Россия с большой торжественностью празднует 350-летие первого императора.
Еще совсем недавно в этом праздновании делался бы акцент на разговорах о «царе преобразователе и реформаторе», который «прорубил окно в Европу» и приобщил Россию к западной цивилизации.
Сегодня и сам Запад и западнические реформы у нас, прямо скажем, не в чести. И поделом.
Если нам и не стоит закрывать окно в Европу, то уж точно следует выставить на нём пулемет….
Петру преобразователю и реформатору, Петру западнику, досталось немало критических стрел в славянофильской традиции русской мысли. И большая часть этой критики, канон которой сформулировал Николай Михайлович Карамзин была совершенно справедлива.
Вот что Николай Михайлович писал в своей адресованной Александру I «Записке о Древней и Новой России»:
«Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?
Должно согласиться, что мы, с приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские. Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в царствование Михаила и сына его присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь -- первое государство. Пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством? Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию - неверным или братьям?».
Мысль Карамзина развивал один из родоначальников славянофильства Константин Сергеевич Аксаков:
«На рубеже XVII века в России явился гениальный Царь, исполненный энергии необычайной, силы духа необъятной... Дар гениальности, дар силы - есть дар опасный. Гениальнейший из людей, Петр был увлечен своею гениальностию… Россия долго и трудно строилась по своему образцу; все переломать и все выстроить заново по образцу иностранному - вот на что решился Петр. Он поставил себя таким образом выше жизни целого народа, выше его народности; он счел всю прошедшую до него историю России - за ошибку, - и вот началось преобразование, переделка России… План, архитектура здания и мастера были выписаны из-за границы; Россия должна была давать только свой славный материал. Петр требовал, чтобы Россия приняла от Европы не только общечеловеческое просвещение, но и самую национальность европейскую, ради которой вытеснялась русская народность, даже в одежде. Он требовал, чтобы Россия отказалась от своей самостоятельности, не соображая, что полезно и плодотворно только то чужое, которое народ может усвоить себе самостоятельно, соблюдая всю свою народность… Увлеченный иностранцами, Петр стремился обратить русских в иностранцев… Сильный гений увлекся своей страстью к блестящей Европе, - и впал в односторонность, которая, при страшной энергии его характера, при могуществе воли Петра Великого глубоко потрясла основы России и надолго двинула ее на чуждую дорогу…
Нашли пустынное и дикое место, где не было признаков не только русской, но и никакой народной жизни, место, вполне соответствующее иностранному и насильственному значению новой, имеющей воздвигнуться, столице. Это был топкий, нездоровый берег Финского Залива, на котором кое-где жили чухонцы. Здесь-то было решено поставить новый царственный град для России. На построение его Петр обратил Русские силы. Сотни тысяч плотников, каменщиков и всяких рабочих были согнаны туда со всей России и легли по чуждым топким берегам Финского Залива. На русских костях воздвиглася новая столица России. Все богатства ея, все силы пошли на укрепление и украшение нового города, - и столицей России стал Санкт-Петербург».
Большинство русских консервативных славянофильских мыслителей были полностью согласны с этим приговором Карамзина и Аксакова. Для того, чтобы возвеличить Россию Петр унизил русских, надругавшись над многосотлетней великой традицией, иногда, как на своем всешутейшем соборе, доходя до немыслимых кощунств и богохульств. Он лишил русских в их традиционном облике права на то, чтобы считаться людьми. Отсюда ключевые мотивы петровской пропаганды: «им мы из небытия в бытие приведены», «благодаря Петру мы приобрели облик человеческий».
Появилось отчасти жутковатое слово «людскость», котором на языке Ломоносова и даже Карамзина обозначалась европейская цивилизованность, «политес». Если по-европейски воспитанный человек приобщился к людскости, то выходит, что тот, кто такого образования не получил – русский крестьянин, купец, священник, - получается «нелюдь». Вот и исток всех ужасов крепостного права, обозначившихся именно в XVIII веке – с нелюдями можно делать что хочешь – пороть, насиловать, грабить.
