Александр Романчук
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ: http://naukaverakuljtura.com/мировоззрение-митрополита-иосифа-се/
Митрополит Литовский и Виленский Иосиф (Семашко) (в миру Иосиф Иосифович Семашко; 1798–1868) является самым значимым церковным деятелем в конфессиональной истории Белоруссии в XIX в. Плодом его трудов стало окончательное упразднение в 1839 г. в западных губерниях Российской империи Брестской церковной унии и возвращение в последующие десятилетия к православию более 1, 5 млн. белорусов. Воссоединение белорусских униатов с православными остановило поглощение российской части унии Польским Католичеством, которое нарастающими темпами шло в первой трети XIX в., что кардинально изменило историческую судьбу всего белорусского народа. Большой масштаб и огромное значение деятельности митрополита Иосифа, получившего в православной историографии почетное наименование «архиерей-воссоединитель», были видны уже его современникам. В частности, граф М.Н. Муравьев отмечал, что успех подавления польского шляхетского восстания 1863–1864 гг. во многом оказался обусловлен церковным служением и общественно-политической позицией Семашко [15, с. 631–632]. П.Д. Брянцев в своем исследовании истории белорусско-литовских и украинских земель приходит к выводу, что «почти полстолетия история Юго-Западной Руси и Литвы вращается около… личности» Иосифа Семашко [4, с. 621].
Заслуги митрополита Иосифа не могут быть оценены нейтрально. Для православных и патриотов России он является подвижником православия и патриотом России; для католиков и патриотов Польши он – предатель католичества и предатель польских интересов. В современной Республике Беларусь в политических оппозиционных кругах и в академической науке митрополит Иосиф (Семашко) считается злым гением белорусского народа, который способствовал «русификации» белорусов, и тем затормозил становление их национального самосознания, развитие белорусской национальной культуры и белорусского языка. Современные апологеты Брестской церковной унии называют ее упразднение в Российской империи преступлением русского самодержавия. Безусловным среди них считается, что митрополит Иосиф, посвятивший всю свою жизнь разрыву унии и преодолению ее последствий, не имел, да и не мог иметь глубоких обоснований своих действий, кроме «официального» русского патриотизма и корыстных симпатий к «казенному» православию. Подобное упрощение естественно вытекает из политической позиции и религиозно-культурных вкусов носителей идеи белорусского национализма, но ведет их к недоумению, сформулированному профессором Гродненского государственного университета доктором исторических наук С.В. Морозовой: «Ліквідацыя царквы яе ўласнымі епіскапамі (имеются в виду митрополит Иосиф (Семашко), а также его единомышленники – архиепископы Антоний (Зубко) и Василий (Лужинский), подписавшие Акт Полоцкого Собора 1839 г., на котором было объявлено о прекращении действия церковной унии в России) беспрэцэдэнтны выпадак у гісторыі рэлігіі і яшчэ адзін з парадоксаў уніяцтва» [14, с. 228]. Очевидно, что обнаружение этого «парадокса» связано с недостаточной изученностью мировоззрения митрополита Иосифа и путей его формирования. Приходится говорить, что без раскрытия этой темы апология современного Белорусского православия не может быть убедительной.
Итак, целью поначалу прелата, а после 1829 г. униатского епископа Иосифа (Семашко) с ноября 1827 по февраль 1839 г. была перемена конфессиональной принадлежности западнорусских униатов со всеми вытекающими догматическими, каноническими и литургическими трансформациями греко-католического церковного объединения. Семашко полагал, что привести к православию нужно всех униатов, как простых верующих, так и духовенство, исключив возможность перехода даже малой их части в латинский обряд [10, Т. 1, с. 51–52].
Трудно представить, чтобы столь масштабная и деликатная с религиозной и моральной точек зрения цель могла быть поставлена без глубокого осмысления проблемы. Оно включало в себя разные аспекты. Их выявление составляет немалую проблему, поскольку митрополит Иосиф был человеком действия, «не любил отвлеченностей» [10, Т. 1, с. 25] и не оставил после себя богословских и вообще теоретических работ. Некоторое исключение составляет начатое в 1827 г. «Сочинение о Православии Восточной Церкви» [10, Т. 1, с. 308–387], которое в силу последующих событий преосвященный не закончил. Важно отметить: убеждения владыки были очень твердыми, они полностью сложились к 1827 г. и в дальнейшем не изменялись. Между его высказываниями разных лет не прослеживаются признаки эволюции взглядов.
