
– Я за твое здоровье беспокоюсь.
Коля за свое здоровье не беспокоился и пил кружку за кружкой. Он не рассказывал об этом Насте, но вместо опьянения его поражала необычная праздничная эйфория, – да и как о таком расскажешь, это надо чувствовать.
Далеко было еще до осени, и столько света было на кухне, столько солнца, что хотелось прожить после работы еще полный действий день. Коля включил телевизор, но смотреть там ничего не смог, будучи уже пьяным, поэтому телефон, внезапно зазвонив, однозначно его спас.
Звонил Павел, его старый приятель.
– Слушаю, – игриво ответил Коля. – Да! – он взглянул на Настю и мигнул. – Ага! Конечно! Уже еду!
У него был такой радостный тон, что в Насте взбунтовалась ревность.
– Куда едешь?! – обиделась она.
– С Пашкой встречусь.
– Ну! – возмутилась она. – А я?!
– А ты со мной.
– Но я не хочу.
– Значит, не со мной.
– Но я хочу быть с тобой.
– Тогда поехали.
– Хочу быть дома.
– Ну, знаешь, дорогая. Ты уж выбери, пожалуйста. Или ты со мной хочешь, или дома посидеть. Если со мной, то начинай уже одеваться.
– Но я еще чай не выпила.
Вспыхнул скандал, в результате которого Коля вылетел из квартиры, хлопнул дверью и бойко потрусил вниз. На остановке запрыгнул в подъехавший автобус, хоть видел, что Настя выходит из подъезда. Она побежала и успела зайти в заднюю дверь. Людей было битком, зажатый в двух незнакомцах Коля стоял в голове автобуса, и Настю в салоне не видел.
Чтобы обмануть ее, на нужной остановке Коля не вышел, но и ее не увидел среди вышедших на тротуар горожан. Он ехал дальше, автобус пустел. Встретились с Настей недалеко от конечной. Она стояла в пустом салоне и хмуро глазела на Колю. Он глазел в ответ, и когда Настя трогательно сморкнулась, не сдержал улыбку. Настины губы в ответ тоже улыбнулись, и она пустилась к нему по затормозившему салону, широко подавая несомые инерцией ноги. Коля пустился навстречу и словил Настю в руки. Ее лицо было опухшим, а глаза после слез сияли.
– А я тебя выглядывал и не видел, – признался Коля.
– А я тебя хорошо видела.
– И почему не подошла?
– Не хотела.
– Ну что ты… Обижаешься?
– Нисколько.
– Ты такая красивая сейчас.
Автобус остановился, и водитель пришел их прогонять.
– Нам обратно надо, можно подождем? – спросил Коля.
Водитель посмотрел, какие они жалкие, и разрешил.
– Ну что, домой? – спросил Коля Настю.
– Какое домой, Пашка ждет! – улыбнулась она.
Коля обнял ее. Водитель топтался у автобуса и курил, разглядывая закат над диспетчерской. Он был молод и не по годам тучен, карман на выпуклой груди далеко оттопыривался, раздутый вставленными кошельком и сигаретами. Город нешумно ездил кругом них, убаюкивая равными мерами своих гулов, и Настя шевелилась на Колиной груди, сыпя описаниями своих приключений на работе в этот уже тускнеющий, но еще хороший день, а в Коле ее речь смешивалась со сбором несшихся из города криков. И было им в те минуты молодо и здорово, и всей кожей чувствовался прохладный удивительный вечер.
Водитель стрельнул окурком в урну, стоящую у двери в диспетчерскую, окурок отпрыгнул от бортика и упал в траву, став похожим в ней на разъяренного светляка. В окне появилась женщина.
– Эдуарду позвони, – сказала она водителю.
– Зачем? – спросил он, протиснувшись в кабину и начав приготовления к рейсу.
– Не знаю. Просил попросить.
– Пусть сам звонит, если ему надо, – зло буркнул водитель, и поехал.