Именно от Петра наша власть усвоила идеологию «социального дефолта», когда все прежде бывшее, наработанное порой столетиями, обнуляется, объявляется ничтожным, и руччкий человек оказывается перед лицом реформаторов нищим и виноватым. Характерна в этом смысле история петровского гражданского шрифта – стремясь приобщить русских к просвещению Петр, отменив славянскую азбуку и заменив её гражданским шрифтом, по сути уничтожил старое просвещение, старые книги, сделав поколение русских функционально неграмотным. Многие уже не могли читать старые книги, которые были непонятным шрифтом написаны о непонятных вещах о православной вере и благочестии…
В Петре чувствовалось желание во всем оказаться новым основателем России. Он буквально перечеркивал то, что было прежде до него и присваивал себе все заслуги. У России при его отце была великолепная армия, оказавшаяся способной побеждать не только поляков и турок, но и шведов. Однако родословие русской армии начало вестись от потешных полков. Не говоря об исключительных достижениях северных мореходов, Россия в XVII веке уже строила современные корабли на Волге и Каспии, однако родословная русского флота велась от ботика Петра.
В этом инфантильном эгоцентризме человека, который стремился перечеркнуть всё, что было прежде его детства и начать историю окружавшего его мира с самого себя, было что-то нездоровое. Иван Солоневич справедливо заметил, что большинство русских государей и до и после Петра были скорее людьми-функциями, не стремившимися подменить своим Эго создаваемую ими великую державу с её священной миссией. Петр стремился быть героем – и военным и культурным, фантазером и мечтателем, прожектером. Порой он был почти Хлестаковым, но только получившим в свое реальное распоряжение те самые «тридцать пять тысяч одних курьеров». Этими курьерами были гвардейские офицеры, а порой даже солдаты, которые рассылались комиссарами по всей огромной России чтобы заставить её подчиняться воле Великого Мечтателя.
Великий Петр был первый большевик,
Замысливший Россию перебросить,
Склонениям и нравам вопреки,
За сотни лет к ее грядущим далям.
Он, как и мы, не знал иных путей,
Опричь указа, казни и застенка,
К осуществленью правды на земле.
Не то мясник, а может быть, ваятель -
Не в мраморе, а в мясе высекал
Он топором живую Галатею,
Кромсал ножом и шваркал лоскуты.
В этих строках Максимилиана Волошина чувствуется стремление объяснить события большевистской революции через предыдущую революцию, петровскую. Сегодня эта мысль иногда выражается в тройственной формуле – Иван Грозный, Петр Великий, Сталин. Мол с русскими только так и надо – топором, кнутом, наганом, ГУЛАГ-ом. Если русского человека не резать и не колоть штыком в спину, то он и не полетит, а надо лететь. И Петр Великий с его ореолом победителя выступал центральным звеном между не во всем удачливым Иваном Васильевичем и не во всем, прямо скажем, легитимным Иосифом Виссарионовичем.
И именно отсюда неприязнь к нему тех, кто неустанно говорит о сбережении народа. Слишком часто именно апелляцией к Петру с его действительными или мнимыми достижениям обосновывалась мысль что русских людей можно не беречь, использовать как расходный материал. Порой эта критика далеко выходила за границы исторической обоснованности – так, тезис о том, что Россия при Петре понесла чудовизные демографические потери, миф о том, что при строительстве Петербурга погибли сотни тысяч, чуть не миллионы русских мужиков – на фактах и источниках явно не основан, является домыслом.
При всем уважении к справедливости славянофильской мысли, в оправдание мечтателя Петра можно сказать одно и главное: его мечта стала явью. Он хотел, чтобы русских «признали за людей» в Европе. И с шипением и скрежетом зубовным, но силу России Европе пришлось признать сначала в политическом, а потом и в культурном смысле. Можно было сколько угодно шептаться по углам, что поскреби русского – найдешь татарина, но официально с русскими приходится считаться до сих пор.
