В военном училище
В запасном полку, после того как не попал в военно-медицинское училище, я вскоре был зачислен в команду для учебы в саперное училище, находящееся в городе Копейске. Так этого не хотелось! Я мечтал стать танкистом.
А через два-три дня попадаю в команду из восемнадцати человек, и нас направляют в город Кунгур тогдашней Молотовской области... В танкотехническое училище, эвакуированное из Киева. Мечта сбылась! Тогда я, конечно, не предполагал, насколько тяжелой и опасной была жизнь танкистов. Понял это, когда попал на поле боя. А пока мы благоустраивали территорию училища и жилые помещения… Здесь я своими глазами впервые увидел настоящий танк! Средний танк Т-34. Были и другие. Но этот впечатлял: красивый, мощный, гордость армии.
Училище готовило не строевых командиров, а технический состав. Трехгодичную программу пришлось осваивать за девять месяцев. Ни минуты отдыха. Занятия проходили на стендах – разрезных агрегатах – в парке боевых машин. Не забывали с нами проводить и строевую подготовку, тактическую и политическую. Уму непостижимо, как это все можно было выдержать. Преподаватели за короткий промежуток времени дали нам хорошие знания. Материальную часть преподавал капитан лет пятидесяти с черными как смоль волосами и такой же щетиной на лице. Это был медлительный человек, каждое слово выговаривал четко и ясно. Даже сейчас, спустя полвека, кажется, что он стоит у стенда и показывает на одну из шестерен огромной коробки передач. Он как бы ввинчивал в нас каждую деталь.
В самом начале января 1942 года училище вышло на танках в кунгурские таежные леса на учения. Был 53-градусный мороз. Несмотря на это, командование училища не разрешало разводить костры пять суток. В тот год были большие снега. Танки проходили с трудом. Одежда была мокрая, пища – сухой паек. Пальцы прилипали к рычагам. Наконец, разрешили развести костры. Многие в то время обморозились. Я обморозил ноги, да так, что пальцы примерзли к валенкам, и в санчасти пришлось валенки разрезать. Таких нас оказалось семнадцать человек.
А весной нас возили в Нижний Тагил на практику – посмотреть, как делают танки. Мы должны были знать, где и какой завинчивается болт, как ставится агрегат. В высоком здании завода корпус танка, словно плывущий подвешенным на кране над головами, казался пролетающей птицей. Тут же изготавливали боеприпасы, выпускали самолетные агрегаты, гранаты и мины. А как работали! А кто работал? Дети и женщины. И они давали по восемьдесят танков и самоходок в сутки! На рабочих местах – сутками, ели на ходу, спали, прикорнув у станка, пока станок-автомат точил деталь. В тылу – как на фронте. Здесь тоже погибали люди. Здесь же, в Тагиле, находился и танкодром, где обкатывали танки и самоходки.
Приказ об окончании училища и присвоении воинского звания «воентехник второго ранга (техник-лейтенант)» поступил 9 июня 1942 г. Перед окончанием был проведен смотр, на который приезжал К. Е. Ворошилов с целым кортежем сопровождающих. Я не помню, сколько человек выпустили, но все мы рвались на фронт, боялись, как бы без нас не закончилась война. Немца ведь уже погнали от Москвы!
Сколько было беготни с оформлением знаков различия! Нам их не дали – не было «кубиков». Как мы вышли из положения? В столовой были тарелки из красного бакелита. Вот из них-то и делали «кубики» и пришивали к петлицам. Тогда еще погон не было, но надо же было щегольнуть командирской формой в городе.
«О друзьях, товарищах... о боях, пожарищах»
Давно отцвели фруктовые деревья в Кисловодске. Раненые перестали поступать в госпиталь. У медицинского персонала стало больше времени, и они лучше стали ухаживать за нами. Мы в палате остались вдвоем с лейтенантом-артиллеристом. Я уже поднимался с койки и стал учиться ходить – ходить по стенке, как мы говорили. Когда первый раз встал после двух с половиной месяцев лежания, закружилась голова, и если бы врач не поддержала меня, я мог бы упасть. И так, день за днем, я стал вставать на ногу. Мне дали костыли и заставили ходить. Через несколько дней я уже стал спускаться со второго этажа на первый и выходить в сад. На душе становилось веселее.
Новые встречи, новые разговоры и воспоминания... О друзьях, товарищах. О войне.
...Переплавлялись мы по наплавному мосту севернее Киева, в районе Дарницы. Проехали по Киеву, по Шевченковскому проспекту, и дальше на юго-запад. Велики были разрушения, например, знаменитый Крещатик.