Забрав двух невзрачных пассажиров с первой стоянки, автобус продолжил путь, а потом снова остановился на светофоре. Коля блуждал по сумеркам глазами и внезапно наткнулся на черный, неосвещенный прямоугольник, метрах в двадцати трех от автобуса, и узнал в прямоугольнике курортную рекламу. В середине был желтый, совершенно очевидно начертанный палец, тычущий во что-то, а во что – не разобрать. Коля толкнул Настю.
– Смотри-смотри-смотри!
Настя прильнула к стеклу и посмотрела.
Автобус поехал, и плаката не стало видно за деревом.
– Блин, – выглядывал Коля. – Блин-блин-блин.
– Опять она, – тянула Настя, обламывая об сумрак близорукие глаза.
– Давай вернемся! – сказал Коля. – Выйдем на следующей!
– А как же Пашка? Пашка же ждет.
– Пашка! – с горечью ерзал Коля. – Да, блин! Ждет ведь, и давно уже!
– В этот раз хоть лучше рассмотрели, – сказала Настя.
– Ага.
– Видел, какие глазищи? Как светятся?
– Глазищи? – с завистью спросил Коля. – Ничего себе! Глазищ я не видел. У меня почему-то палец виден, с ногтем, стучащий по чему-то.
– И близко ничего похожего нет.
– Наверное, ты правильнее видишь, – размышлял Коля. – И с чего там пальцам взяться.
– Неизвестно. Я-то тоже не все рассмотрела.
– У меня же визуальное восприятие почти неразвито, – соврал Коля, чтобы придать происходящему хоть какой-то приличный вид.
Так и не посмев бросить Пашку и выйти, они ехали в падавшей на город ночи и думали.
22 или 32
Много еще раз попадался Коле плакат, и всегда это происходило в неудобное время – в дороге или же во время работы, и всегда Коля куда-то спешил, и не было у него возможности приблизиться к далеко стоящему плакату и рассмотреть подробнее.
Однажды у Коли была возможность подступиться к плакату. Для этого надо было пройти по автомобильному мосту, а Коля как назло с детства боялся ходить по мостам. Он прогуливался вдоль речки, набираясь храбрости, но на сам мост себя ступить так и не заставил. Его тогда взяла злость, и он поехал на диспетчерскую станцию, где они с Настей видели плакат, но на том месте уже висела новая реклама.
Был день рождения Настиного брата. Он старше ее и как раз одногодка Коли, поэтому очень с Колей дружит – даже больше, чем с Настей.
Поэтому каждый день его рождения – веселый праздник всей семьи, и Коля эти дни всегда очень ждет.
Исполнилось брату сколько-то там лет, – столько же, сколько летом было Коле. Скорее всего, тридцать, или около того.
Исполнилось, словом, брату тридцать лет. Собрал он в своей небогатой двухкомнатной квартире почти всех, кого в те годы знал – и родственников, и коллег, и друзей, и даже соседа, который табуретки на это мероприятие одолжил, и еле все они уместились за составленными столами, занявшими весь зал. Выпили они отлично, даже чересчур, – у брата с самого утра было приподнятое настроение, и он наливал как бешеный, игнорируя пламенные, преисполненные укоризн взгляды жены и Насти, и уже к середине застолья так напился, что распустил на скатерти вокруг себя свинарник из разлитой водки и частиц еды, не говоря уже о том, что добиться от него перестало быть возможным ни одного разумного слова. Помимо этого он растрескал две стопки, и тушил в салат сигареты, и не переставал наливать себе и гостям, разогнавшись в этом деле, как побивающий рекорды гоночный болид.
Коля составлял ему компанию, и больше за столом их никто не понимал, только они у себя и были, охваченные самыми дружескими чувствами. Брат сместил жену и посадил на ее место Колю, и, держась одной рукой за пустую вилку, а второй обнимая Колю за плечи, разглядывал присутствующих тяжелым взглядом из-под спущенных складчатых век. Коля тоже разглядывал, но весело и дружелюбно, стараясь стать посредником между братом и гостями.
