Спокойное и мирное течение жизни без бед и лишений не может продолжаться долго. Когда в дом приходит несчастье, поначалу ты даже не веришь, что вот это и есть беда. Кажется, что это какая-то ошибка, так быть не может. Надо подождать или сделать что-нибудь и все вернется на круги своя, станет привычным и обыденным. Вот еще немножко, и мы будем жить-поживать, радоваться каждому дню, любить друг друга, хоть и не часто говорить об этом. Вот сейчас, ещё немножко...Но проходит время. Ты многое делаешь, а проблема не решается, беда не проходит. Она неумолима. И рано или поздно, но приходится её признать, пережить, погоревать, чтобы жить дальше. И каждый раз, когда тебе кажется, что все, предел, вот хуже этого ничего не бывает, как злой рок, судьба, или стечение обстоятельств тебе популярно объясняют, что до сей поры ты, дорогой, на самом деле и не догадывался, что значит по-настоящему плохо. И ты учишься жить с этим, учишься по-другому вставать по утрам, находить новые радости в жизни, решать новые задачи, зная, что так, как было раньше, уже не будет, как бы ты этого ни хотел, что бы ни делал. Лишь иногда, как приступ ностальгии, накатывают волной страшной боли воспоминания об утраченном рае. О том, как было, как может быть, но уже не будет… И тут остается тихо выть от отчаяния, катаясь в своем углу по полу и стараясь изо всех сил не показывать свою боль людям.
Первая беда пришла в дом тёплым сентябрьским днём, когда сухие листья с деревьев уже начали опадать, но днём всё ещё было тепло и ясно. Ночные заморозки ещё не покрывали землю инеем, а лужи - тоненькой корочкой льда, но уже давали понять, что лето кончилось. Дети уже ходили в школу. Сентябрь - самый бестолковый из учебных месяцев: уже пора учиться, а за окном - солнце сквозь разноцветные листья. Радость встречи после долгой летней разлуки с одноклассниками и учителями, и 6 уроков, музыкалка, домашка. У учителей - планы и программы, педсоветы и новое расписание. Всё начиналось как всегда.
Отец работал в новом здании общеобразовательной школы, где учились девочки, но выходили они не вместе: у каждого своя компания. Первым выдвигался папа: " Я пошёл, не опаздывайте". В школе все знали, что Марина и Света - учительские дети, но афишировать это было не принято. Заходить в папин кабинет в школе можно было только в самом крайнем случае и называть его надо было по имени-отчеству, как будто это не папа, а чужой человек, посторонний мужчина.
За Светланкой залетала в дом стайка звонких подружек. Они получали по фаршированному творогом или ягодами блинчику и улетали из дома щебеча и взвизгивая. Шла эта компания обычно полем. Дорога самая короткая и самая интересная: по пути надо было обойти пруд, протиснуться в узкий пожарный проход между домами и перейти вброд ручей. Там можно было встретить клевачего петуха, от которого потом убегаешь с громкими криками или бодучую козу на верёвке, которую можно дразнить, пока она не вырвет колышек, не очень качественно забитый хозяйкой, и не погонится за обидчиками.
Марина выходила последней. Её друзья в дом не заходили: ждали у калитки на улице. Здесь были и мальчики, и девочки. Эта компания шла по дороге, выбирая путь чистый, а не интересный. Им важнее был не столько мир вокруг, сколько общение друг с другом. И они растягивали удовольствие, приходя в школу за минуту до звонка.
