Глаз никто не поражал мне,
Сам глаза я поразил.
Софокл, «Царь Эдип»
После занятий в университете Артем и Леся отправились к ней домой, на Петровку, пили пиво, болтали. Артем был единственным провинциалом среди Лесиных друзей, единственным, кто осилил всего Достоевского и знал, кто такой Паточка. Он мог на равных обсуждать с ее отцом легенду о Великом инквизиторе и проблемы негативного платонизма.
Николай Дмитриевич Орловский был философом, публицистом, в недавнем прошлом - известным диссидентом, но вот уже лет пять передвигался только в инвалидном кресле, а его жена, мать Леси, почти не вставала с постели — у нее было высокое давление, от которого она спасалась клоделином. Орловский переводил и комментировал Франкла, и Артем был первым его читателем.
- Вот Франкл пишет, - сказал Артем, склоняясь над машинописной страницей из очередной порции перевода, - что в отличие от животных инстинкты не диктуют человеку, что ему нужно. И в отличие от человека вчерашнего дня традиции не диктуют сегодняшнему человеку, что ему должно. Не зная ни того, что ему нужно, ни того, что он должен, человек, похоже, утратил ясное представление о том, чего же он хочет. В итоге он либо хочет того же, чего и другие, а это конформизм, либо делает то, чего другие хотят от него, и тут у нас тоталитаризм. То есть Франкл, несомненно, говорит о человеке в обезбоженном мире, но не упоминает Бога...
- Франкл — не Достоевский, - сказал Орловский, прикуривая новую сигарету от предыдущей и подмигивая дочери. - А твой Антиной ничего, хоть и юрист... да еще и не курит...
Артем Муратов был красив и умен, очень умен, и он упивался своей красотой, а еще больше своим блестящим умом, который резко выделял его среди сверстников, и упивался самой мыслью о том, что Леся предпочитает его своим московским друзьям.
Когда Орловский скрылся в своем кабинете, а компания разошлась, Артем и Леся устроились в уголке на диване и стали целоваться, и она — он это чувствовал — готова была позволить ему больше, а потом он побрел домой, думая о Лесе, и ее запах смешивался с аппетитными запахами, доносившимися из ржавых киосков, и у идеальных манекенов в витринах было Лесино лицо, и он вдруг остановился и застонал, пугая прохожих, застонал от отчаяния, потому что он был красив и умен, но не курил только потому, что не хватало денег на «мальборо», а курить «приму» было унизительно...
Он купил в киоске бутылку водки и пирожок с капустой, устроился в домике на детской площадке, выпил и закрыл глаза...
Соблазн, соблазн, соблазн — он был всюду, вся Москва источала соблазн, от которого слезились глаза и лицо горело пятнами, как от ожогов. Соблазн был женщиной с толстыми ногами и открытыми блестящими плечами, пьяно улыбнушейся Артему, когда он чуть не задел ее, соблазн был этикетками напитков в киосках, книгами на развале, автомобилями, запахами, цветами, звуками, доводившими до головокружения, до раздражения, потому что Артем не мог позволить себе ничего из того, что ему хотелось, хотя, быть может, и не было нужно, и в этом-то и заключалась мучительная сила соблазна, вызывавшего страдания. Почти каждый день он слышал истории о тех, кому улыбнулась Фортуна: кто-то выиграл в казино, кто-то получил наследство, - а вот Артему не везло, совсем не везло. Он ненавидел детей из хороших семей, окружавших Лесю: им и при советской власти жилось сладко, сейчас еще слаще, а он, красивый и умный, как был нищим, так и остался...
Артем приехал в Москву четыре года назад, вскоре после похорон отца, поселился у старухи Веры Михайловны, дальней родственницы матери. Старуха жила в старой большой квартире между Брюсовым и Леонтьевским переулками, рядом с Тверской.
Провожая сына в Москву, мать сказала, что Вера Михайловна - «дама с прошлым», однако Артем так и не понял, что она имела в виду. Но свидетельств этого прошлого в квартире было много: картины известных мастеров на стенах, безделушки из бронзы и слоновой кости, драгоценности, которые старуха никогда не надевала. Спальня ее напоминала антикварный магазин и была до потолка уставлена шкафами и шкафчиками, сундуками и коробками, столиками и пуфиками, торшерами и часами...