Что-то случилось, в чем Коля не может быть уверен: наверное, Настя ему сделала замечание, – может, о том, что он пьян, а может, что напялил все новое и чистое, и уже заплевал, – неважно на что, но на что-то Коля обиделся, и помнит, что обиделся справедливо: ведь такое прекрасное застолье случилось, а это так редко бывает, тем более что день рождения не у бог знает кого, а у ее брата, которого она, скорее всего, недолюбливает, раз в такой праздник так себя ведет, – и эта справедливая, нет, даже более того – праведная обида переполнила Колю и, когда он негодующе встал, выплеснулась на стол в виде перевернувшейся бутылки водки.
Коля быстро поднял бутылку, но спас только половину – остальное успело выбулькаться на стол и затечь Насте на колени, после чего Настя громко цокнула и нехорошо назвала Колю вместо имени, этим лишь усугубив возникший между ними разрыв. Коля замахнулся на нее, добела сжав губы и выпятив глаза, чтобы напугать, но она сама его ударила кулаком в грудь, и Коля обиделся еще больше, и пошел в ванную побыть один. Сначала он попал куда хотел, потому что кое-что про это запомнил, – как пил воду из крана, и покрывал мылом лицо и руки, и смотрел на себя в зеркало, – но потом вместо ванной непостижимым образом Коля очутился в спальне.
Там он стал рыться в ящиках. Была у него странная иррациональная мысль, будто он что-то потерял. Водочная такая, особенная. На дне шкафа нашлась смотанная в кольцо веревка, подсказавшая ему прекрасный план сбежать из презирающей его компании, и он раскрутил один ее конец и привязал к батарее. Другой конец бросил с балкона: веревка развернулась в воздухе, ударилась в судороге, как червь, и хлестнула по дому.
Прочее Коля забыл, но где-то в середине пути, на пятом или шестом этаже, к нему вернулась память, и он был удивлен, найдя себя спускающимся с высоты на веревке.
На балконе курил усатый человек. Он погрозил вызвать милицию. У Коли не было лишней энергии, чтобы вступать в спор, и он, обнимая веревку руками и ногами, приложил губы к пальцу, выражая просьбу быть потише. Человек гневно ушел в квартиру и закрыл за собой дверь, но продолжил подглядывать за Колей через стекло. Коля зашел бы к нему, но слишком жива была еще иррациональная обида на Настю, гнавшая его вниз, поэтому он просто плюнул, выражая к этому человеку презрение, и, проследив за полетом своей вязкой, частично обезвоженной слюны, продолжил спуск.
Спускалось Коле, несмотря на усыпленность состояния, удивительно легко, и даже можно сказать, что его состояние являлось как раз его преимуществом: в трезвом виде он никогда бы не действовал над пропастью так смело и раскованно. Он спускался с подлинно звериным чутьем, ловко ступая на балконы и мелко перехватывая извивающийся канат руками.
На третьем этаже веревка внезапно кончилась. Коля в прострации повис над двором, но не мог ничего внизу разглядеть: видел только свой страшно увеличенный желтый нос перед собой. Некоторое время он раскачивался на вытянутых руках, пока не сообразил, что можно перебраться на балкон и выйти на улицу через дом.
Коля забросил ноги на балкон и отпустил веревку. Квартира оказалась заперта. Он долго стучал в дребезжащее окно и встряхивал балконную дверь, но к нему никто не вышел. Коля выкурил найденную на балконе сигарету, потом встал на ограждение, взялся за плиту балкона этажом выше и вернулся на веревку.
Подниматься было несравнимо сложнее, чем спускаться. Руки устали и отказывались держаться. Долгую, вымученную минуту Коля корчился, повиснув горизонтально, и усмирял вращающий его канат, после чего, запрокинув ноги на стену, с большим трудом подтянулся выше.
К счастью, на четвертом этаже его ждала открытая дверь, и он прошел в чужую квартиру.
Спальню он не запомнил, зато запомнил коридор, и то, как пройдя по нему, был привлечен женскими голосами. Потом он ворвался на кухню, надавив телом на дверь, и чуть при этом не упал.
