В феврале 1917 года в России произошли события, вошедшие в историю под названием Февральской революции и положившие начало цепи событий, вскоре потрясших весь мир. Февральская гроза, которая смела трехсотлетнюю монархию Романовых, не разрядила однако атмосферу российского общества. Скорее, наоборот, политический горизонт России заволакивало все более черными тучами, предвещавшими новый удар стихии. И 25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года в Петрограде вновь раздался раскат грома, возвестивший о начале нового периода нашей истории.
До сих пор очень живуч и популярен в определенных кругах миф о «случайности» октябрьских событий. Но это действительно не более чем миф. К октябрю 1917 года Временное правительство не решило ни одной из проблем, стоявших перед страной уже много лет (и приведших ранее к падению монархии), лишилось доверия большинства населения и почти полностью утратило власть над Россией. Эта власть фактически валялась на земле, так что стоило только наклониться и взять ее…
ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ
Свержение многовековой монархии в феврале 1917 года породило у народов огромной многонациональной Российской Империи надежды на перемены к лучшему. Вот только представление о светлом будущем было у каждого свое.
Многие народы, населявшие Россию, видели свое будущее в независимости от нее и создании своих собственных национальных государств. Но подобный сепаратизм вел к ликвидации России как единого суверенного государства. Подавляющую часть (90%) населения страны составляло крестьянство, которое видело счастье в увеличении своих земельных наделов, в том числе за счет экспроприации и справедливого раздела принадлежавших помещикам земель. Солдаты мечтали о скорейшем окончании тяжелой, затянувшейся войны и возвращении домой, к своим семьям. Верхушка армии, напротив, мечтала о продолжении войны любой ценой и о ее победоносном завершении. Представители крупного частного капитала, наживавшиеся на поставках для нужд воюющей армии, надеялись, что ликвидация контроля со стороны царской администрации позволит им еще более увеличить барыши и подавить железной рукой всякие попытки рабочих отстаивать свои права. Рабочие же рассчитывали на противоположное: сокращение продолжительности рабочего дня, увеличение заработной платы, улучшение условий труда, обретение социальных гарантий. А играющая в либерализм интеллигенция, как обычно, мнившая себя властительницей народных дум, имела вполне благополучное материальное положение и при отсутствии забот о хлебе насущном грезила лишь о бескрайней свободе самовыражения, плохо представляя себе жизнь и чаяния тех, кто, собственно, своим трудом и создавал для нее материальные блага.
Был и внешний фактор: с одной стороны, воюющая против России и стремящаяся вывести ее из войны Германия, с другой – Англия и Франция, стремящиеся любой ценой не допустить сепаратного выхода России из войны.
В общем, ситуация напоминала басню про лебедя, рака и щуку. С той разницей, что если в басне вся беда заключалась лишь в том, что воз остался стоять на месте, то в жизни все обстояло гораздо трагичнее: различные группы населения с диаметрально противоположными интересами, разорвав в феврале стягивавшие их вместе стальные оковы самодержавия, стали теперь разрывать на части саму Россию. Совместить же сепаратизм с единой и неделимой Россией, интересы крестьян – с интересами помещиков, чаяния рабочих – с желаниями капиталистов, общенародные задачи с эгоизмом либеральной интеллигенции без сильной государственной власти было просто невозможно. Но именно такую власть и свергли в феврале 1917 года, а заменить ее пока было некому. В любом случае, вряд ли удалось бы привести силы с антагонистическими интересами к согласию лишь путем ласковых увещеваний.
Словом, надежды людей на наступление «царства» свободы, равенства, братства и немедленного всеобщего счастья после свержения российской монархии не оправдались.
С КЕМ ТЫ, ЧЕЛОВЕК С РУЖЬЕМ?