День был как день. Ничего необычного. Просто отец не вернулся домой. Все думали, что он задержался по работе. Такое иногда бывало. То тетрадки проверяет, то родителей нерадивого ученика пригласит, а те могут в школу заглянуть только вечером, а то соберут совещание, мало ли что бывает. Но время было уже позднее. Встревоженных девочек отправили спать, а мать, переглянувшись с нахмуренным домовым, надела пальто и открыла дверь в ночь. Домовой поглядел строго: «Иди… Иди, не беспокойся. Я тут…»
Она была везде. Стучала в запертую давно школу. Сторож только выругался, когда она спросила, не задержался ли муж на работе. Дошла до больницы. Там, в приемном отделении ей налили валерьянки (зуб на зуб не попадал не столько от холода, сколько от нервного напряжения). Потом она бегала по друзьям, родственникам и знакомым, замирая на минуту перед каждым домом в надежде, что вот сейчас все прояснится, что муж здесь, что просто его вызвали, а он не смог предупредить. И все будут смеяться над ее беспокойством, а она будет плакать от облегчения. Но с каждым новым домом надежды становилось все меньше, а тревога все больше. После полуночи она пошла в милицию. Там заспанный дежурный капитан отказался принять ее заявление. Взрослый человек ушел из дома. Что тут такого, бывает. Может он к родственникам уехал. Может в семье что-то не так, и он просто решил сбежать. Эта мысль глубоко поразила и оскорбила ее. Опустошенная и измученная, она вернулась домой ни с чем. Там не спали. Девочки тихонько шушукались в своей комнате. Домовой сидел на стуле в гостиной, подвернув одну ногу под себя и положив голову на скрещенные на столе руки. Вторая его нога не доставала до пола, старый валенок на ней болтался мученически, грозя того и гляди свалиться на пол: "Ну?!" - с надеждой спросил он. Она молча стекла по стенке у двери и, сев на пол, бессильно покачала головой. "Будем ждать! Неча киснуть!" - домовой спрыгнул со стула, подошел к матери, поднял ее, хрупкую и высокую, - "Ничего, ничего. Не дрефь. Найдется, не иголка!"
Отца искали долго. На третий день все-таки приняли заявление о пропаже. Развернули поисковую компанию в ближайших лесах и водоемах (а вдруг утонул). События того злополучного дня врезались в память всем домочадцам поминутно ещё и потому, что они вынуждены были десятки раз пересказывать их вместе и по одному дюжине разных следователей, которые вели дело неспешно, с прохладцей, не особенно надеясь кого-то найти. Только один молоденький лейтенант отнесся к матери с участием и то и дело добывал где-то сведения о потерявших память мужчинах, которых находили на необъятных просторах нашей страны и помещали в психиатрические лечебницы. Мать объездила их немало, всякий раз рассчитывая, что вот, это он, точно он. Но возвращалась разочарованная и несчастная. Отцовский кабинет опечатали на время следствия. Приходили какие-то люди в штатском, разбирали документы, письма, книги, ученические тетради, но ничего так и не нашли. Ни одной зацепки, мало-мальского намека на то, что произошло. Отец исчез. Осталось все: одежда и книги, бумаги и дурацкая чашка, а папы, доброго и теплого, такого родного и любимого не было.
И с этим надо было как-то жить.
В маминой тумбочке обнаружились две сберегательные книжки, на которые они с отцом откладывали деньги, мечтая когда-нибудь купить машину. Мать взяла отпуск на время поисков, а потом ещё и за свой счет. Но время шло. Надо было на что-то жить. И она окунулась в работу с головой. Работала она в швейной мастерской в сменах, что означало утро-вечер через день. Одна половина дня у нее была свободна. В это время она ещё подрабатывала в ателье швеей и закройщицей на заказ. Руки у мамы были золотые, работы много, но дома она перестала бывать почти совсем. Да и платили, надо сказать не очень.
Дома за главного остался домовой. Сурьезный и практичный, он считал, что депрессия - это блажь для тех, кому заняться нечем. Именно поэтому он и повел свой курс на повышение благосостояния. Вспомнив хозяйство, которое когда-то вел, он решил обзавестись скотиной. Первыми в доме появились цыплята. Желтый выводок из сорока пищащих желтых комочков надо было кормить крошеными яйцами и греть под лампой. А домовой, почувствовав свою стихию, соорудил треугольную деревянную клетку, которую ставил во дворе на травку, и выпускал туда цыплят погулять. Они росли быстро. Но и потерь было много. Без малого половина пропала: кто от загадочной цыплячьей болезни, кто от хищной соседской кошки.