Полк вступил в бой у Ново-Фастова, Бердичева и Казатина. Осенняя распутица сильно мешала продвижению самоходок. На наши машины теперь стали ставить зенитные пушки с длинным стволом (прямой выстрел – два километра). Теперь машины стали еще более грозными и сильными. Это и правильно, потому что самоходки шли в одном ряду с танками, а танкисты предпочитали пропустить нас вперед с такими пушками. Ожесточенные бои были за город Бердичев, стоящий на подходах к железнодорожному пути. Мне не забыть одного случая при взятии Бердичева. Для выявления живой силы и техники немцев был создан отряд из трех танков Т-34 и трех самоходок САУ-85 для разведки боем. Самоходки были направлены из моей батареи, и я с ними. Надо было выяснить, что находится у немцев в деревне Пузырьки. В эту ночь выпало очень много снегу, все кругом было бело, замаскировано.
Впереди шли танки на расстоянии друг от друга метров в сто. За ними – мои самоходки. Я был на последней. Местность ровная – видно далеко. Все танки спокойно зашли в деревню. Ни единого выстрела. Подошли мы к деревне, и грянул тут выстрел за выстрелом. Откуда – неизвестно. Первая самоходка загорелась. Вторая свернула вправо за дом и угодила в яму, завалилась пушкой в землю. Выстрел был сделан и по машине, на которой ехал я, но рикошетом. Второй снаряд ударил по жалюзи. И все с левой стороны. Механик свернул с дороги направо, через кювет. Следующий снаряд попал в моторную часть, и машина остановилась. Мы стали выскакивать из машины. Экипаж ползком направился в обратную сторону по кювету, роя носом снег. Я же побежал к ветряной мельнице, которая была справа от машины метрах в двухстах. Когда пробежал уже половину расстояния, увидел, что иду прямо на «фердинанд», ствол которого был направлен в мою сторону. В люке стоял немец и указывал на меня рукой. Волосы у меня встали дыбом. Мгновение, и я зигзагами побежал к своей самоходке, а она уже горела. Быстро стал ползти по кювету за своими товарищами. И только успел отползти метров на двести, как самоходка, полностью заправленная горючим и боеприпасами, взорвалась. Что-то с шипением упало недалеко от меня. Я все полз и полз в обратном направлении, а «фердинанд» продолжал стрелять, как мне казалось, в меня. Но позже я понял, что самоходка стреляла по танкам, которые пошли в атаку в обход деревни, как только наблюдатели доложили о гибели нашего отряда. Танки корпуса ворвались в Бердичев со стороны хлебозавода, откуда немцы и не ждали наших войск.
А что же в Пузырьках? У самого входа в деревню, за забором, стояла пушка, а справа был тот «фердинанд», к которому я хотел подойти! Они пропустили три танка и расстреляли наши самоходки. Танкисты в неравном бою уничтожили два «тигра», а сами погибли. Из шести экипажей остались два, причем немцы увели раненого командира самоходки Виктора Гедровича родом из Воронежа, а когда увидели, что сами попадают в окружение, зверски убили его, вонзив в грудь штык.
Вот так мы сходили в разведку.
Не могу не упомянуть здесь о том, как довелось встретиться с земляком Виктором Бочкаревым из Ново-Петрово.
...Наш полк на территории Западной Украины, где-то на Славутщине, выдвигался на исходные позиции для атаки. Дело было темной осенней ночью. Самоходки двигались друг за другом, ориентируясь только на стоп-сигналы передней машины. В воздухе все время пролетали ночные бомбардировщики. И в этой кромешной мгле из походной кухни, которую мы обходили, вдруг стали сыпаться горящие угли. Это могло послужить сигналом для самолетов. Какой тут поднялся шум! Наша батарея остановилась. Голос, который старался как-то оправдать повара, показался мне знакомым. Я подошел ближе и, не веря своим глазам, увидел моего школьного товарища Бочкарева.
Виктор остался жив, пройдя путь до Праги. Встретившись после войны, мы много говорили именно об этой встрече как о чуде. Надо же было двум землякам, да еще однокашникам, встретиться в такой необычной обстановке!
У меня вся техника была выбита из строя. В основном, сгорела на поле боя. Немного оставалось и личного состава. Командир полка подполковник Сильченко направил меня в командировку.