Любая государственная власть всегда стоит на страже интересов какой-то одной привилегированной части населения, поэтому неизбежно должна в той или иной степени подавлять другую часть населения, имеющую интересы противоположные: полное согласие всех людей, из которых состоит общество, случается крайне редко, если вообще случается. И в любом государстве, каким бы сверхдемократичным и либеральным оно ни было, для принуждения к повиновению несогласных с существующим порядком вещей имеются соответствующие структуры: обычная и политическая полиция со своими силовыми подразделениями. В Российской Империи функции политической полиции выполняли дворцовая полиция, департамент полиции, охранные отделения и отдельный корпус жандармов, но после ликвидации монархии все эти структуры были ликвидированы, а многие их сотрудники убиты или арестованы. Во время февральских событий возбужденные толпы расправлялись даже с простыми городовыми, то есть с полицейскими, несшими обычную патрульно-постовую службу. Правда, как грибы стали появляться различные милицейские подразделения из вооруженных граждан, а также разные банды. Все эти отряды подчинялись отдельным партиям, полунезависимым от центра органам власти на местах или же просто конкретным лидерам, и никто не знал, как поведет себя вся эта вольница в дальнейшем. Единственной организованной вооруженной силой, сохранявшей остатки дисциплины и боеспособности, оставались армия и флот, и было ясно, что тот, кто заручится поддержкой этой силы, сможет добиться власти над Россией и удержать ее.
За кем же пойдет человек с ружьем? Чтобы ответить на этот вопрос, надо хоть немного познакомиться с положением и настроениями в тогдашней русской армии.
Возьмем, например, отрывки из писем солдат с фронта своим родным, которые приводятся в работе Н. Локтевой, опубликованной в XII выпуске «Краеведческих записок» (издание Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. В. Алабина, 2005). Из содержания этих писем становится ясно, почему они были перехвачены властями и впоследствии попали в фонд Самарского губернского жандармского управления Государственного архива Самарской области.
Если в самом начале войны в письмах преобладают патриотические и даже ура-патриотические настроения, то к 1917 году они постепенно меняются на противоположные. Вот что пишут фронтовики своим родным накануне революции (орфография сохранена):
«Плохо кормят. Сахара нет, мыло то же самое нету, хлеба не хватает, приходится покупать за свои деньги. Кормят нас так: утром чай, у кого есть сахар, а нету – ешь с водой, в обед борщ давали, кашу, а теперь нет. Кое-когда варят кашу из кукурузы, и той не хватает, и редко стали давать, а вечером суп из пшена. Вот мы тем и питаемся в настоящее время. Солдаты бунтуют на позиции, не хотят воевать с этой пищей».
«Пожалуйста, насушите сухарей и пришлите фунтов 10, ради Бога, я вас прошу, пришлите, я бы поел в последний раз нашего хлеба».
«Одежда плохая – шинель ластиковая на легкой бумазейной подкладке, вся ползет. Каждый день починяю, легка, холодна, только от солнца холодок делать. Фуражка стара, растрепана, ворона на гнездо не возьмет, папах не дают. У сапог голенища брезентовые тряпочные, уже порвались, и на солдата я не похож, как какое-то чучело страшное».
«Нам белья нужно: по одной паре носки, перчатки, штаны, рубахи и портянки, просим, пожалуйста, потому что мы, как нас пригнали на войну, и пошли мы большие версты пешком и побросали, и теперь ходим голые или прямо сказать рваны».
«Ты представь себе, дорогая, еле двигающегося человека с землинистым лицом и остекленевшими от безразличия глазами. Одет в грязную обгрызенную у подола шинель, один рукав полуоторван, и в прореху виднеется что-то подобие рубахи “защитного цвета” – грязная, засаленная и вонючая. На ногах что-то подобие не то сапог, не то лаптей, на горбу вещевой мешок и винтовка на плече; идет, ноги мучительно ноют от холода и усталости, спина болит. В глазах какие-то зеленые круги, и только одна мучительная мысль сверлит мозг: лечь, скорее упасть и так лежать».
«Эх, куманек, если бы вы взглянули, какое у нас скотоводство в рубашках да в штанах, счету нет».
«За три месяца были два раза в бане, вшей берешь горстью и бросаешь на снег. Умываться приходится раз в месяц, на отдыхе можно скидывать шинель, а в окопах нельзя разуваться и раздеваться, день и ночь одевши патроны».
«Я лежу больной в окопе уже несколько дней, болезнь опасная, называется цингой, и у нас ее очень многие заболевают».
