Предисловие и предыдущие главы читайте здесь 👇
Бабушка беспокоилась о моем образовании. Правда, Мисси давала мне уроки каждый день, но они не включали арифметику и, конечно, не было русского языка. Она решила, что мне нужно каждый день брать уроки у учителя в Курбатихе. Мне разрешили проехать туда одной в маленьких санях, запряженных моим пони. Это заставило меня почувствовать себя взрослой и смягчило мою неприязнь к урокам. Я любила быструю езду, и иногда мне удавалось поднять пони на галоп. Она, как и все бабушкины лошади, была толстовата, и после такого напряжения ее живот напоминал быстро играемый аккордеон. Я должна была быть осторожной и позволить ей восстановить дыхание, прежде чем вернуться домой; Бабушка терпеть не могла, когда какая-либо из ее лошадей перенапрягалась. Лошади в повозке, их было шестеро, по моему мнению, просто наедали головы в конюшнях. Рабочих лошадей было сорок, если считать молодое поколение, а также несколько чистокровных жеребят. На самом деле большинство лошадей были либо старые, либо молодые, либо ветреные, потому что в начале войны все здоровые лошади были реквизированы.
Школа представляла собой просторное деревянное строение на окраине деревни, ближайшей к бабушкиному имению. Учитель, высокий, долговязый парень с длинными рыжеватыми усами, не особо думал о моих знаниях русского. Благодаря его терпеливым усилиям я кое-что знаю о грамматике и орфографии моего собственного языка, и он заложил прочную основу арифметики, которая была моим самым слабым предметом.
Моя любовь к учебе не улучшилась. Все время, пока я сидела, изо всех сил пытаясь запомнить для Мисси стихи и даты королей, пытаясь решить задачи и выучить немного грамматики, мой разум постоянно убегал на более приятные пастбища. Во дворе я могла проводить время с гораздо большей пользой. Я могла помочь кузнецу надуть мехи. Я могла держать лошадей для конюха, пока он их чистил. Однажды я была более чем обычно рассеянной. Мисси положила передо мной стихотворение о Роберте Брюсе и его пауке. «Попытайся понять это», - сказала она с необычайной строгостью.
Со временем я научилась падать и снова взбираться. Постепенно к этому прививались настойчивость, терпение, столь чуждые моей натуре.
Вечером после обеда бабушка неизменно читала мне и Шурику по-французски. На улице обычно царила мертвая тишина. Время от времени буря поднималась в страстной ярости, завывая и бросаясь в окна, стремясь смести все препятствия. В доме оставалась ровная, приятно теплая температура. Это происходило благодаря многочисленным печам. Масляные лампы сразу же бросали вокруг себя лужи желтого света, оставляя углы комнаты в темноте.
Моя бабушка хорошо читала, и мы любили ее слушать. Она всегда выбирала книги, которые нам нравились. К счастью, мои с Шуриком литературные вкусы совпадали; много приключений и немного романтики. Он мог сидеть спокойно часами, но мне приходилось держать руки занятыми. Я занимала их рисованием и раскрашиванием животных из картона для Ксении; было еще и вязание. Когда бабушка заканчивала читать, мы с Шуриком играли в карты. Если у нас получалось, мы сбегали в комнату для слуг, чтобы поиграть в карты с горничными и посплетничать с ними.
Нам также приходилось по полчаса читать вслух по-французски, а во время еды говорить по-французски, поскольку бабушка боялась, что мы это забудем. Сама она говорила по-французски как на родном. Она несколько раз бывала в Париже и при жизни дедушки вела активную светскую жизнь. Но, по ее словам, она предпочитает безмятежность деревенской жизни и ее независимость. Однако ей понравилось провести пару зимних месяцев с дядей Александром в Москве.
Зимой поездка в Княгинино стала для меня большим событием, и я ждала ее с мучительным предвкушением, чтобы я не осталась и не осмеливалась спросить бабушку, брала ли она меня с собой.
