Литературный критик Александр Скабичевский, живший во второй половине XIX века, был человеком, близким народнической и революционно-демократической среде, хотя, пожалуй, он держался в ней несколько особняком. В его «Литературных воспоминаниях» есть интересный фрагмент, написанный в контексте впечатлений от студенческого движения 1861 года, где можно найти описание общественных ожиданий революции в это время. Вера в близость революции – важная черта эпохи шестидесятников, без понимания которой нам будет трудно оценить общественное «бурление» той поры.
– – –
Но одними победными ликованиями по поводу льгот и уступок со стороны начальства не ограничилась общестуденческая жизнь в стенах университета. Время было слишком бурное, чтобы почить па лаврах открытия курительной комнаты. Не замедлили начаться и кое-какие враждебные столкновения.
Так, в ту же осень (1861 года. – В. К.) произошло в Москве столкновение студентов; с полицией, о котором я говорил уже в седьмой главе. Студенты собрались в небольшом числе на частной квартире у товарища, повели себя несколько шумно; хозяин призвал полицию унять их; произошла свалка: несколько студентов были изувечены городовыми.
Поднялся шум на всю Россию. Московские студенты снарядили депутатов, которые разъезжали по всем университетам и просили принять участие. Молодёжь горячо вступилась в это дело, были поданы высшему начальству ото всех университетов петиции, за подписями студентов с жалобами на башибузукские расправы полиции и с просьбою разобрать дело и наказать виновных полицейских чинов.
Студенты находились в то время в большом фаворе: всё, о чём ни просили они, тотчас же исполнялось. В настоящем же случае на стороне их было общественное мнение всей России. Вообще, в то время всё русское общества находилось в воинственном настроении, с каждым днём более и более разгоравшемся. Казалось, не сегодня завтра готовилась вспыхнуть революция. Все её боялись и в то же время с нетерпением ждали. Толкам, спорам, разговорам, слухам не было конца. Слухи эти принимали порою крайне фантастический характер. Говорили, например, о перенесении столицы в Москву или Киев, о том, что в[еликий] кн[язь] Константин пишет уже конституцию, что в скором времени введут новый стиль, что академики пересматривают алфавит и готовятся выкинуть из русской азбуки несколько лишних букв и в первую голову, конечно уж, ненавистное «ѣ» и т. п.
В народе же циркулировали не одни уже слухи, а целые легенды. Так, воскресили старую легенду времён Александра I. Царь, будто бы, узнал, что сенаторы взбунтовались, услышав, что он хочет отпустить на волю крестьян. Заслышав об их бунте, царь смело отправился в сенат, думая укротить бунтовщиков одним своим царским словом. Но сенаторы, не убоясь царского гнева, потребовали, чтобы царь подписал бумагу, закрепляющую за ними крестьян на вечные времена. Когда же царь отказался от этого, они начали его душить, и уже затянули шею его шарфом. Но в это время в[еликий] кн[язь] Константин, обеспокоясь долгим отсутствием брата, отправился к сенату, захватив с собою гвардейский полк. Едва приблизился он к сенату, как из дверей выскочил швейцар и вскричал:
– Ваше императорское высочество, поспешайте на выручку, а то государя императора задушат!
Великий князь был так растроган усердием швейцара, что снял с себя орден Владимира и повесил его на шею ему, а сам поспешил с войском в сенат и вовремя освободил царя от рук убийц. Злодеи были преданы смертной казни, после которой тела их были выброшены на Сенатскую площадь, где и провалялись несколько недель.
Особое озлобление чувствовалось в обществе против полиции. И ещё бы! Если современная нам полиция поражает нас своими дикими азиатскими нравами, доходящими до кровожадного мракобесия, то можно себе представить, какова была полиция в те времена, когда нижние полицейские чины грабили по ночам прохожих в сообществе жуликов и, пряча награбленное добро в своих полосатых будках, делили с ними добычу.
Вследствие этого очень часто происходили стычки с полициею не одних студентов, а публики вообще. Однажды в Павловске, на музыке, общий любимец Штраус не угодил чем-то публике, заиграв не то, чего она требовала, и этого была достаточно, чтобы публика подняла страшный гвалт; начали бросать в оркестр что попало, не исключая и стульев; стали взбегать на эстраду, ломать инструменты; кончилось дело, разумеется, свалкою с полициею. Концерт был прерван, и публика была удалена из вокзала.
Понятно, что и столкновение московских студентов с полициею встретило сочувствие не только среди студентов всех университетов, но и вызвало взрыв негодования всего мыслящего русского общества. Поэтому начальство, вняв студенческим петициям, нарядило особенное следствие, и виновные полицейские чины получили должное возмездие.
На все подобного рода столкновения смотрели, как на последние капли, переполнявшие чашу. К сожалению, капли эти бесследно выливались, а чаша оставалась такою же полною. Сверху предпринимался ряд либеральных реформ. Общество выражало большое сочувствие им, вместе с тем роптало, волновалось, протестовало по поводу злоупотреблений и беззаконий, какие встречались на каждом шагу. Сатирические листки, с «Искрою» во главе, взапуски обличали их; в газетах печатались протесты с десятками подписей. Но все эти протесты имели частный, конкретный характер, ограничиваясь отдельным возмутительным фактом или возбудившею общую ненависть личностью. Стоило произвести правительству следствие, уволить какого-нибудь пристава или разрешить курить на улицах, и общество ликовало, вполне удовлетворённое.
Вместе с тем поражало полное отсутствие малейшей инициативы, сознательных, широких и открыто заявленных требований. Нравы были по-прежнему дики и грубы; по-прежнему не только становые или пристава, но и городовые били народ; процветали взятки, всюду царил и военный, и бюрократический произвол; цензура всё так же неистовствовала и делала ряд анекдотических нелепостей, и столь были неизбалованы русские писатели, что достаточно было одному цензору в лице фон Крузе (московский цензор Николай фон Крузе, который по мнению общества был человеком либеральных взглядов. – В. К.) оказаться на один мизинец снисходительнее других, чтобы признательные литераторы почтили его велеречивыми адресами, торжественными обедами, трогательными проводами, и в подобных овациях доброму палачу видели демонстрацию в пользу свободы печати.
Источник: Скабичевский А. М. Литературные воспоминания. М.; Л.: Земля и фабрика, 1928. С. 98–101.