«В роте заболело животами несколько человек, оказалось, что болезнь – холера. На другой день заболело еще более, и так из роты больных оказалось 73 человека, некоторые из них померли. Теперь нас держат в окопах, где ежедневно льют карболку, и всем остальным сделали прививку».
«Из русских полков ходили к немцам в гости, они их напоили пьяных, и они принесли их к нашим проволочным заграждениям и сказали: “Бери своих товарищей, они пьяны”». «Австрийцы все пьяные, встали на окопы и кричат: “Ура! Паны, паны, идите к нам”. А наши звали их. Вообще было весельство. Вышли наши и ихни на середину между окопов наших и ихних, австрийцы целуют наших и говорят: “Зачем мы воюем? Сколько крови пролито? Какие результаты достигнуты? Кто больше страдает в эту войну?”. При решении этих вопросов руки опускаются, и уныние заполняет душу».
Ни в одном из этих писем нет ни слова о политике – одна проза фронтовой жизни. Огромная солдатская масса готова была пойти за тем, привести к власти и защитить того, кто произнесет заветное: «Мы прекратим войну. Мир!».
ЗЕМЛЯ И ЛЮДИ
Итак, мы познакомились с состоянием русской армии и умонастроениями ее солдат накануне 1917 года, а теперь нелишне будет вспомнить, из кого эта армия состояла.
В начале ХХ века Россия была страной преимущественно аграрной. Хотя промышленность существовала и даже довольно бурно развивалась, число людей, занятых в промышленности и аграрном производстве, число горожан и число сельских жителей нельзя даже сравнивать – разница была десятикратной в пользу села. Преобладание сельского населения определялось, в первую очередь, крайне низкой производительностью сельского земледельческого труда из-за сурового климата страны, системы отношений на селе, отсталости в механизации труда и культуре земледелия. Когда в некоторых странах уже появились тракторы и комбайны, в России даже конная косилка была редкостью, а деревянная соха и серп еще не стали предметом музейных экспозиций, благодаря чему серп и попал на герб и флаг сначала РСФСР, а затем и СССР как понятный всем символ крестьянского труда. То, что в этих условиях Россия была крупнейшим экспортером продовольствия, ничего не доказывает: в самой стране-экспортере из-за неурожая постоянно где-нибудь вспыхивал голод. И лишь огромная территория империи сглаживала жуткие последствия: в одной губернии недород, зато в нескольких других – богатый урожай. Правда, излишек хлеба из урожайной губернии шел не нищим голодающим, а через перекупщиков по хорошей цене за границу. Ну прямо как сейчас!
При крайне низкой урожайности добиться благополучия или хотя бы сытости своей семьи крестьянин мог только за счет расширения своего земельного надела, но в европейской части России свободной земли практически не было. Оставалось два выхода: либо переселяться на свободные земли куда-нибудь в Сибирь, одно название которой внушало страх любому (а уж о тяжелейшем путешествии с семьей и всем скарбом не хотелось даже думать), либо перераспределять более равномерно земли европейской России, где даже к 1917 году помещичьи земли все еще занимали в разных губерниях от четверти до трети их территорий.
Так что особого благополучия в деревне не было и в мирное время. Начавшаяся же первая мировая война нанесла по русскому крестьянству сокрушительный удар.
К февралю 1917 года в русскую армию было мобилизовано свыше 15 миллионов человек – больше, чем все городское население тогдашней России, насчитывавшее перед войной около 14 миллионов человек. Понятно, из кого в основном состояла армия – из крестьян.
На фронт ушли не только молодые холостые парни (тоже, впрочем, крайне необходимые крестьянской семье работники), но и взрослые женатые мужики, чьи семьи, оставшись без главного работника – кормильца, испытывали страшную нужду. Не забывайте – женщинам с детьми было крайне трудно даже просто прокормиться в условиях российской деревни, где из-за отсутствия механизации требовалась недюжинная физическая сила на самых разнообразных сельскохозяйственных работах: от пахоты конным плугом до таскания на мельницу пятипудовых мешков с зерном – не женский и не детский труд…
А осенью 1916 года царское правительство начало посылать в деревню отряды для изъятия (реквизиции) у крестьян излишков (интересно, кто определял, что это излишки?) продовольствия и фуража по твердым ценам, значительно уступавшим рыночным. Попросту говоря, начало продразверстку! Да-да – ту самую пресловутую продразверстку, за которую клеймили и клеймят большевиков демократы всех мастей, начало правительство Николая II, признанного ныне святым!