Прежде всего нужно обратить внимание на следующее. Во многих документах, составленных митрополитом Иосифом, датируемых разными годами, а также в его воспоминаниях содержатся многочисленные высказывания о том, что западнорусские униаты – это народ «русский по крови и по языку» [10, Т. 1, с. 336]; «… русская кровь течет в сердцах, ныне России – матери своей – враждебных» [10, Т. 1, с. 393]; «мы русские, дети бесчисленной русской семьи, потомки св. Владимира» [19, с. 44] и т.д. Сверх того, унию он называет Русской Церковью, «хотя и отложившейся от истинного учения» [10, Т. 1, с. 30] из-за политических происков «бывшего польского правительства и общества иезуитов» [Там же]. Все эти выражения несут на себе дух времени и содержат соответствующую терминологию, но из них ретроспективно можно восстановить взгляды владыки, которые соотносятся с определенными научными подходами и концепциями.
Во-первых, вне всякого сомнения, у преосвященного Иосифа существовало прочное представление об этническом и духовно-культурном единстве белорусов, малороссов и великороссов. В православии он видел религиозный фундамент единого русского народа. Брестскую церковную унию, которая привела часть русского народа к отчуждению от соплеменных братьев, он считал помехой на пути к общерусской сплоченности. Такие взгляды соотносятся с хорошо известной концепцией «большого русского народа». Спецификой позиции архиерея-воссоединителя, намного опередившей время, было то, что он понимал русскую общность не в единообразии по великорусскому образцу, а в многообразии традиций и языковых форм народной жизни. Уже после Полоцкого Собора, в 1849 г., в письме графу Н.А. Протасову Семашко писал: «Да впрочем, пора бы, кажется, и порицателям воссоединенных напомнить, что они ставят себя в смешную позицию тех, которые осуждали бы победителя, приобретшего целую провинцию, потому единственно, что там носят не такие шапки и лапти, как в Смоленской губернии, и говорят другим языком или диалектом» [10, Т. 2, с. 400].
Владыка в 1840–1860-е гг. не обращал внимания на многочисленные высказывания тех, кто, не видя значительного внешнего сближения церковной жизни белорусов и великороссов после воссоединения, делали вывод о том, что упразднение унии оказалось ошибкой. Неизвестно ни одного его распоряжения духовенству каким-либо образом вмешиваться в белорусские народные традиции и обычаи, пусть даже они казались кому-то более похожими на польские. Он являлся деятельным сторонником распространения русской грамотности, поскольку литературного белорусского языка тогда просто не существовало, но, в то же время, поощрял духовенство поучать народ на местных белорусских живых диалектах. Его позиция нашла отражение в самоощущении и поведении подчиненного ему духовенства. Оно в результате занятой архиереем-воссоединителем позиции, соединившись с великорусским духовенством, тем не менее, не потеряло собственное лицо и местный колорит. Это духовенство стало носителем идей западноруссизма, которые состояли в приверженности общерусскому единству при бережном отношении к особенностям культуры и исторически сложившимся церковным и народным традициям белорусов.
Во-вторых, архиерей-воссоединитель под наслоениями латинства и полонизма ясно видел в современных ему белорусских и украинских униатах, в приходском униатском духовенстве и даже в тех из них, кто перешел из унии в католичество латинского обряда, православное русское мироощущение. Униатство он рассматривал как тонкий налет на теле части Церкви западной Руси, который заметно повлиял на иерархию и духовенство, но не изменил и не мог изменить глубинные пласты народного самосознания. Такое предположение дополнительно подтверждается его миссионерскими планами. Он разрабатывал их как во время, так и после воссоединения в отношении не только униатов в Польше, но и в отношении «костельных поляков» на белорусско-литовских территориях [10, Т. 2, с. 23, 101]. Без представления о том, что духовное мироощущение народа невозможно изменить искусственной прививкой чужой культуры и иной духовности – а именно так митрополит Иосиф смотрел на католицизм и порожденную им Брестскую унию, – приступать к упразднению греко-католического церковного объединения и, тем более, строить подобные миссионерские планы было немыслимо. Здесь явно прослеживаются элементы классического цивилизационного подхода в постижении исторических процессов.
Проблема заключается в том, что концепция «большого русского народа» и цивилизационный взгляд на историю человечества сформировались значительно позже успешного завершения воссоединения униатов. Встает вопрос о генезисе концептуальных взглядов владыки Иосифа.
Русская этнография в начале XIX в. в отношении западных окраин империи находилась в зачаточном состоянии, она еще не могла предоставить научную почву для серьезного размышления на эту тему [20, с. 39–42, 96–101]. Несколько далее в изучении присоединенных от Речи Посполитой территорий шагнули русская историческая наука и филология. Они в 1810–1820-е гг. активно открывали древние памятники Белоруссии и Литвы, которые свидетельствовали о том, что население этих земель изначально входило в ареал распространения русской духовной и исторической жизни. Однако научные изыскания Карамзина, Арцыбашева, Востокова, Малиновского, Успенского и других русских ученых могли привести в 1820-е гг. к выводам о династическом праве России на владение «западным краем», но совершенно не доказывали, что в тогдашнем этнокультурном и конфессиональном состоянии белорусские земли являлись более русской землей, чем польской провинцией. Известное мнение русского высшего общества тех лет о присоединенных от Польши территориях является лучшим тому подтверждением.