Русская цивилизация оказалась фактически единственной цивилизацией на планете, которая, столкнувшись с европейским колониализмом не была уничтожена или демонстративно политически унижена – как это произошло с китайской, индийской, иранской, ближневосточной цивилизациями, не говоря уж о многих более мелких в Азии и Африке. Как произошло, к примеру с Польшей, государственность которой была уничтожена зерновой торговлей с голландцами, прибыли от которой усилили своевольных магнатов в ущерб королю.
Напротив, Россия вступила в самый центр Западной системы, а в известные моменты могла даже диктовать свою волю. Разумеется не Петр единолично добился такого результата – начали Иван III и Иван Грозный, продолжили Михаил Федорович и Алексей Михайлович. Петр, перелицевав русских, заставил Запад считать нас за людей. Хотя цена для нашей собственной самооценки была весьма тяжелой.
Важно и то, что Петру удалось перенести центр тяжести культурного влияния на Россию со сравнительно отсталых регионов Европы, как Польша или Австрия, на наиболее передовые, как Голландия и Англия. Пока его старшие современники подражали польским панам, Петр решил сделаться Саардамским плотником. Вестернизация России так илит иначе шла в течение XVII века и, скорее всего, была неизбежна. Петр её чрезвычайно радикализовал – и в этом, чаще всего, ничего хорошего не было. Но он сменил её модель – вместо того, чтобы догонять отстающих мы стали воспроизводить модель лидеров. Хотя в этом тоже были свои риски – в результате Россия усвоила в достаточно лошадиной дозе атеизм и секуляризм западных лидеров, стала, в какой-то момент, более безбожной страной, чем Италия или Испания. Однако, поскольку на сегодняшний момент все самые консервативные католические страны пришли все к той же содомии, а вот Россия ей противостоит, то, выходит, наша менее консервативная модель вестернизации на долгой дистанции сработала.
Ну и главное, петровские реформы, хороши ли они были или плохи заложили основы великой русской культуры как мы её знаем. Важно ведь не только то, что Россия усвоила западную культуру, но и то, какую именно культуру и в какой именно момент она усвоила. Россия усвоила культуру Запада эпохи классицизма. В этот момент Европа старалась говорить на максимально обобщенном, свободном от национальных особенностей культурном языке греко-римской античности. В этот момент художественное высказывание сделанное в любой стране было понятно во всех остальных странах Европы практически без перевода.
Получив в свое время довольно малую дозу прямого античного влияния, Россия в петровскую эпоху напиталась этими культурными веяниями. Сперва в довольно поверхностных формах рассматривания полупорнографических гравюр с античными богами. Не без иронии это освоение описал в своем «Петре Первом» Алексей Николаевич Толстой:
«Санька показывала только что привезенные из Гамбурга печатные листы — гравюры — славных голландских мастеров. Девы дышали носами в платочки, разглядывая голых богов и богинь... «А это кто? А это чего у него? А это она что? Ай!» Санька объясняла с досадой:
— Это мужик, с коровьими ногами — сатир... Вы, Ольга, напрасно косоротитесь: у него — лист фиговый, — так всегда пишут. Купидон хочет колоть ее стрелой... Она, несчастная, плачет, — свет не мил. Сердечный друг сделал ей амур и уплыл — видите — парус... Называется — «Ариадна брошенная»... Надо бы вам это все заучить. Кавалеры постоянно теперь стали спрашивать про греческих-то богов…».
От этих ариадн и купидонов, русская культура перешла к подражающим Гомеру виршам Тредиаковского, к полновесной цицероновской риторике ломоносовских од. И вот уже никто не заметил, как замысленный Петром по образу Амстердама Питербурх превратился в град Святого Петра на воде не только соперничающий с Римом но и, пожалуй, превосходящий его.
