В нашем семейном альбоме нет фотографий отца. Мать выбросила их, а на общих снимках, где он был, зияла дыра вместо лица.
Я чётко помню своё детство — до ухода отца и после. Отец учил меня ездить на велосипеде, встряхивать колени после падения и не плакать. По выходным мы ходили гулять в местный парк или рыбачить. Он подарил мне стеклянный шар, а в минуту отчаяния мать разбила его, так некстати оставленный на холодильнике. Я долго потом искала шар, но не нашла.
Не знаю, что не сложилось в их семейной жизни. Они вечно ругались, что-то выясняли — до слез, истерики. Когда мама начинала плакать, я выбегала на улицу, садилась на качели и тихо роняла слезы.
Несколько раз отец собирал чемодан. Мама сидела на кухне, уставившись в одну точку или начинала активно мыть посуду, вытирать пыль, поправлять вещи в шкафу. Отец с чемоданом выходил на лестничную площадку, а мама шла за ним. Он не уходил. Если внимательно прислушаться, можно услышать их тихий и долгий разговор. Наверное, им было так легче, за дверью вести еле заметный диалог. Через час они возвращались вдвоём, отец с чемоданом и мать.
Однажды отец пришёл с работы, мама позвала его ужинать. Стол был накрыт, по середине большого стола стояла ваза с яблоками, зелёными. Хрустальная ваза переливалась бликами солнечных лучей, выделяя нежность сочного яблока, когда они снова начали ругаться.
– Я так больше не могу, хватит! – закричала вдруг мама.
Кто-то из них хлопнул дверью, что чуть стекло не вышибло. Они ругались, а потом отец вышел и снова стал собирать свой чемодан. Только на этот раз было всё по-другому. Мне стало не по себе, словно я одна в бурлящем потоке горной реки – меня окунуло в тёмный омут и несло в тартарары.
Отец подошел, погладил меня по голове и что-то сказал. Я увидела на лице его слезы, и всё во мне замерло, потому что он сам говорил: не плачь! Слезы не помогут!
– Ну, вот, принцесса, – сказал он. – Вот и всё.
Отец открыл дверь, но мама не пошла за ним. Дверь хлопнула. Я резко встала, открыла балкон и выкинула яблоки вниз. На кухне осталась мама, уткнувшись лицом в вафельное полотенце и рыдая.
Я вдруг закричала:
– Быстрей, мама! Он ушёл! Ты чего сидишь?
– Что ты, маленькая моя, – запричитала она и обняла меня. Но я вырвалась и закричала снова:
– Догони его! Догони! Я ненавижу! Ненавижу вас!
– Милая моя, – сказала она, – милая…
И я заревела.
Он ушел. Так закончился тот ужасный вечер. Может, что-то я перепутала, теперь уж и не вспомнить всё.
Однажды я прибиралась на балконе и в старом мешке нашла его свитер. Свитер растянулся и местами петли убежали. Он пах пылью и затхлостью.
Я помню прохладный летний вечер, когда отец был в этом свитере. Мы ещё тогда катались на велосипеде и заметили ежа в траве. Он взял его на руки и улыбнулся.
Когда мама вернулась с работы, свитер, надёжно свёрнутый в старый пакет, лежал в урне среди чужого мусора.
Отец жил недалеко, где-то на другом конце города, в другой семье. Теперь он учил кататься на велосипеде сына.
А для меня... он стал чужим.