Здесь будет уместно привести цитату из опубликованной в 2004 году работы сотрудников Института сравнительной политологии РАН Ю. М. Иванова и С. В. Пронина «На пути к свержению царизма»: «Та система продразверсток, которую позднее практиковали большевики под флагом немедленного перехода к коммунизму, в сущности, являлась более решительным продолжением той самой политики, которую в условиях проигранной войны пыталось проводить царское правительство. Состояние экономики независимо от характера режима определяет набор принимаемых мер. Она (то есть экономика – В. А.) же способствует реализации той политики, которая последовательнее и решительнее отстаивает ее нужды».
Так что утверждение о том, что большевики в силу своей идеологии начали продразверстку, вызвавшую гражданскую войну, по меньшей мере некорректно.
Естественно, свержение монархии само по себе не могло резко изменить экономическое положение в стране, бросившей все свои ресурсы на ведение затяжной и кровопролитной войны. Наоборот, в условиях развала системы государственного управления все проблемы просто обязаны были обостриться. Так и вышло. А миллионы одетых в шинели и вооруженных мужиков слали домой в деревни письма о своих мытарствах на фронте. А в ответ, несмотря на все препоны цензуры, получали известия о бедствиях своих семей в тылу и постепенно приходили к выводу, что правды и добра от властей все равно не дождешься, да и глупо чего-то ждать, держа в руках оружие, – своего можно добиться силой.
Единственный выход из создавшейся ситуации был в немедленном окончании войны, разоружении и демобилизации миллионов измученных, озлобленных фронтовиков, разделе между малоземельными крестьянами помещичьих земель и обеспечении рабочим приемлемых для них социальных гарантий, условий труда и заработной платы. Это, безусловно, разрядило бы обстановку в стране, но, естественно, ударило бы по правам собственности и доходам состоятельной публики, которая не хотела даже слышать об этом. Да и союзники не допустили бы, чтобы Россия вышла из войны. И Временное правительство не пошло на решительные действия, надеясь, что все как-нибудь «рассосется». Не рассосалось… Главный козырь – лозунг «Мир народам! Земля крестьянам!» – предъявили большевики. Они и оказались победителями в большой и трагической «игре» 1917 года.
«НЕМЕЦКИЕ ШПИОНЫ»
В либеральных кругах очень популярно рассуждение о том, что если бы власть не захватили большевики, то в нашей стране уже в 1917 году было бы построено демократическое общество на манер нынешних европейских демократий. Дескать, все шло просто распрекрасно, да вот немецкие шпионы во главе с Лениным на деньги германского генерального штаба совершили государственный переворот, установили в России жестокую диктатуру и тем прервали «естественный ход событий». Вот такое мнение…
Но прежде чем рассуждать, была ли у большевистской диктатуры альтернатива (и если была, то какая), остановимся на столь расхожем мифе про большевиков – «немецких шпионов».
То, что большевики действовали по поручению германских властей, по сию пору никем не доказано, хотя объективно они, призывая к выходу России из войны, действовали и в интересах Германии. Но действовать в интересах кого-то и действовать по поручению кого-то – это, как говорится, «две большие разницы». Ведь выход России из войны был, в первую очередь, в интересах самой России, уже надорванной этой самой войной. Не Ленин и большевики жаждали мира: они лишь уловили и озвучили мысли миллионов русских солдат, мучившихся и гибнувших на фронте, и членов их семей, бедствовавших в тылу.
