Грудины. Проживали неподалеку, в соседнем дворе.
Папа Толя. Грузный, дебелый. Строитель, доминошник и рыбак. Одомашненный. После работы сидел на кухне с графинчиком и слушал старые песни. Когда оставалась половина, включал Течет река Волга и потихоньку плакал. А потом шел играть в домино. Хороший мужик, справный, рассудительный. На жену руки не подымет. Любили.
Левочка. Единственный. Толстый, картавый мальчик с апломбом и врожденной хромотой. Впрочем, способный. Учился неплохо, но друзей, увы. На то была тысяча и одна причина. И все второстепенные.
И она. Та еще жидовка, боязливо шептали соседские. Настоящая причина всех побед и неудач. Мама Роза.
Смыслом, надеждой и единственной любовью был Левочка. Все остальное так. Собственная жизнь - просто не в счет. Равно, как жизнь этого недотепы. Мужа. Отставной козы барабанщик. Деньги приносит, и ладно.
Уважали и боялись. Все и всегда. Цербер. Худая, костлявая, прямая, с одним изломом. Огромный нос, химическая завивка в мелкий барашек, очки на кончике и большие черные глаза. Для дикого вращения. Пол алфавита долой.
Левочка родился поздно. Уже и думать забыли. Такой подарок. Разумеется, слабеньким. Болел всеми, хоть справочник пиши.
Роза стойко. Никого, только сама. Врачи по струнке.
Школу вдвоем. По-моему, до десятого. Обратно тоже. Встречала у дверей, забирала портфель, совала бутерброд. Чтоб голова не болела.
Лет до двенадцати вообще один не ходил, а когда начал, прячась по кустам, отслеживала. И если кто поближе, тут-же налетала. Коршуном.
Любой, кто не восхищался, определялся как яростный антисемит. Антисемитами были все. Или почти все. Соседи, учителя, родители.
Культурным воспитанием, тоже она. Театры, библиотеки, кружки, концерты.
Левочка лепил, рисовал, декламировал, пилил струны. И что вы думаете, научился. Приторговывать. Прям, талант. Маленький бизнес. На всем. Ластики, тетрадки, ручки, промокашки...
Однажды, уже в студенчестве, договорились поменяться. Книгами.
В обусловленный час пришел. Дверь открыла сама.
Добрый день, договаривались. Принес.
Глазами полными ужаса возопила "гьев гьепит" и вытолкала из квартиры.
Когда речь заходила о матерях, шла вне конкуренции. Бешеная, сумасшедшая, настоящая еврейская. И это далеко не полный перечень эпитетов.
Прошло время, много. Случайно повстречались.
Оказалось, родители приказали, а сам так и не женился. Ни с одной не срослось. То-се, пятое-десятое, перекинулись за Израиль. Если кто не знает, Израиль - место, где теперь обитает половина школы.
Ты почему до сих пор здесь?
Я гусский, важно ответил изрядно полысевший Левочка.
И давно?
Всегда. Пгосто папа евгей. А мама - гусская. Стопгоцентно
Русский человек, говорит дед Егор, особенный, дословесный.
Это как?
Ну, тебе не понять, образование не позволит.
А ты попробуй, и я налил по стопочке
Русский, он слову не доверяет, боится
Почему?
Оторвет от матери навсегда
Слово?
Оно родимое. Если его до конца принять, если ему поверить накрепко, возврата не будет и мать его не примет.
Да, ладно, дед. Как мать может не принять!
Говорил же, не поймешь. Мать, она сперва материя и только потом женщина. И реальная, родная мать, появляется после слова.
А до слова?
Радость, милый, чистая радость. Бог со словом приходит и когда ты слово слышишь, просыпаешься в матери-радости. Хотя смыла этого слова не разумеешь.
Значит бог пробуждает русского?
Нет, бог создает и русского, и немецкого, и вообще всех. Только кроме русских остальные принимают слово целиком и обретают душу одновременно с миром.
Подожди, подожди. Получается, словом бог из материи мир создает?
Нет, душу вдыхает и слово дает, а та словом мир нарезает. Из материи
И что русский не так делает?
Он от первоматери не отказывается, ибо душа оторваться не может, поэтому стремиться туда всю жизнь и ясное дело, к миру всерьез не относится.
Хочешь сказать, у русских душа стремится к самому первому состоянию, когда появилось сознание, но еще не вобрало в себя мир
Угу, к той радости, что до слова.
К моменту рождения?
Рождения души - не тела. Когда просветлилось отличие слова от материи, почитай, первое богоявление, а вместе со светом сошла радость великая. От пребывания в первоматери и одновременно, устремления к отцу. Именно слово пробудило к радости.
Продолжай, я снова наполнил пару граненых стопочек и пододвинул поближе тарелку с груздями.
Так все почти. Если он за словом уйдет, первомать исчезнет. Из нее слово мир обустроит. Мир, в котором радости нет. Поэтому русский слово приемлет, раз отец повелел, но понарошку, не до конца, чтоб всегда к матери дорога оставалась.
И в натуре такая дорога есть?
Милый, сейчас ровно по ней идем. Еще пара стопочек, петь начнем, по душам говорить, дальше слова значение потеряют, ну, и язык перестанет ворочаться. Напоследок, если никто не помешает, утратим тело, разум, и вольемся в материю. В дословность.
Хочешь сказать, пьянство - это дорога к матери.
К первоматери - не к маме. Да, хочу, а кто по твоему оттуда зовет нас, русских.
Дед, ты гений!
Тот выпил, закусил груздочком, светло улыбнулся, потрепал меня по голове и уперся взглядом в сладкую, невидимую даль - туда, где мерцала его маленькая русская свечечка, возникшая до сотворения мира и взлелеянная таинственной русской душой