Вторым номером программы домового стала злобная коза Люська, которую ему отдали соседи, чтобы избавиться от этой гадины. Коза жрала все, до чего могла дотянуться: цветы на клумбе, валенки домового, пакеты и книжки. Утром, после того как домовой ее подоит и напоит, Маринка должна была вести это чудо в рощу пастись. Вообще-то надо было вбивать в землю колышек и иногда менять козью дислокацию, чтобы она ела свежую траву. Но Люська неизменно колышек выдирала и пробиралась в огород, объедая все на своем пути. Поэтому Маринка накрепко привязывала ее к забору. Коза обреченно вздыхала и ложилась в примятую траву. Это не значило, что она сдалась, это значило, что Маринке не надо видеть, как эта мелкая пакость отвязывается, а то примет меры...
Ну и апофеозом деятельности домового стала корова. Появилась она после того, как его посетил его коллега с соседней улицы и расписал в красках, как он с хозяевами живет и как сыр в масле катается. "Доставай сто рублей, у нас корова будет", - объявил на пороге спальни домовой матери, изрядно ошарашенной таким заявлением. Ну, предположим, это была еще не совсем корова. Это была маленькая черная телочка со звездой во лбу. Хозяйка ее матери не знала, что корова стельна, думала, в этом году ни приплода, ни молока не будет, а в марте нашла это крошечное создание. В честь этого решено было назвать это чудо Находкой. Год за ней ухаживали, прежде чем дождались первого молока. Мать ругалась, но домовой был неумолим. Это была его мечта! Но мечта связана была и с немалыми расходами. Комбикорм был дефицитом, хоть и не особенно дорогим, а вот сено надо было покупать. Самим на зиму корове и козе накосить было просто немыслимо. Сеновал забили до отказа под самый козырек. Кроме того, на следующее лето встала другая проблема. Отдоить корову утром и вечером могли домовой и мама, а вот на стоянку в лес, где Находка гуляла с мая по октябрь в стаде, приходилось ездить девчонкам на велосипедах. Сначала было страшно. Корова большая, не приыкшая к мягким детским рукам. Она била хвостом по глазам, опрокидывала подойник, убегала. Но постепенно привыкла и ждала их с нетерпением.
Спустя некоторое время после пропажи отца, к маме стали свататься разные кавалеры, и местные, и приезжие.
Приходил муж давней маминой подруги, пьяный мусорный хромой мужичонка. Он вставал на пороге, прислонившись к притолоке и ныл: "Таньк, я люблю тебя, Таньк, чего ты за меня замуж не вышла?" Домовой ругался: "Явился, пьянь подзаборная... иди, иди давай отсюда". Потом приходила его жена, огромная картавая дебелая баба, и начинался натуральный скандал: "Вали домой, кобелина проклятая, всю душу, гад, пропил, весь дом пропил, Дон-жуан, х...в". С пинками и затрещинами, оскорблениями и проклятиями незадачливый ловелас отпралялся домой. Мама все это представление как будто не замечала. Она занималась своими делами молча и сосредоточенно. Подруга и по совместительству жена влюбленного возвращалась поругаться, втроем с домовым они садились на кухне, долго пили чай и о чем-то разговаривали. После этого мама выходила заплаканная, но умиротворенная. Девчонок на эти посиделки не пускали и они, умирая от неизвестности и тревоги, немножко подслушивали под кухонной дверью, но не понимали, о чем говорят взослые.
Приезжал ещё красавец-моряк. Этот запомнился девчонкам тем, что водил их в рощу гулять, попутно выспрашивая, что любит их мама. У него были ярко-голубые брюки со стрелками и широченный ремень с огромной пряжкой с двумя язычками. Светка отродясь таких не видела, но спросить, а зачем такой, или попросить посмотреть не осмелилась.
Третьим и последним был бывший сосед, уехавший когда-то в город на поиски счастья. С ним мама выходила в сад. Девчонки страшно ревновали. Было понятно, что здесь была какая-то давняя история. Но из сада мама вернулась одна, и на маринкино замечание: "А где жених?" Тихо ответила: "У меня муж есть."
Жизнь в доме продолжалась.