Лошадей больше нельзя было запрячь в тройку, потому что разбитые снежные дороги были слишком узкими. Следовательно, они были запряжены тандемом в огромные сани на железных полозьях с кучерским ящиком и кожаным капюшоном, как у кареты. Чтобы правильно одеться для столь долгой поездки, требовалась подготовка. Я переросла свою шубу из ондатры, но, к счастью, я настояла на том, чтобы взять ее с собой, и Ксения смогла ее надеть. Шурик тоже вырос из его шубы, и для него сделали новую из овчины, а его старую передали мне. Ее я считала самым красивым пальто, на подкладке из белой овчины, с внешней стороны из королевского синего сукна, точная копия казачьей шубы. Завершала мой костюм высокая каракулевая шляпа. Войлочные сапоги шили для каждого члена нашей семьи. Каждую зиму в селе и в усадьбах ездил мастер по изготовлению валенок, который делал такие сапоги и переставлял старые.
Шубы и шапки было недостаточно, чтобы не замерзнуть во время поездки. Нижегородская губерния страдала от холода и жары. Поверх пальто было надето огромное пальто с меховой подкладкой, спускавшееся до щиколоток и называемое тулупом. Бабушкино было обшито лисьей шкурой. Моё было отцовское, на подкладке из черной овчины. Естественно, оно было слишком длинное. Сидя в санях, нельзя было двигаться, особенно когда коврик из волчьей шкуры заправляли на колени. Вокруг шляпы заворачивались капюшоны или шарфы.
На этот раз был выбран прекрасный день. Обширные участки заснеженной земли по обе стороны дороги болезненно сверкали на солнце. Казалось, что все драгоценности мира рассыпались по снегу и лежали там, сверкая.
Княгинино было столицей уезда, потому что провинция была разделена для целей местного самоуправления на несколько уездов. Раз в неделю здесь проводился рынок, раз в месяц ярмарка. Лысково, находившееся на Волге, отняло у него большую часть торговли. Бабушка рассказывала, что в детстве большая часть местной шляхты имела зимние резиденции в Княгинино. Были актовые залы, где еженедельно проводились балы, клуб, названный «Английский» по аналогии с московским, и театр. Все это исчезло с появлением железных дорог. Её это печалило.
«Когда человек слишком много живет в столицах, он отрывается от земли, от крестьян», - говорила она. «Естественно, путешествия и разнообразный опыт необходимы молодым людям для расширения кругозора, но постоянная жизнь в городах и особенно за границей обедняет нашу страну».
Младшая сестра бабушки, Юлия, всегда тепло встречала нас. По фигуре она напоминала бабушку, но была светлой и голубоглазой. Ее дом был просторным, посреди большого сада, засаженного в основном липами, образующими миниатюрный парк. Она и две ее дочери пытались казаться веселыми, но даже я видела, что что-то не так. Старшая была очень талантливым музыкантом, но бабушка сказала мне, что у нее очень плохое здоровье - что-то связано с горлом. Другая выглядела убитой в трауре вдовы. Ее муж погиб на войне. Повсюду виднелся отпечаток жестоких прикосновений войны. Отсутствие в деревнях молодых людей, многочисленные вдовы; бабушка тоже потеряла младшего сына, летчика.
Моя бабушка рассказывала, что Мария Александровна была очень против того, что бы Всеволод учился на летчика. На что он ей говорил: "Или грудь в крестах или голова в кустах".
Мы уехали рано утром, потому что внезапно поднялся ветер и грозил ураган. Когда мы проезжали лес, в верхушках деревьев доносился гул. Он свистел и завывал над равниной, двигая впереди тучи снега. Стемнело быстро. Кучер зажег габаритные фонари, но ветер сразу их задул. Он попробовал еще раз и, наконец, отказался от этой безнадежной затеи. Из-за вихря снега еловые ветки на обочине дороги были уже не различимы. Я с тревогой всматривалась в кромешную темноту. В моей памяти всплыли рассказы о волках. Я напрягла слух, чтобы услышать их угрожающий вой. Я чувствовала себя совершенно окаменевшей от страха. По крайней мере, я заставила себя спросить: «А как же волки?»
