«Василиски! Там Василиски!» – дозорный бежал к лагерю выпучив глаза и махал рукой в сторону дальнего пригорка.
В лагере началась суматоха. Вояки, ещё неделю назад мирные труженики от сохи, лихорадочно прятали самогон. Хватали кто дрын, кто деревянный меч, метались в поисках неведомо куда засунутых круглых щитов, лучники копошились в траве, подбирая рассыпанные тут и там самодельные стрелы. То и дело кто-нибудь кидал завистливый взгляд на развалившегося в тенёчке Михая. Он как будто совсем не тревожился. Беззаботно пыхтел папироской и из солидарности старался сделать хмурое лицо. Получалось из рук вон плохо.
Но тяжелее всех приходилось командиру: он наравне со всеми не просыхал уже неделю, а теперь именно от него требовалось придать этому сброду внушительный вид, быть достойным примером. Ибо командира здесь уважают и верят в него, как… как… Забросив тщетные попытки подобрать сравнение, он ещё раз обвёл своё воинство мутным взглядом. Почти все успели натянуть кольчуги, только Петька, которому накануне досталось чуть больше других, всё ещё возился с рубахой. Причём надел её задом наперёд и теперь, матерясь, непослушными пальцами пытался затянуть пояс со спины. Да, слабоват…
– Помогите ему, – кивнул командир двум приличного вида мечникам, – а то до вечера не управится.
Митька, самый молодой в лагере и недавно женившийся, волновался и приглаживал волосы ладошкой. Командир решил его подбодрить:
– Не ссы, парень! Первый бой самый трудный, потом привыкаешь.
Митька нерешительно переступил с ноги на ногу, потом отважился:
– А может, и не надо их совсем, боёв-то?
– Чего?! – командир аж поперхнулся. – Думай, что говоришь! Нормальному мужику дома сидеть да за юбку держаться?
– Да нет… Я не то имел в виду, – растеряв запал, Митька юркнул за спины соратников и стал пробираться к Михаю. Что ни говори, а Михай тут единственный островок спокойствия. Глянув на его недельную щетину, Митька ощупал своё лицо, дёрнулся было побриться клинком, но вспомнил, что меч деревянный, да и махнул рукой: что выросло – то выросло, само виновато.
– Николаич… – копейщик Тимоня потянул командира за рукав. – Ты бы речь, что ли, толкнул. Для поддержания духа, так сказать.
Командир прокашлялся и гаркнул:
– Воины! Помните: каждый волен делать, что ему душа велит. Мы здесь за этим. Возьмём своё право не силой, так хитростью!
Повернулся к Михаю и взглядом спросил: «Ты же не против?». Тот лениво потянулся:
– Валяй, сочтёмся. Дров на неделю подвезёте, да чем крышу залатать.
Тем временем над пригорком зазвучала, приближаясь, песня, а вслед за ней показалось пёстрое войско. И состояло оно целиком из баб. Одни тащили в руках узелки с домашней едой, другие держали младенчиков, ребятня постарше обгоняла их и носилась взапуски по траве. Возглавляла шествие крепкая и суровая Василиса Кондратьевна. Она несла дрын.
– Ну, и где ваше дристалище? – сходу спросила Кондратьевна. Николаич робко поправил:
– Ристалище…
– Да один хрен. Наигрались уже?
– Это не игра, – командир возвращал солидность. – Это рекос… сн… рекон-струкция!
В его пухлое пузо с разбегу врезался пацанёнок лет десяти: «Батя, дай мечом помахать!» – Николаич выронил деревянный двуручник, и всех как будто расколдовало. Мужики потянулись к жёнам, лагерь наполнился равномерным бубнежом.
«Вася!» – «Василиса», – «Василисушка…» (это ластился влюблённый Митька) – «Васенька», – «Пил?» – «Михай пил, мы рядом стояли», – «А перегар?» – «Наркомовские сто грамм, для храбрости», – «Это из другой исторической эпохи», – «Какая ты у меня, Васька, умница!» – «Стосковался», – «Володька, положи, уронишь!» – «О, картошечка», – «Сколько самогонки выдули!» – «Михай всё, чесслово», – «И лучок захватила? Ай, хозяюшка!» – мужики распалили костерок, бабы накрыли поляну, и вскоре все, примирённые и умиротворённые, расселись парочками. Детвора доломала стрелы и принялась катать щиты навроде колёс.
Василиса Кондратьевна оттаяла и запела. Песню подхватила Василиса Никитична, помогая своему Петьке переодеть рубашку. Василиса Андреевна оторвалась от Митьки и вступила третьей. Вскоре все Василисы выводили застольно-лиричное, мужики их поддержали, фоном попискивали и голосили младенчики, и только Василиса Ильинична отвернулась от Михая и сидела насупившись. Ещё бы: мужики говорят, он один и пил. Михай перенёс клевету молча и с достоинством, как обещал командиру.
Вечерело, все засобирались домой. Василиса Ильинична отмахнулась, мол, идите, мы тут ещё потолкуем. Уходя, бабы смотрели на Михая с осуждением, мужики – сочувственно. За их спинами долго ещё слышалась брань Ильиничны, потом стихла.
– Не перестаралась? – тихонько спросила Василиса у мужа, когда односельчане скрылись за пригорком. Михай обнял супругу:
– В самый раз. Нам за энту комедию мужики дров подвезут. И крышу починю на той неделе.
– Ай, хитрован!
– Не хитрован, а громоотвод. Тяжёлый труд, между прочим, – супруги ещё шутили, а потом обнявшись смотрели, как догорает костёр. Им было бескомпромиссно хорошо.