30 мая 1896 года — день знаменитой давки на Ходынском поле в Москве. Господа булкохрусты любят повторять мем, что «когда была свободной Русь, то три копейки стоил гусь». А вот стоило утвердиться распроклятому социализму, как начались очереди, дефицит и тому подобные бедствия. Хорошо, давайте посмотрим, за какой великий дефицит давились погибшие на Ходынском поле. Прежде всего, вот за такую коронационную кружку:
Это был самый главный из «царских гостинцев», предназначенных для народа на коронацию. Позднее эту кружку не без оснований назвали «кубком скорбей». А ещё в число этих щедрых государевых даров входили:
— фунтовая сайка из крупитчатой муки, изготовленная Поставщиком двора Его Императорского Величества булочником Д.И. Филипповым;
— полфунта колбасы (около 200 г);
— вяземский пряник с гербом в 1/3 фунта. Вот он, этот пряник:
— мешочек с 3/4 фунта сластей (6 золотников карамели, 12 золотников грецких орехов, 12 золотников простых орехов, 6 золотников кедровых орехов, 18 золотников александровских рожков, 6 золотников винных ягод, 3 золотника изюма, 9 золотников чернослива);
— и, наконец, вот это чудо искусства — яркий ситцевый платок, выполненный на Прохоровской мануфактуре, на котором были напечатаны с одной стороны вид Кремля и Москва-реки, с другой стороны — портреты императорской четы. В этот платок были увязаны все остальные царские гостинцы, за исключением сайки. Всё!
А вот итог раздачи этих щедрейших даров, в описании очевидца события Владимира Гиляровского:
«Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, ещё стоя в толпе, и упали уже мёртвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли ещё с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Многие сотни! А сколько ещё было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять вёрст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.
Я сполз вниз по песчаному обрыву и пошёл между трупами. В овраге они ещё лежали, пока убирали только с краёв. Народ в овраг не пускали. Около того места, где я стоял ночью, была толпа казаков, полиции и народа. Я подошёл. Оказывается, здесь находился довольно глубокий колодец со времён выставки, забитый досками и засыпанный землёй. Ночью от тяжести народа доски провалились, колодец набился доверху рухнувшими туда людьми из сплошной толпы, и когда наполнился телами, на нём уже стояли люди. Стояли и умирали. Всего было вынуто из колодца двадцать семь трупов. Между ними оказался один живой, которого только что перед моим приходом увели в балаган, где уже гремела музыка.
Праздник над трупами начался! В дальних будках ещё раздавались подарки. Программа выполнялась: на эстраде пели хоры песенников и гремели оркестры.
У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые трупы лежали передо мной, два в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху — лицо ногами измято. Сначала из колодца достали четверых мёртвых, пятый был худощавый человек; оказался портной с Грачёвки».