Кстати, сам миф о немецких шпионах родился намного раньше 1917 года, когда еще лидеры большевиков находилось в эмиграции, ссылке, а то и на каторге. Едва ли не сразу после трагедии 2-й русской армии генерала Самсонова в Восточной Пруссии в августе 1914 года пошли разговоры, что это произошло из-за предательства носившего немецкую фамилию командующего 1-й армией генерала П. К. фон Ренненкампфа, не поддержавшего 2-ю армию в критический момент.
Дальнейшие неудачи русских войск на фронте усилили в обществе мнение о предательстве. В стране сознательно разжигалась антигерманская истерия. В мае 1915 года в Москве прошел фактически организованный властями немецкий погром, в результате которого был нанесен большой материальный ущерб предприятиям и магазинам, принадлежавшим лицам с немецкими или похожими на немецкие фамилии, были и бессмысленные человеческие жертвы. В «предатели» мог попасть любой, носивший немецкую фамилию, имевший немецкое происхождение либо имевший контакты с немцами. Когда нужно было кого-то представить как врага, просто клеился ярлык – «немецкий шпион».
Уже с 1915 года, когда на фронте начались крупные поражения русской армии, и до самого крушения монархии разнузданно и бесстыдно порочили имя императрицы Александры Федоровны как немецкой шпионки. Ныне же бывшая императрица, погибшая от рук тех же большевиков (интересно, чего это «немецкие шпионы» не поделили между собой?), канонизирована русской православной церковью как святая.
Источник мифа о немецких шпионах ясен: это те, кому была нужна война до победного конца, в первую очередь наши «дорогие союзники» – Англия и Франция. Любой, кто говорил о необходимости окончания войны, будь то русская императрица или ничего с ней общего не имевший лидер большевиков Ульянов-Ленин, автоматически записывался этими господами в немецкие шпионы. Ну, а об английских союзниках даже Керенский как-то сказал: «…англичане ценят кровь наших солдат на вес золота, одолженного ими русскому правительству. Я никогда им этого не прощу». Так что же было лучше: выступать за выход России из войны, чтобы спасти жизни миллионов русских солдат, и прослыть за это немецким шпионом, или же из корыстных целей прислуживать подобным союзникам-«джентльменам»?
Сегодня, когда Россия выплачивает долги Парижскому и Лондонскому клубу кредиторов (все тем же дорогим союзникам-«джентльменам», которым мы уже больше века почему-то все должны и должны), старый миф о «немецких шпионах» вновь вынут из нафталина. Правда, обзывать «немецкой шпионкой» причисленную недавно к лику православных святых императрицу Александру Федоровну как-то вроде бы неудобно – общество не поймет, ну а большевиков и Ленина, на Генуэзской конференции в 1922 году отказавшихся признать долги странам Антанты (тем же Англии и Франции), сделанные царским и Временным правительством во время Первой мировой войны, можно.
АЛЬТЕРНАТИВА ОКТЯБРЮ
Теперь же мы вернемся к вопросу, могло ли в 1917 году в России образоваться демократическое государство в качестве альтернативы диктатуре большевиков. Ответ – нет! К такому выводу заставляет прийти элементарный анализ ситуации, сложившейся тогда в нашей стране.
Война и демократия – вещи мало совместимые. Любая война вызывает необходимость ограничения прав и свобод людей: вводится военная цензура, ограничиваются свобода передвижения и собрания граждан, неприкосновенность личности и жилищ, право собственности (реквизиция на нужды воюющей армии). В связи с мобилизацией, увеличением численности армии и связанных с ней предприятий и организаций военно-промышленного комплекса, которые переводятся на режим военного времени, значительно увеличивается доля населения, живущая не по общегражданским законам, а по ведомственным уставам и нормам. Следовательно, уменьшается и сфера деятельности обычной гражданской юстиции: вместо криминальной полиции – военная контрразведка, вместо суда присяжных – трибунал или военно-полевой суд… Снижаются влияние и сфера контроля парламента из-за необходимости более оперативно решать вопросы в быстро меняющейся обстановке, из-за режима повышенной секретности во многих сферах и так далее.