Я ехал в командировку. Надо было открепиться из 11-го танкового корпуса, сняться с довольствия всех видов, получить награды для полка. А полк был переброшен в другую армию. Мы попали в 150-ю Киевско-Коростеньскую танковую дивизию. Корпус пошел на Румынию, а наш полк – на Львов и Замостье. Командировка была бы благополучной, если бы не один случай. Со мной поехал сержант Мыкола Плисов, по национальности цыган. Надо сказать, я сам его выбрал. Кто такой? Ему было лет сорок. Звание присвоил себе сам. К полку пристал в боях еще под Орлом, да так и воевал с нами. В армию он не призывался. Сидел в тюрьме, сбежал уже в который раз и пешком пришел под Орел... с Колымы! Имел семнадцать судимостей. Это был первоклассный вор-домушник. Грабил только квартиры богачей. Как он говорил, злость у него на них осталась с тех пор, как он потерял отца и мать еще в годы революции по вине какого-то фабриканта, одного из саратовских воротил. Лицо его было рассечено ножом сверху вниз по левой щеке, задет был подбородок: однажды не поделил с кем-то добычу! Но если на щеке шрам выделялся особо, то на подбородке его скрывала черная кудрявая борода. Он носил усики. На голове волосы оставались чуть за ушами, да вихрастые – на затылке. Глаза черные, маслянистые, всегда плутоватые. Нос небольшой, прямой. Он почти всегда улыбался, при этом лицо чуть скашивалось влево – видимо, тянул шрам, и в приоткрытом рте был виден выбитый зуб. Ходил он, как кошка, мягко. Умел хорошо танцевать и играть на гитаре. С собой всегда возил лист фанеры и гавайскую гитару – как только была остановка, собирал вокруг себя солдат и офицеров, привлекая своим искусством играть, петь и плясать. Цыган есть цыган! В полку он не гнушался выполнением разных заданий, поэтому его и уважали. Он был способен заменить любого члена экипажа. У него не было чувства страха. Впоследствии он был тяжело ране, уже на территории Германии. Ему выдрало осколком ягодицу так, что показались тазобедренные кости. Его увезли в медсанбат. И вот с этим Плисовым мне довелось ехать в командировку под Бухарест.
В штабе корпуса мне выдали ящик, плоский, как толстая книга, в котором, как я узнал позже, были упакованы всевозможные аттестаты и правительственные награды для полка, в том числе орден «Красная звезда» для меня за бои под Орлом.
На обратном пути мы добирались на трофейном «опеле». У Каменец-Подольска, в селе Шатава, на аэродроме заправились бензином. Дело было к вечеру, и шофер предложил заночевать в этом селе, сказав, что у него здесь есть знакомые, что они освобождали это село. Остались. Переночевали. Утром во время чистки пистолета Плисов случайно выстрелил и угодил хозяйской дочери в ногу. Пока мы ее перевязывали, откуда ни возьмись явился патруль – майор и два солдата. Нас обезоружили, забрали вещмешки и увезли в один из домов, а шофера увез другой патруль.
Когда со мной стал разговаривать особист – подполковник из авиационной части, – выяснять, кто мы такие, я не мог ему ничего доказать – у меня не было никаких документов. Он склонен был считать нас дезертирами и грозился вскрыть ящик и на одном из документов написать о наших похождениях, как он выразился. Это грозило большими неприятностями. У меня, видимо, был сильно удрученный и растерянный вид, и это заметил Плисов. Естественно, спросил о причине, и я ему объяснил, что куда-то делось командировочное удостоверение, и теперь мы не можем доказать, что не дезертиры. Когда он сказал, что удостоверение осталось у него еще с момента получения продуктов на обратном пути, я готов был убить его за это. Но я воспрянул духом и занес удостоверение подполковнику. Затем по вызову зашел Плисов. Мне немало пришлось понервничать, пока он не вышел через полтора часа со своей неизменной улыбкой на лице. С ним – капитан и автоматчик: несут наши вещмешки, оружие. Посадили на «виллис» и подбросили в сторону Львова.
Как только машина, развернувшись, уехала, Плисов мне поведал такую историю. Полковника Ромашова он знает давно: это бывший начальник харьковской тюрьмы, где он сидел три раза. Долго был у него потому, что вспоминали какие-то истории из жизни. А о шофере, подбросившем нас, он сказал, что тот действительно был дезертиром и бежал из гвардейской части.
...В июне врачи разрешили мне выходить в город. Часто эти прогулки я совершал с лейтенантом Мараевым. Город красивый, много цветов. Гитлеровцы эту здравницу не тронули. Не знаю, что ими двигало. Видимо не рассчитывали уходить. В один из воскресных дней ходили мы на богослужение в собор по случаю победы наших войск, во здравие живых и в память убиенных, в величие наших полководцев, в первую очередь – Иосифа Виссарионовича Сталина. Службу в кафедральном соборе проводило сановное лицо из высшего московского духовенства. Еще раз мне пришлось послушать такую службу, будучи в 1975 г. в одесском санатории.