Впрочем, не ясно, был ли знаком митрополит Иосиф с исследованиями названных представителей русского научного сообщества. Материалы, подготовленные им к написанию «Сочинения о Православии Восточной Церкви», показывают, что он внимательно изучал труды по истории России и церковному прошлому белорусских, украинских и литовских земель Константинова, Бантыш-Каменского, митрополита Киевского Евгения (Болховитинова), святителя Георгия (Конисского) [10, Т. 1, с. 342, 343, 351, 379, 387]. Без ранее возникших религиозных и этнокультурных представлений этого было явно недостаточно для формирования взглядов, противных воззрениям носителей полонизма и находившегося во многом под влиянием польской культуры русского дворянства.
Действительно, известно, что расположение к России и православию сложились у Иосифа Семашко в детские и юношеские годы. Они прошли испытание католическим образованием, польским воспитанием, воззрениями и настроением окружавшего его общества. Поэтому работы русских историков и церковных деятелей могли предоставить научный материал и не выработать, но лишь укрепить его уже сформировавшиеся убеждения.
Можно предположить, что концепция «большого русского народа», как говорится, «носилась в воздухе», являясь отражением идеи «Православие, Самодержавие, Народность». Эта идея требовала определить границы своего действия. Указ 9 октября 1827 г., направленный против латинизации и полонизации унии в границах России, свидетельствует о том, что униатское население западных губерний некоторая часть правящих кругов России рассматривала, как русское. Но молодой униатский священник Иосиф Семашко в Петербурге вел уединенный образ жизни, не был вхож в общество представителей русской научной и политической элиты, где мог услышать такие мысли. Он тесно соприкоснулся с инициаторами и авторами названного указа – Карташевским, Шишковым, Блудовым – после его опубликования. Но к тому времени он уже имел вполне оформившееся представление о том, что белорусы и малороссы, исповедующие католичество в его униатской форме, – это те же русские, что видно из «Сочинения о Православии Восточной Церкви». Идея русской народности, лежавшая в основании указа 9 октября 1827 г., нашла в Семашко живой отклик, потому что уже была его собственным убеждением.
Из сказанного можно сделать вывод, что в основе этнокультурных взглядов Литовского митрополита лежал в большой степени личный опыт и его самостоятельное критическое осмысление, опирающееся на силу характера, способного противостоять стереотипным взглядам общества. Митрополит Иосиф считал неважными, вполне допустимыми те языковые и относящиеся к народным традициям специфические черты белорусов, малороссов и великороссов, которыми они различались. Их он рассматривал как естественное следствие длительного политического разделения и не слишком успешного чуждого влияния, которые незначительны и ничего не меняют. Поэтому он не видел необходимости стремиться к единообразию. То, что объединяло народ, – мироощущение, выросшее на едином духовном и культурном корне, – было, по его мнению, значительно важнее и сильнее небольших различий.
В свою очередь убеждение владыки, что Брестская церковная уния за время своего двухвекового действия так и не сумела переродить белорусов и украинцев в настоящих католиков, для его современников являлось новым. Неизвестно, чтобы в те годы кто-либо об этом задумывался. Положение осложнялось тем, что в Российской империи «вероисповедание рассматривалось в качестве главного отличительного признака наций, этносов и этнических групп» [3, с. 97]. Согласно такому подходу, белорусско-украинские униаты должны были относиться к полякам, независимо от их реальной этнической принадлежности. Многие так и полагали. Для них оказывалось удивительным, что белорусские крестьяне-униаты во всех отношениях ближе к России, чем к Польше. Поэтому для вывода о бесплодности унии в вероисповедном отношении, а также в отношении этнической самоидентификации народа митрополит Иосиф не мог найти никакого теоретического обоснования в 1820-е гг. Это было плодом усвоения им личного опыта.
Таким образом, представления, на которых архиерей-воссоединитель строил проект разрыва Брестской унии в России, не были сформированы наукой тех лет. Они сложились у него под действием индивидуальных впечатлений, независимого анализа и интуиции. Концепция «большого русского народа», убеждение в непродуктивности и вредности прививки народу иной религии и культуры, имеющее явный цивилизационный оттенок в духе теории историко-культурных типов Н. Данилевского, выступившего с ней только в 1869 г., опережали свое время. С позиций современных научных достижений, особенно сделанных на постсоветском пространстве, можно говорить, что эти теории не вполне адекватно отражают суть исторических процессов. Однако, положенные в основание воссоединения униатов, они в конечном итоге привели к успеху. При полной или существенной несостоятельности этого концептуального фундамента упразднение греко-католичества в Российской империи, невзирая на любые ухищрения, должна была стать провальной авантюрой.