За старухой присматривала внучка Алина, у которой был
точеный нос, восточные глаза, красивый рот с темным пушком на верхней губе и чудовищной толщины бедра. Артему казалось, что перед ним два разных существа: внизу — безобразная тварь, состоящая из огромной задницы и толстых ног, а верхом на этой твари — всадница с изящным торсом и маленькой грудью.
Алина работала в детской библиотеке, была неразговорчива, носила ортопедические ботинки и юбки-колокола до пола, ходила вразвалку, и от нее всегда пахло ихтиоловой мазью. Жила она в соседнем доме, но часто оставалась ночевать у старухи, устраиваясь в гостиной под картиной Дейнеки. По вечерам и выходным она целыми днями разговаривала по телефону с родней, кого-то уговаривая, кого-то поругивая, кого-то пытаясь помирить, а кого-то развести, и о чем бы она ни говорила, о покупке новых сапог или о смерти близкого человека, никогда не повышала голоса, а завершала все разговоры одной и той же репликой: «Черт бы вас всех...»
В первый же день она показала Артему старухины бриллианты и картины и велела расписаться под списком ценностей: «На случай, если что-нибудь пропадет». Это унизительное действо повторялось каждую неделю: Алина в присутствии Артема пересчитывала все эти колье, кольца, перстни, всех этих Лентуловых и Серебряковых, а потом он заверял своей подписью этот список.
Алина готовила завтрак, обед и ужин — дома Артем был всегда сыт, но о том, чтобы выдавать родственнику хоть какие-нибудь деньги на расходы, и речи не было.
Артем пытался заработать, устроился по случаю в бригаду, клепавшую переводы второсортных американских детективов, но денег хватило только на ужин с Лесей в ресторане средней руки. Леся надела новые туфли, натерла ногу, пришлось ехать в метро и тащиться пешком, и Артем всю дорогу проклинал себя последними словами и ненавидел Лесю.
Тем же вечером он столкнулся у двери с пьяненькой соседкой, сорокалетней тощей блондинкой, и она стала его первой женщиной, и несколько месяцев он говорил Лесе, что не может после лекций зайти к ней, поскольку занят важным делом, а на самом деле с упоением трахал тощую соседку, и так продолжалось до тех пор, пока ее мужа-мента не убили, после чего к ней переехал огромный сержант, и в тот же день блондинка послала Артема подальше, и он всю ночь рвал зубами подушку и рычал от бессильной злобы...
Отчаяние его только усиливалось, когда он думал о будущем.
Сгорая от стыда и ненависти ко всему свету, он бродил по узким переулкам между Никитской и Тверской, мечтая о чуде, призывая чудо и думая о картине Зинаиды Серебряковой, висевшей в простенке между гостиной и столовой, или о старинном перстне с рубином, который Алина надевала на безымянный палец и подносила к лампе, прежде чем занести в список и убрать в сундучок, и тряс головой, чтобы прогнать наваждение, и чуть не плакал...
Он проклинал мечты, которые делали его несвободным, превращали в частицу хаоса, беспорядочно мечущуюся в ожидании чуда воплощения. Он думал, что ради мечты готов на все, даже на убийство какой-нибудь старухи вроде Веры Михайловны, медленно угасавшей среди сокровищ.
Старуха целыми днями дремала в обнимку с болонкой, толстой и больной. Почти каждый вечер Алине звонили ближние и дальние родственники, чтобы справиться о здоровье Веры Михайловны, и всякий раз Алина отвечала: «Не дождетесь», а потом, опустив трубку на рычаг, повторяла: «Не дождетесь», глядя своими страшными восточными глазами на Артема, который сидел в кухне напротив и жевал макароны.
Умом он понимал, что слова Алины к нему не относятся, поскольку он был слишком дальней родней старухи, чтобы претендовать на наследство, но где-то в глубине его души жила вера в русское «вдруг», в улыбку Фортуны, в колечко с бриллиантом, закатившееся в темный уголок, или в эскиз Бакста, забытый на антресолях. Но время уходило, старухе становилось все хуже, а «вдруг» не случалось. Глядя на руки Алины, решительно резавшей на тарелке мясо, Артем ясно понимал, что эти руки не упустят ни колечка, ни эскиза — ничего не упустят.
