Ещё один, и, наверное, самый знаменитый булгаковский адрес в Москве - та самая «нехорошая квартира».
Сейчас здесь находится Булгаковский центр – музей, театр, проводятся экскурсии, лекции. Помню ещё время, когда не было ничего, кроме разговоров…
Все, наверное, слышали про изрисованные стены на лестнице:
Дом 10 по Большой Садовой фантазией автора превратился в дом 302-бис по Садовой (некоторые исследователи считают, что слово «бис» в адресе - это «бес» в украинской огласовке).
Михаил Афанасьевич жил в этом доме с сентября 1921 по ноябрь 1924 года, причём первые почти три года – в квартире № 50, а в августе 1924-го переехал в квартиру № 34. Сохранилось немало воспоминаний об этом времени. Есть, к примеру, статья соседа писателя В.А.Левшина «Садовая 302-бис». Первая жена Булгакова Т.Н.Лаппа (Кисельгоф) считала, что в ней всё переврано, но сама многого вспомнить не могла, что, впрочем, и неудивительно: исследователь Л.К.Паршин встретился с ней и записал рассказы в 1981 году, примерно за год до смерти Татьяны Николаевны и через без малого шестьдесят лет после описываемых событий.
Поселились Булгаковы в этом доме в комнате А.М.Земского, мужа сестры писателя Надежды (супруги Земские в это время уехали в Киев). «Я приехал в Москву в конце 1921 года без денег, без вещей, чтоб остаться в ней навсегда», — вспоминал Булгаков. А ещё есть у него небольшой рассказ «Воспоминание…», опубликованный в начале 1924 года, где он расскажет, как, пытаясь добыть «ордер на совместное жительство», дошёл до Н.К.Крупской, которая помогла ему. Рассказ заканчивается грустно-комически: «Самое главное, забыл я тогда поблагодарить.
Вот оно неудобно как...
Благодарю вас, Надежда Константиновна».
В доме на Садовой Булгаков много пишет, работая в газетах и журналах. 4 февраля 1922 года в газете «Правда» было опубликовано первое булгаковское произведение в московской прессе - репортаж «Эмигрантская портняжная фабрика».
И сама квартира становится «героем» его произведений.
Дом, построенный в начале ХХ века для владельца табачной фабрики «Дукат» И.Д.Пигита как доходный, в квартирах которого селилась творческая интеллигенция Москвы и довольно обеспеченные москвичи, в 1918 году был национализирован и стал рабочей коммуной бывшей типографии И.М.Машистова, а квартиры превратились в коммунальные.
На Большой Садовой
Стоит дом здоровый.
Живёт в доме наш брат
Организованный пролетариат.
И я затерялся между пролетариатом,
Как какой-нибудь, извините за выражение, атом.
Так Булгаков напишет 23 октября 1921 года сестре. Описав своё положение («некоторых удобств нет», «питаемся понемножку: сахарин и картошка», постоянно гаснет свет), скажет, наверное, о главном – отсутствии тишины и покоя:
За левой стеной женский голос выводит: «бедная чайка...»,
А за правой — играют на балалайке...
Из-за совершенно невозможных соседей Булгаков будет называть своё жильё «гнусной комнатой гнусного дома» (не такой ли была «проклятая дыра» Мастера на Мясницкой?). И опишет его в рассказах «№ 13 — Дом Эльпит-Рабкоммуна», «Псалом», «Самогонное озеро», «Три вида свинства». Скорее всего, подобная обстановка в те годы – явление обычное (как не вспомнить знаменитую «Воронью слободку» в «Золотом телёнке»!), удивительно ли, что «квартирный вопрос» «испортил» москвичей?
Вот что вспоминала о жизни в этой квартире Татьяна Николаевна: «В основном в квартире рабочие жили. А на той стороне коридора, напротив, жила такая Горячева Аннушка. У неё был сын, и она всё время била его, а он орал [потом ещё пояснит: “Ей лет шестьдесят было. Скандальная такая баба. Чем занималась – не знаю. Полы ходила мыть, её нанимали”]. И вообще, там невообразимо что творилось. Купят самогону, напьются, обязательно начинают драться, женщины орут: “Спасите! Помогите!” Булгаков, конечно, выскакивает, бежит вызывать милицию. А милиция приходит – они закрываются на ключ и сидят тихо. Его даже оштрафовать хотели».