Шурик рассмеялся. Бабушка успокаивающе сказала:
«Здесь уже много лет не было волков. Наша единственная опасность состоит в том, что мы можем пропустить дорогу и продолжать ходить кругами. Но в конце концов мы доберемся до дома. Это не первая метель, которую пережили я или лошади».
Кучер ободряюще крикнул лошадям по-немецки, и они, похоже, поняли. Иногда это были его «Geliebte» (возлюбленные); временами они принадлежали «Teufel» (черти). Вскоре справа от нас показались огни Островского, но дорога шла в обход села. Кучер посоветовал бабушке переночевать в Островском.
«Нет, это совершенно невозможно. У Мисси может случиться сердечный приступ. Езжайте. Лошади найдут дорогу», - велела бабушка.
Дружелюбные огни остались позади нас, и мы оказались перед тремя километрами открытой местности. Лошади продолжали барахтаться в сугробах. Вожак, чистокровная черная орловская кобыла, которую не реквизировали, потому что она была низкорослой, была молода и энергична, но даже она начала ослабевать. Старая гнедая кобыла, всегда запряженная в древки из-за ее силы и устойчивости, продолжала идти вперед, таща за собой больше, чем ее вес. Лошади резко остановились. Выругавшись, кучер вышел посмотреть, в чем дело. Он продолжал тонуть в мягком сугробе снега.
«Мы сошли с дороги», - объявил он на плохом русском языке. «Что нам делать, Ваше Превосходительство?»
Кругом закружилась вьюга. Мне казалось, что ветер одновременно дует со всех сторон, чтобы встретиться в бою над нашими головами. Снег танцевал сумасшедший вальс, ложился неровными, предательски мягкими волнами. Если лошадь наступит на одну из них, она с легкостью утонет по живот. В других местах снега почти не было, поскольку снегопад до сих пор был не очень сильным.
Слева отчетливо слышался собачий лай. «Это одна из моих собак», - сказала бабушка. «Я знаю эту глубокую бухту. Поднимите лошадей и возьмите левее», - приказала она кучеру.
Мы медленно двинулись вперед. Черная кобыла явно ощупывала землю передними копытами. Кучер вскрикнул от радости, когда еловая ветка ударила его по лицу. Мы были недалеко от дороги. Он остановил лошадей и, вылезая, стал ощупывать дорогу палкой. Найдя её, он подвел к ней лошадей, и мы двинулись в путь, время от времени останавливаясь, чтобы нащупать дорогу.
С каким облегчением я очутилась в теплом вестибюле, где нас с экстравагантной радостью встретила Мисси, поддерживавшая свое мужество пахучими каплями валерианы.
С тех пор меня преследовали волки. Слуги кормили меня рассказами об их грабежах. Анюта стала разговорчивой по этому поводу. Их называли «Сухие носы», потому что с их помощью они могли открыть любую дверь. Один съел мальтийского пуделя, принадлежащего матери Шурика. Этот волк был домашним животным моего отца и даже спал с ним в его постели. С пуделем во рту волк ушел во французский отпуск, чтобы никогда не вернуться. Оказалось, что за зиму волки собрались в стаи и стали очень свирепыми. Бабушка уверяла меня, что все это старые сказки. Теперь волки по эту сторону Волги были истреблены. Если зимой переходили, на них сразу устраивали охоту. Лось, а иногда и бурые медведи и рыси также переходили реку. Другая сторона Волги была покрыта лесами и, следовательно, была более близка по духу диким животным.