На кухне сидела компания трех молодых женщин. Они оказались очень раздраженными, и встретили Колю матерными словами. На столе у них высились вместительные канистры пива и пенились бокалы. В пепельнице было полно сморщенных тонких окурков. На плите стояла сковорода с жареной закуской. Коля открыл женщинам причину своего возникновения, не пропустив в рассказе ни день рожденья брата, ни обиду на Настю, точный повод для которой он, пожалуй, вспомнить так и не смог, зато не смог позабыть которой сильнейшую эмоцию. Он показал им болтавшуюся в окне веревку, и женщины, в пристальном рассмотрении оказавшиеся пьяными не меньше Коли, так близко к сердцу приняли его необычный рассказ, что немедленно усадили Колю к себе и налили пива. Коля с удовольствием выпил и взял зажженную сигарету, и, задымливая кухоньку, улыбался, строя глаза то одной, то третьей, и снисходительно выслушивал восторги, посвященные его храбрости. Завязался легкий приятный разговор, и Коля сам не заметил, как пересел с краешка стола на главное место, бодро подливая себе и им пива и высказывая обо всем на свете свое мнение. Было ему хорошо, и так могло бы длиться долго, если бы не пришли мужчины.
При их появлении Коля застеснялся, отодвинул сковороду с закуской и поднялся с табуретки. Вошедшие были насуплены и увешаны бутылками пива. Вначале они еще помалкивали и присматривались к Коле, слушая как с украшениями и преувеличениями, перебивая друг друга и хохоча, Колину историю пересказывают для них женщины, но потом, когда Коля сам начал говорить, он им быстро не понравился, и его попросили оставить квартиру. Коля такой просьбе возмутился и подчеркнул орлом грудь, добавив своему застекленевшему взгляду мужества. Последовала краткая минута сознания, в которую он понял, что остался один на один с весьма спортивными и затылкастыми парнями, и он испугался.
Ему стоило уйти сразу же, но он захотел напоследок попрощаться с женщинами, и он бесстыдно протянул каждой из них ладонь и состроил чувственные, поедающие глаза, перепутав, правда, кажется, их имена, но женщинам все эти приличия не были важны и они охотно ответили ему на предложенные пожатия. Мужчины прекратили его долгое прощание, спрятали руку Коле за спину, и вывели его на лестничную площадку.
Там он улучил момент, когда давление на руку ослабло, вырвался, и побежал по лестнице вниз. За ним никто не погнался, но он не думал про это, и несся, одолевая пролеты в несколько прыжков.
Очутившись на улице, он гулял по дворам и подходил к людям, занимавшимся на воздухе своими делами. Подходил, напустив загадочный, независимый вид, и смотрел либо себе под ноги, либо на крыши, просто чтобы плечом или своим присутствием вызвать у людей какую-нибудь реакцию. Реакция, может, и была, но люди одинаково ее скрывали, и свое беспокойство вслух не выражали, продолжая заниматься, навострив уши и скосив глаза, своими делами. Так он дошел до каких-то ужасных, повидавших виды пьянчуг, и они-то свою реакцию прятать от него не стали. Это ему в них понравилось, и на такой почве они пошли вместе за бутылкой.
Смутно запомнилась очередь в магазине, и то, как новые собутыльники, оживленные благодаря предстоящей дармовщине, весело скалились и жидили скуку шуточками, направленными на беззащитных продавщиц. Потом он не помнил ничего, а потом сразу кусок, где он бежал по грязи, по темному, освещенному высокими фонарями городу, а за ним, кажется, бежала Настя. Вот она его догнала, они препирались. Настя тянула Колю за рукав.
Собака скулила под фонарем, и Коля ее гладил. Настя снова тащила Колю, но он вырывался, и обнимал собаку за шею. Прибежали еще пять собак, и тогда Коля сам увел Настю. Собаки преследовали их, но до определенной линии.
Где-то рядом находилась автостоянка, и Коля долго лавировал между автомобилями и не давал себя словить. Когда Настя ловить перестала, Коля захотел поднять над землей мотоцикл. Это был совсем маленький мотоцикл: Коля обхватил его за бак, положил себе на живот и вместе с ним рухнул на асфальт. Так и лежал обиженный на весь мир, раскидав руки и придавившись мотоциклом, пока Настя не помогла.
Дальше они, обнявшись, шли домой и подолгу останавливались под фонарями – просто чтобы обняться еще крепче.