Прогулки по городу вошли в привычку. Надо было тренировать ногу. Ходил я сначала с костылем, затем с палкой. Долго пришлось заниматься, пока нога не перестала волочиться. Но всю жизнь я ощущаю какое-то неудобство при ходьбе. А иногда нога запинается. Домой послал фотографию, где сфотографировался с лейтенантом. На фото не было видно, что у меня нет руки. Мое ранение разглядели только дома.
...Не могу не упомянуть еще о некоторых своих однополчанах.
Был как-то случай под Орлом, когда мы после стрельбы по врагу с закрытых позиций пошли дальше, вперед. Нам нужно было знать, каковы результаты нашей «работы». У Лешки Слободского самоходка сгорела, и он был свободен. Мы пошли с ним на склон холма, где до этого были немецкие траншеи и блиндажи, выложенные березовыми стволами. Окопы сделаны в полный рост человека. В нишах – боеприпасы и продукты. Неподалеку протекал ручей. Наша артиллерия и самоходки разгромили эти деревянно-земляные укрепления. С нами пошел «на смотрины» еще один автоматчик. Когда мы переходили из одного блиндажа в другой, Лешка наступил на прыгающую мину. Крикнул: «Ложись!». Мина подпрыгнула и разорвалась. За Лешкой шел автоматчик, он не успел среагировать, и металлические шарики попали в него. Нас, лежачих, не задело, а солдата убило. Мы с Лешкой оказались более удачливыми.
Мы много пожгли немецкой техники, но горела и наша. Одна самоходка из моей батареи была подбита 10 февраля 1945 года перед селом, метрах в пятистах, но не сгорела, однако здорово увязла в грязи. Командиром машины был не кто иной, как Ходак, о котором я выше упоминал .Удивительно, как его заставили учиться на командира машины, на офицера. Он и его экипаж, как только машина остановилась, покинули ее. Дело было к вечеру. Пришли ко мне за помощью. Доложили, что пробоин нет, хотя и были удары болванок, но мотор перестал работать. Настала ночь. Техник полка Мурашко послал меня выяснить, в чем дело. Мы пробрались к самоходке, осмотрели ее и обнаружили перебитый электропровод, идущий от кнопки стартера к аккумуляторам. Перебило окалиной, которая осталась на внутренней части брони при работе сваркой на заводе. В это место ударила болванка, рикошетом отбившая окалину. Мы все исправили, и я, убедившись, что машину можно завести, оставил экипаж в ней, сказав, чтобы они ждали артналета, во время которого легче незаметно завести машину и увести ее из-под носа у немцев.
В трехстах метрах сзади стояла чудом сохранившаяся «сорокопятка», а за ней уже наша передовая минометная батарея. Добравшись до своих, я рассказал комбату, что случилось, и наши с удовольствием согласились выполнить мою просьбу: дать несколько залпов беглого огня по переднему краю противника. Как только минометы начали артналет на позиции противника, мои ребята под шумок завели машину и вырвались с «нейтралки».
Приехав в полк и доложив о выполнении задания, мы получили от командира благодарность за спасение самоходки. Если бы немцы знали, что мы ее уведем, они бы ее расстреляли; надеялись, видимо, контратаковать и захватить ее. Надо думать, удивились, когда утром перед своим носом не увидели самоходки, и курт-артиллерист пожалел, что ему не дали ее расстрелять и заработать «крест».
Наши войска двигались к Висле – широкой водной преграде. Определенных позиций не существовало. Самое большее – останавливались на ночь, заправиться. Да и в течение ночи кое-когда приходилось вести бои. А это часто приводило к пагубным последствиям. На территории Польши, перед Сандомиром, после вечерней атаки наших войск на нейтральной полосе, за немецкими окопами, осталась подбитая самоходка из моей батареи: снаряд разбил гусеницу и ведомое колесо. Утром следующего дня предполагалось ответное наступление немцев. Надо было срочно ремонтировать. Командир машины Привалов с экипажем, заняв оборону, отправил заряжающего и стрелка-радиста в тыл с донесением и за помощью. Я с вечера еще видел, что самоходка остановилась и не сгорела. У отступивших я узнал, как была подбита машина. Тогда у Николая Суслина в «летучке» мы взяли один трак, колесо-ленивец и с наступлением темноты направились к самоходке.