Армия со своим единоначалием и вертикалью подчиненности, в принципе, не может быть демократичной: в противном случае это уже не армия. Приказ № 1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, принятый еще 27 февраля 1917 года и вводивший в армии выборность командиров и солдатских комитетов, коллективно обсуждавших на своих заседаниях приказы вышестоящих командиров и начальников, развалил русскую армию, что позволило противнику нанести ей ряд крупных поражений. Причем надо заметить, что не большевики заправляли тогда Петроградским советом: его председателем был лидер меньшевистской фракции в Государственной думе Н. С. Чхеидзе, а его товарищами (заместителями) были меньшевик М. И. Скобелев и эсер А. Ф. Керенский. Да-да, тот самый Александр Федорович, правительство которого и свергнут большевики 25 октября.
Можно продолжать и дальше, но, по-моему, и так ясно: сочетать демократию с ведением войны, особенно такой долгой и изнурительной, как первая мировая война, тем более желая довести ее до победного конца, – утопия. Либо мобилизация всех сил и ресурсов страны для победы над противником, либо демократия и развал страны – большая война не дает здесь выбора.
Но раз не демократия, значит, какой-то авторитарный режим или диктатура. А что еще?
То есть, если бы не было диктатуры большевиков, была бы другая диктатура. Но вот вопрос – какая сила после свержения самодержавия с его аппаратом полиции и жандармерии и принятия Петросоветом приказа № 1 о выборности командиров и солдатских комитетов могла бы обуздать стихию десятимиллионной вооруженной солдатской массы, не желавшей больше воевать? Надо признать, что такой силы в России в 1917 году не было. Даже возобновление на фронте смертной казни (вот вам и вся демократия Временного правительства.) справиться с этой бурлящей массой уже не помогло. Попытки же командования посылать сохранившие дисциплину воинские части подавлять волнения в других частях редко приводили к неожиданным результатам: не очень-то хочется неизвестно во имя чего стрелять в своих соотечественников и товарищей, одетых в такие же, как у тебя, шинели и еще вчера шедших с тобой под пули общего врага. Верных частей у правительства становилось все меньше. А выстрелы своих в своих в 1917 году были первыми выстрелами надвигающейся на Россию гражданской войны.
Но как же удалось обуздать эту мощную стихию большевикам?
На мой взгляд, они и не пытались это сделать в 1917 году. Они просто лучше всех других поняли, куда движется волна, поднятая начинающимся революционным ураганом, оседлали ее, произнеся заветные слова: «мир» и «земля», и девятый вал русской истории вознес их к вершинам власти…
* * *
Конечно, вряд ли стоит искать в этой статье какие-то революционные открытия – на самом деле, все вышесказанное давно известно и понятно. Вот только говорить об этом многие не хотят.
И как же все это диссонирует с утверждениями нынешних «ученых мужей» и «властителей народных дум» с телевидения и из прессы, в многочисленных статьях, фильмах и бесчисленных ток-шоу утвержающих, что в России в 1917 году все было превосходно. Что страна будто бы шла семимильными шагами к демократии и процветанию, и войну обязательно надо было продолжать и довести до победного конца, да зловредные германские агенты – большевики, свалившиеся на бедную матушку Россию неведомо откуда – порушили все это благолепие. Читая и слушая подобное, так и хочется сказать всем этим ученым господам: «Деятели Временного правительства в 1917 году уж очень походили на вас: сытые, холеные, красноречивые, все с университетскими дипломами, а то и с профессорскими званиями. Все они знали, как надо, – вот только получилось так, как получилось. Ни они, ни вы не хотели и не хотите, не могли и не можете ни понять чаяния своего народа, ни честно посмотреть на себя в зеркало. И задача нынешних историков, писателей, киношников и телевизионщиков не в том, чтобы рассказывать нам об “ошибках” истории и о том, что и как надо было делать в 1917 году, – у истории нет ошибок и сослагательного наклонения. Их задача в том, чтобы детально проанализировать выстраданный опыт наших предков, живших 90 лет назад, и четко понять, что нужно и можно делать, а чего нельзя делать сейчас и впредь – никогда. Лишь в этом случае история как наука приносит людям пользу. И для этого не надо ждать, когда над головой вновь прогремит гром».
Впрочем, о чем это я? История еще никого ничему не научила…
Владимир Агте
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!