По дороге где-то нашелся тот плакат. Долго они стояли под ним, не веря глазам, и смеялись – оттого, как просто все было, и как они себе голову задурили своими угадываниями.
– Блин, – сказала Настя. – Ну и ну! Сами себя обманывали!
– Всю жизнь бы догадывались и не догадались, – сказал пьяный Коля.
Он запомнил, что те образы, которые они видели раньше, наконец совместились и обрели смысл. Только не запомнил, какой именно.
И больше вообще ничего не запомнил.
Проснулся на какой-то неизвестной квартире, Насти рядом не было, вокруг вповалку на полах спали раздетые незнакомцы, не дошедшие до пустых кроватей и дивана, между телами валялось множество бутылок, стаканчиков и несъеденной закуски. Коля спал сидя, завернувшись в грязную накидку и прислонившись к стене. При нем не было ни кошелька, ни ключей, в карманах нашлось лишь несколько попавших в шов мелких монет. Ботинки, оставленные у входа, и брюки по колено были в грязи. Коля осторожно, чтобы не разбудить никого, умылся под краном, почистился и спешно покинул странную квартиру, прихватив на кухне яблоко, лежавшее в разбросанных по столу хлебных крошках.
Район был не тот, в котором вчера гулял Коля, и оставалось большой загадкой, кто Колю сюда перенес.
На улице Колю сразило тяжелейшей похмелье – он задыхался и потел, вначале от жары, а потом от холода. Он мучился жаждой и тошнотой, и краеугольной, режущей головной болью. Свет слепил его, а шум глушил, и все вокруг представало в странном, необычном ракурсе.
Он стал видеть много нового. Люди в метро были серьезно больны своей неуступчивостью, своей замкнутостью, своими страхами, и лили из себя эту заразу в вагон, а если бы кто и хотел в такой среде выздороветь, то его в ответ тут же нашлись бы другие, кто заразить назад. Колю они тоже не против бы заразить, но он для этого еще не протрезвел. Он ехал в качающемся по черному тоннелю поезде, не держась за поручни и балансируя на согнутых ногах, совсем как на доске по морским волнам, и никто из пассажиров не знал, что он не просто, как они, едет, а мчится по бесконечной рельсе, в тоннеле и во тьме, и может заглянуть им туда, куда они сами не в состоянии – за уши или под воротник плаща.
Только одну старушку он бы простил за все – она одна поняла жизнь и ехала, ласково улыбаясь. Она была не только мудра, но и красива, и светила сквозь общую лень, а Коля как мог светил ей, направив разум прожектором. Он балансировал и ел яблоко и догадывался, что она улыбается, чтобы его поддержать.
Так же когда-то они познакомились в метро с Настей: ездили каждый день вместе на работу и не могли не заметить друг друга в вагоне. Коля не сводил с Насти глаз, а потом не сводила она, и снова потом он не сводил, и они шли, зная, что идут вместе, то он впереди, то она. Как бы их не запутывала в подземельях людская толпа, их неизменно выносило в этом море только друг на друга, и им было суждено познакомиться.
Он придумывал, что сделает, когда зайдет домой: спросит шутливо: а что же мы там увидели все-таки? на этом плакате, а?
– Я совсем ничего не помню, – скажет он с улыбкой и виновато придвинется.
От наполняющего воздух света ломило голову, Коля шел вдоль кустов и дрожал, испытывая нераздельное и кривое, как кочерга, состояние.
Все было глубоко и одновременно неглубоко, но не было поводом для грусти.
Несмотря на то, что светило солнце, все равно угадывалась за этим большая доля черноты, – а в тот день было особенно много солнца, и все равно оставалась большая доля черноты.
Человеку в лучах совершенно не грустится, и Коля не грустил, ведь был человеком. Он радовался, но не глубоко, ведь был человеком, и радость его уступает уму его.
И он шел и радовался солнцу, и видел как возле дороги кот ебет собаку, распустив когти и вцепившись в лохматые бока. Собака убегает, ведь ей так весело от всего этого, а кот стоит, как человек, на задних лапах и догоняет ее.
И интересно Коле на них глядеть, но надо спешить; и не доглядеть, нет, не доглядеть ему, чем это все закончится.
Февраль 2017