Именно в России за счет огромных пустых пространств, серого неба, дикого камня, классицизм достиг такого размаха и монументальности, каковых никогда не достичь в слишком мелкой и тесной Европе. Я осознал это, когда впервые оказался на площади святого Петра в Риме. Она показалась мне мелкой, какой-то карманной, поскольку взгляд уже был воспитан на громаде Исаакиевского собора и Александрийского столпа.
И конечно величайшей удачей было то, что Петр отвел для западнического культурного эксперимента именно Петербург, иначе в эпоху не знавшую понятия культурного наследия полному и окончательному разрушению подверглась бы Москва. Она и так оказалась на грани, когда лишь в последний момент был остановлен безумный эксперимент архитектора Баженова в Кремле.
Петербург же, создаваемый с нуля, позволил достичь абсолютного, нигде не виданного эстетического совершенства в воплощении классицистических форм. Русские, и с привлечением иноземных мастеров, и сами, достигли, пожалуй, предела того, что могут дать колонны, ордера, статуи и барельефы.
Через классицизм русская культура освоила универсальный, надлокальный язык, который оказался уже неотменим тогда, когда мы к середине XIX века перешли во всех культурных формах на свое, национальное наречие. В то время как многие другие культуры не доросли до классических форм, мы в них воплотились в совершенстве и переросли.
Та великая русская культура, основы которой заложил Петр Великий, стала универсальной и общеобязательной. Отменить её, несмотря на все русофобские злопыхательства, попросту невозможно.
Как невозможно отменить и Россию. Скорее она отменит кого угодно. На самом деле Россия при Петре не вступила в Запад. Она создала Запад. Только с культурным обращением России Запад из агрессивного на морях, но все-таки локального явления превратился в действительно глобальный феномен – пополнившаяся Россией Западная цивилизация стала абсолютно доминирующей силой в северном полушарии. И, напротив, уход России из Запада будет означать его закат в качестве глобальной силы, что, возможно, сейчас и происходит.
Но Россия разрывает с Западом не как носительница только своей локальной правды и локальных смыслов, а как наследница той самой классической высокой культуры, которая там, под влиянием политкорректности, уже почти утрачена.
В XVIII веке могло казаться что Петр изменяет Россию. В XXI веке уже очевидно, что русский император изменял мир. Историки будущего откроют, что не Россию он прилаживал к Западу, а Запад к России.
Но сегодня Петр нам интересен не столько как реформатор, сколько как победитель, превративший Россию в великую державу. Как тот, кто разгромил одну из лучших армий того времени – шведскую во главе с её исключительно одаренным королем.
Причем сделал это не где-нибудь, а… под Полтавой.
Полтавская победа была в числе тех событий ради которых вообще творится история, которые придают смысл существования народам и государствам, ради которых пишутся великие поэмы и создаются великие картины. Она ввела Петра в пантеон героев всемирной истории. Этот эгоцентричный, нервный, расточительный прожектер сравнялся с подобным ему Александром Македонским и превзошел его, так как империя Петра отнюдь не рассыпалась после его смерти.
Петр, конечно, никогда не приводил Россию «из небытия в бытие». Напротив, он воспользовался где более, где менее успешно накопленным его предшественниками за столетие громадным наследием. Временами он поступал как настоящий авантюрист и растратчик, бездумно расходовавший народные силы. Но, понимая жестокость, непродуманность, затратность действий Петра, Россия, тем не менее, всегда ценила в нем это героическое начало, эту мечту, которая придала его царствованию особый блеск.
В своем первом императоре Россия узнала носителя той суперструктуры, без которой не может быть исторического движения вперед. Он был носителем того замысла, который перешивает ткань бытия. Петр, конечно, не был подражателем Европы – даже если сам считал, что подражает. Он находил совершенно новые смыслы и выходил на совершенно новые исторические горизонты. Его думы на берегу пустынных волн был и впрямь великими.
Петр побуждал Россию стать больше самой себя. И, несмотря на несовершенство как его целей, так и методов, Россия на этот призыв откликнулась. В этом и состояло подлинное величие как Петра, так и самой России.