Становилось все холоднее и холоднее. Такого мороза я еще не испытывала. Стекла окон были заморожены чудесным узором, похожим на тропическую листву какого-то доисторического периода. Между нами и внешним окном было внутреннее окно, которое всегда помещали туда в начале зимы. Птицы стучали клювами по стеклам, прося впустить; они оставались с нами, совершенно ручные, пока длился сильный мороз. Как только стало теплее, они потребовали, чтобы их выпустили, снова роясь в окнах. Они улетели, делая радостные пируэты солнцу. Я видела других, не воспользовавшихся нашим гостеприимством, маленькие окоченевшие трупы, лежащие в снегу.
Один из рабочих принес мне крошечную сову размером с черного дрозда. К моему сожалению, он угас и умер. Тысячи голубей искали приют в сараях, и у нас часто были жареные голуби.
Теперь я отлично разбиралась в лыжах. В погожие дни каталась на лыжах по березовой роще возле дома и сада. Снег был высотой с плетень вокруг поместья. Я пошла дальше, в поля, по прилегающему лесу. Днем я не боялась волков. Мне нравилась неподвижность замороженной природы, неподвижность ветвей, сильно засыпанных снегом, из которых росли длинные сосульки, похожие на кристаллы. Иногда ветка начинала трескаться, и с нее падал каскад снега; нагрузка была слишком тяжелой. Страницы лесной жизни были открыты для чтения. Здесь резвились зайцы. Там подбежала лиса и убила зайца. Это был след осторожного шагающей дикой кошки. Прыгали большие и маленькие птицы, бедняги в поисках несуществующей еды. Казалось, зайцы всегда идут по одной тропе, пробивая ее, как дорогу. Неизменно эти тропы вели к садам или сараям. Они сильно повредили яблони, обглодав их кору.
Временами холод был настолько сильным, что проникал сквозь всю мою теплую одежду. Мои руки немели от этого. По дороге домой боль была мучительной. Единственным лекарством было окунуть их в очень холодную воду, которая восстановила кровообращение.
Ближе к Рождеству стало заметно изменение настроения военнопленных. Чехи обнаглели. Немецкий кучер оставался вежливым, но стал намного веселее. Теперь он всегда во весь голос пел немецкие песни. Означает ли это, что они знали, что война была закончена и проиграна нами? Как они могли знать, когда мы ничего не знали, ведь почта снова не работала?
Это Николай сообщил нам эту новость, когда приехал на рождественские каникулы. Неудивительно, что почты не было. Государственный переворот, заранее объявленный Лениным на 9 ноября, стал свершившимся фактом. Временного правительства больше не было. Ленин оправдал его отмену необходимостью защитить Учредительное собрание от контрреволюционных сил. Он слышал, что город Казань, что дальше по Волге, горит; ожесточенные уличные бои шли в Москве и Петрограде. В Нижнем Новгороде были беспорядки; например, была разграблена школа Шурика. Хорошо, что он не вернулся в неё этой зимой. Даже свое училище он считал небезопасным. Военное училище все разрушалось, потому что кадеты пытались защитить Временное правительство. Многие мальчики были убиты. И Николай волновался. Это была не та революция, которую он хотел, и он не мог действительно понять, что означает коммунизм. Пока что название «большевики» обозначало Большую партию, а «меньшевики» - меньшую. Также это означало, что один левее, другой правее. Но теперь большевизм превратился в коммунизм. Однако люди понимали только одно: «Никто не будет царем. Мы царь. Мы, народ».
Железные дороги снова бастовали, но бастовали, требуя немедленного восстановления порядка. Все газеты были остановлены, кроме большевистской «Правда». Все сообщения с заграницей были отменены.
В ту ночь мне снились мертвые кадеты, их мундиры были залиты кровью - белые, застывшие лица в сиянии танцующего пламени; обугленные развалины, а среди них насмешливо смеющиеся звериные лица. Я видела грубые, лишенные чувств, руки, вонзающие штыки в беспомощные тела мальчиков, которых я знала, мальчиков, которые никогда не вырастут. Думаю, именно тогда умерло мое детство.
Продолжение читай здесь👇
#мемуары #воспоминания #100 лет назад #российская аристократия #княгиня чегодаева #башкировы#революция 1917