Он ненавидел старуху, ненавидел Алину, ненавидел себя.
Допив водку, Артем вылез из детского домика, выпрямился и упал от удара в лицо.
Удар был таким сильным, что на несколько мгновений Артем ослеп. Он мычал и мотал головой, стоя на четвереньках, пока кто-то грубо тормошил его, обшаривая карманы. А когда они ушли, он сел, разлепил глаза, провел рукой по лицу, залитому кровью, и вдруг с какой-то особенной ясностью понял, что погибнет, исчезнет, если сейчас, сию минуту не сделает ничего, чтобы вырваться из этого смрадного хаоса. Поднялся на ноги, прикусил губу и пошел в темноту, покачиваясь из стороны в сторону.
Поднимаясь наверх, он еще не знал, что сделает, не понимал, что нужно сделать, и в своей комнате он этого еще не знал, когда включил свет, подумал только, что если сейчас ляжет и заснет, то ничего не изменится, поэтому не стал ложиться. На столе лежала книга Оливье Альбера «Сен-Жюст и сила обстоятельств», которую он начал читать несколько дней назад. На спинке стула висели отглаженные брюки. У двери стояли ботинки, начищенные до блеска. Узкая кровать была аккуратно заправлена. Ничего лишнего. Он во всем себе отказывал, потому что ничего не мог себе позволить. Он вдруг представил, как его тело будет висеть под потолком, в который вкручен прочный стальной крюк для люстры, усмехнулся и вышел из комнаты, хотя все еще не знал, что сделает через минуту. Прошел через гостиную, отметив про себя, что в квартире нет никого, кроме него и старухи, и еще не до конца понимая, что сейчас сделает. Вошел в спальню Веры Михайловны, где пахло скипидаром и псиной, взял подушку, уже не думая о том, что сейчас сделает, набрал в легкие побольше воздуха, всем телом навалился на старуху, замер. Когда старуха перестала сучить ногами, выпрямился, зажмурился от яркого света, вспыхнувшего в спальне, открыл глаза, увидел в дверях Алину в распахнутом халате и наконец выдохнул.
Откуда-то из-за кровати появилась болонка. Она ползла на брюхе и повизгивала.
- Отойди, - сказала Алина, не повышая голоса.
Артем шагнул в сторону.
Алина подняла с пола болонку, нахмурилась, что-то сделала руками — собака хрюкнула — и засунула животное в полиэтиленовый пакет, который достала из кармана.
- Вынеси, - сказала она. - Пожалуйста.
Артем оторвал взгляд от ее гладкого круглого колена, взял пакет с болонкой и вышел. Собака еще дрожала, когда он спускался во двор и шел к мусорному баку.
Вернушись домой, он сел на край кровати в своей комнате и замер. Он слышал, как Алина кому-то звонила, ходила из комнаты в комнату, открывала входную дверь, с кем-то разговаривала, кажется, с семейным врачом — доктором Зальцем, носившим кипу под шляпой, закрывала входную дверь, слышал шум воды в туалете, потом в ванной, все слышал и не шевелился, сидя на краю кровати в своей комнате. Он был пуст и спокоен. У него ничего не болело, и он ни о чем не думал. Смотрел на дверь и ждал, и ему было все равно, что случится.
В комнату без стука вошла Алина с коробкой в руках.
- Что у тебя с лицом? - спросила она.
- Ничего, - сказал он, снова глядя на ее гладкое круглое колено. - Упал.
- Это свинцовая примочка, - сказала она, садясь рядом и открывая коробку. - Потерпи.
Он молчал, пока она делала перевязку.
- Недели через две пройдет, - сказала она, закрывая коробку. - И что теперь, господин Раскольников? Что будешь делать?
- А что я должен делать? - спросил он, глядя на нее из-под повязки.
- Ты не дурак, - сказала она. - Сам должен понимать.
Он попытался обнять Алину, но она отстранилась.
- Не здесь, - сказала она.