Внимания заслуживают культурные представления митрополита Иосифа. Он, как глубоко верующий христианин, был провиденционалистом и полагал, что религия лежит в основе нравственной жизни народа, является смыслообразующим фундаментом его культуры [10, Т. 1, с. 308]. Как следует из «Сочинения о Православии Восточной Церкви» и записки «О положении в России Униатской Церкви и средствах возвратить оную на лоно Церкви Православной», написанных в 1827 г., в Брестской церковной унии он не видел самостоятельный религиозно-культурный феномен. Он рассматривал ее как метод экспансии католичества и полонизма на русские земли [10, Т. 1, с. 335, 388–389, 391]. В силу этого обстоятельства Брестская уния не могла, по мнению владыки, являться духовной основой для жизни восточных славян, поскольку Польшу он считал «самым гибельным врагом Православия Греко-Российской Церкви…» [10, Т. 1, с. 326]. В 1861 г., когда в Вильно проходили открытые революционные манифестации, Литовский архиерей выразил свои убеждения самым определенным образом. Тогда он обратился к духовенству с воззванием: «Нам указывают на Польшу! Но какое нам дело до Польши? … Нам указывают на униатскую веру! Как бы была, или могла быть униатская вера!? Как бы Уния не была лишь коварной приманкой для отклонения отцов наших от России и от истинно-Православной Восточной Церкви!? Как бы эта несчастная Уния не была орудием тяжких терзаний и гонений, которые испытали предки наши в течении трехсот лет…» [19, с. 45].
При поверхностном взгляде из этих слов можно сделать упрощенный вывод о неприязненном отношении митрополита к католичеству и полонизму. Однако это не так. Владыка Иосиф не был непримиримым врагом Католической Церкви и полонофобом, что убедительно показал Г.Я. Киприанович [12, с. 506–507]. Владыка был только последовательным антиуниатом.
Причина такой позиции открывается в написанном им в 1834 г. проекте статьи «По поводу «философических писем», напечатанных в Московском Телескопе, против России и Церкви». Здесь этот нетвердо владеющий русским языком в повседневном общении молодой униатский епископ писал: «… он (автор рецензируемой статьи П. Чаадаев – А. Р.) описал… нас, русских, самым удивительным образом. Они де, варвары, не имеют ни просвещения, ни религии, ни правительства; они не имеют народного характера, собственных обычаев, даже семейной жизни; они даже неспособны к образованию – чудо, да и только! Чего этот г. философ о нас не написал! А мы, бедные православные, в простоте своего сердца думали до сих пор, что сделали удивительные успехи по всем частям образованности; мы гордились своею твердою народностью, своим правительством; мы убеждены были, что православная вера горит в сердце каждого русского и более всего поддерживает наше мощное политическое тело; мы считали себя великаном, на которого все народы глядят с удивлением и завистью, с упованием или со страхом. А добрые наши цари, положившие столько трудов, столько попечений, чтобы нас просветить, возвеличить, и не знали, что, после вековых усилий, мы будем на низшей степени, нежели наши лопари, наши самоеды!» [10, Т. 1, с. 681].
Из этого текста следует, что западное христианство и культуру не только Польши, но и вообще Запада архиерей-воссоединитель не рассматривал стоящими выше православия и самобытной русской культуры во всех ее важнейших отраслях. Россию, выросшую на почве Восточного православного Христианства, он видел самодостаточным мощным центром силы, играющим в судьбе народов Европы важную роль. Это во многом был кабинетный книжный идеалистический взгляд, не подкрепленный знанием реалий всех сторон жизни русского народа, уровня его социального развития. Иначе быть и не могло. За исключением короткой поездки из Луцка в Петербург в 1822 г., будущий митрополит в то время не путешествовал по внутренним губерниям России. Только в столице империи, начиная с 1822 г., он сумел получить доступ к русской богословской, научной и художественной литературе. В силу занятости службой, любви к уединению, слабого знания русского языка, он до 1827 г. не входил в тесный контакт с представителями российской власти и деятелями русской культуры. Однако только при таком религиозно-культурном видении, не оставлявшем места для необходимости просвещения России «светом Запада», можно было действовать против Брестской церковной унии.
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ: http://naukaverakuljtura.com/мировоззрение-митрополита-иосифа-се/