В дневнике Булгакова от 29 октября 1923 года записано: «Сегодня впервые затопили. Я весь вечер потратил на замазывание окон. Первая топка ознаменовалась тем, что знаменитая Аннушка оставила на ночь окно в кухне настежь открытым. Я положительно не знаю, что делать со сволочью, которая населяет эту квартиру».
И вот уже появилась знаменитая «Аннушка-Чума»…
До «Мастера и Маргариты» мы увидим её и в «Самогонном озере»: «В 8 часов вечера, когда грянул лихой матлот и заплясала Аннушка, жена встала с дивана и сказала:
- Больше я не могу. Сделай, что хочешь, но мы должны уехать отсюда».
Появится «бич дома, Пыляева Аннушка», и в рассказе «№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна», где именно по её вине произойдёт уничтоживший дом пожар: «в два часа ночи… в квартире 50, комн. 5 стало как в раю. За черными окнами была бесовская метель, а в маленькой печечке танцевал огненный маленький принц, сжигая паркетные квадратики.
- Ах, тяга хороша! - восхищалась Пыляева Аннушка, поглядывая то на чайничек, постукивающий крышкой, то на чёрное кольцо, уходившее в отверстие, - замечательная тяга! Вот псы, прости господи! Жалко им, что ли? Ну, да ладно. Шито и крыто.
И принц плясал, и искры неслись по чёрной трубе и улетали в загадочную пасть... А там в чёрные извивы узкого вентиляционного хода, обитого войлоком... Да на чердак...»
И лишь убегая от пожара и поначалу шепча: «Засудят... Засудят, головушка горькая...», - только потом, видя «бледневшее небо, на котором колыхался, распластавшись, жаркий оранжевый зверь», она «помыслила в первый раз в жизни так:
- Люди мы тёмные. Тёмные люди. Учить нас надо, дураков...»
Думаю, нет сомнения, что «возродил» Булгаков эту героиню и в «закатном романе», сначала сделав косвенной виновницей гибели Берлиоза (все, наверное, помнят знаменитую фразу «Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила»), а затем даст изумительную характеристику: «более всего было известно, что где бы ни находилась или ни появлялась она – тотчас же в этом месте начинался скандал». «Любознательная» Аннушка станет наблюдать за выходящими и вылетающими из квартиры № 50 («В душе у Аннушки всё пело от предвкушения того, что она будет завтра рассказывать соседям») и подберёт оброненную Маргаритой подковку: «Аннушка к самым глазам подносила драгоценность, и глаза эти горели совершенно волчьим огнем. В голове у Аннушки образовалась вьюга: “Знать ничего не знаю! Ведать ничего не ведаю!... К племяннику? Или распилить её на куски... Камушки-то можно выковырять... И по одному камушку: один на Петровку, другой на Смоленский... И – знать ничего не знаю, и ведать ничего не ведаю!”»
А затем – изумительная сцена с Азазелло, сначала чуть не придушившим её, а позднее вручившим двести рублей, превратившихся в доллары: «Аннушка была арестована в то время, когда производила попытку вручить кассирше в универмаге на Арбате десятидолларовую бумажку».
Однако выходит она сухой из воды, рассказав следователю «о вылетающих из окна дома на Садовой людях и о подковке», которую якобы хотела «предъявить в милицию», причём выясняется, что очень хорошо она знает свои права:
«– Ничего не знаю, какие такие доллары, и не видела я никаких долларов, – визгливо отвечала Аннушка, – мы в своем праве! Нам дали награду, мы на неё ситец покупаем... – и тут понесла околесину о том, что она не отвечает за домоуправление, которое завело на пятом этаже нечистую силу, от которой житья нету.
Тут следователь замахал на Аннушку пером, потому что она порядком всем надоела, и написал ей пропуск вон на зелёной бумажке, после чего, к общему удовольствию, Аннушка исчезла из здания».
Да, наверное, не случайно именно в доме на Садовой поселил Булгаков нечистую силу… Но о ней – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
Путеводитель по статьям о романе здесь