Как только мы спустились в траншею, сзади заиграли сполохи огня. Полосы огня, как хвосты комет, тянулись за каждым снарядом «катюши». Только успел заряжающий крикнуть: «Ложись!», как снаряды стали рваться вокруг нас. Снаряды рвались так густо, что от разрывов стало светло как днем. И если бы не ниши, в которых мы попрятались, быть бы нам на том свете. Как только закончился артналет, мы двинулись к подбитой машине. Подползли и – о, ужас! Теперь с правой стороны была разбита гусеница и покорежен первый каток. Снаряд угодил рядом с машиной и добавил нам работы. Теперь самоходку надо было отправлять на рембазу. Мы сняли с машины оба пулемета, взяли запасные диски с патронами и отошли назад к бойцам, занимавшим здесь оборону, став на время пехотинцами. Дождались утра. С рассветом наши войска пошли в атаку, и машина оказалась у нас в тылу. Подъехал с «летучкой» Коля Суслин…
Не могу не вспомнить о случае, который произошел с ним однажды в боях под Севском, где определенной линии фронта не существовало – драпавшим немцам было не до обороны. Суслин вез для Георгия Машкина запчасти. Спутав лесные дороги, он попал в немецкий тыл, да так далеко, что немцы, увидев «летучку», никак не могли понять, чья она. А Коля понял, что попал в неприятную историю. Он отъехал от дороги метров на пятьдесят, приказал сержанту выставить в окно над кабиной ствол пулемета, сам с водителем приготовил автоматы и гранаты. Двинулись в обратный путь, чуть свернув с дороги, по которой шел поток отступающих немцев.
Километра через два-три затаились в кустарнике, и когда в предрассветной мгле стала чуть просматриваться линия фронта, Суслин со своей командой решил огнем с фланга поддержать наши наступающие части. Они сожгли одну автомашину, уничтожили много солдат и благополучно добрались до самоходки. Через два часа догнали свой полк и вступили в бой.
Войну Суслин закончил удачно. После войны я его потерял. Долго не мог найти, но вот прошло 35 лет, и я его нашел... в Ленинграде через адресное бюро. В ответ на мое письмо он написал мне 24 апреля 1980 года, каким образом оказался в Ленинграде. Оказывается, после войны продолжал служить в армии, в раз личных военных округах, а с 1955 по 1962 год снова попал в Германию и только через два года уволился из армии, будучи уже в Прикарпатье. Так и прослужил техником полка. Капитан по званию. Заработал небольшую пенсию. Имеет дочь и сына, оба с высшим образованием. После войны работал техником по ремонту судов. Нажил массу болезней, начиная от язвы желудка и кончая склерозом сосудов головного мозга. Захотелось мне увидеться с Николаем Семеновичем. Но, видно, уж не судьба.
Сандомирский плацдарм
Сандомирский плацдарм! Как много унес он наших жизней! Переплавляться через речку Сан, приток Вислы, пришлось буквально у немцев «на плечах». Река была мелководной, и почти до середины реки солдаты шли вброд. Левый ее берег был высок и удобен для обороны.
Здесь немцы применили дальнобойные орудия, каждое из которых устанавливалось на трех железнодорожных платформах. Они ввели в бой и танки новой марки – «королевские тигры». Это мощный танк с сильным вооружением и толстой броней. Здесь, под Сандомиром, они испытывались впервые. За ними следили их конструкторы. Но ничего немцам уже не помогло. Сопротивление было сломлено. Плацдарм был взят к началу зимы 1945 года.
Сандомир – по-польски «Сандомеж» – город древний. Здания красивой архитектуры, много частных лавочек, что было удивительно для нас, кафе и рестораны. Есть и театр. Полк стоял в обороне на расстоянии 2-3 км от города. Командование полка разрешало солдатам и офицерам уходить в увольнение в город, знакомиться с его достопримечательностями. Немцы его совершенно не тронули. Всякие были люди среди поляков. Были случаи, когда при въезде в село или город нас встречали с распростертыми руками, а при выезде провожали пулеметной очередью.
...Сандомирский плацдарм – как шлагбаум на магистрали. Он открывал дорогу на Берлин.
А весна все больше давала о себе знать. Весна Победы. Она казалась такой близкой, а для меня оказалась еще и полной неожиданностей. Она сделала меня калекой и окончательно заставила расстаться с мечтой детства – стать танкистом.
Все это смешалось в мыслях в те долгие дни и ночи, когда я страдал на госпитальной койке.
Главное же – Победа! Мы так мучительно долго шли к ней. По-разному, но пришли вместе – те, кто остался жив, кто завершил путь инвалидом, кто остался на полях сражений.
Пора домой!
Н. Дегтярев
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!