Артем помог Алине разложить в гостиной диван и постелить простыню. Алина принесла подушки и одеяла, а сама скрылась в ванной. Он разложил подушки и одеяла, сел, свесив руки с колен, и замер, прислушиваясь к шуму воды в ванной. Наконец шум воды стих.
- Выключи свет! - крикнула Алина из ванной, приоткрыв дверь.
Он выключил свет и снова сел на диван.
В темноте Алина — на ней была ночная рубашка до пят — на цыпочках пробралась к дивану и легла у стены. На ласки она не отвечала, только вздрагивала, сопела и осторожно трогала Артема кончиками пальцев, но обнять его не решалась. Когда она согнула ноги в коленях, подняла и развела в стороны, ее суставы громко заскрипели, словно весла повернулись в ржавых уключинах. Потом она вдруг закричала и на мгновение стала идеальной женщиной — маленькой, гладкой и упругой, задрожала, как полуубитая болонка, и обмякла. Отдышавшись, закинула свою чудовищную ногу на ноги Артема, прижалась к нему и заснула.
Утром Артем заметил, что со стены в гостиной исчезла акварель Серова, но промолчал.
После завтрака они сходили в ЗАГС, где Артем узнал, что Алина старше его на тринадцать лет, и подали заявления.
Два дня они занимались похоронами Веры Михайловны.
Алина обзванивала родню — это были долгие, обстоятельные разговоры, из которых Артем понял, что все эти многочисленные племянники, внуки, правнуки и праправнуки Веры Михайловны больше всего на свете хотели бы поучаствовать в разделе имущества покойной, но Алина спокойно, без тени злобы, никогда не повышая голоса, отбивала все атаки. Она называла собеседников милыми, дорогими и сладкими, обещала никого не забыть, но было ясно, кто тут хозяйка и единственная наследница.
Тогда же Артем познакомился с ее матерью, маленькой усатой старушкой с лиловыми губами, которая явно боялась старшей дочери, и младшей сестрой Алисой — копией Алины, у которой, правда, были не такие выдающиеся бедра. Алиса недолюбливала старшую сестру, называла матерью-командиршей, но подчинялась ей беспрекословно.
На кладбище собралась огромная толпа, которая после похорон перекочевала в квартиру покойной, где были устроены поминки. Все эти люди — старики и старухи, их дети и внуки — то и дело бросали взгляды на дверь, ведущую в спальню старухи, а некоторые пытались туда проникнуть — как бы случайно, по ошибке, но безуспешно. Еще ночью Алина и Артем перенесли в эту спальню все сколько-нибудь ценные предметы и заперли дверь на ключ.
Артем держался позади Алины, окруженной родственниками, и с невозмутимым видом отвечал на вопросы. Да, он родственник Веры Михайловны по матери. Нет, дальний. Да, они с Алиной решили пожениться. Нет, он не знает, кем Георгий Шалвович приходится Наталье Львовне.
Алина была центром этого собрания, со всеми говорила, всем обещала, всех целовала, но когда за последним гостем закрылась дверь, сказала: «Не дождетесь» и облизнула верхнюю губу, покрытую темным пушком.
Спали они по-прежнему в гостиной. В постели Артем заставлял Алину делать то, чему научила его тощая соседка. Алина исполняла все его прихоти, и хотя с ее комплекцией это было нелегко, она не жаловалась ни на боль, ни на усталость.
Она водила Артема по магазинам, покупала ему дорогую одежду, белье, обувь, и глаза ее вспыхивали, когда он выходил из примерочной кабинки в элегантном костюме или пальто. По пути домой они покупали дорогой коньяк, португальские сардины и кубинские сигары — Алина ни в чем не отказывала жениху.
В университет, однако, Артем ходил в стареньких джинасах и куртке, чтобы никто не догадался о переменах в его судьбе. После занятий он по-прежнему заглядывал к Лесе, правда, ненадолго. Они терзали друг дружку поцелуями, а потом он убегал. Леся не обижалась: Артем сказал, что устроился на работу, которая отнимает почти все свободное время.
Свадьбу праздновали в начале октября за теми же столами, за которыми поминали Веру Михайловну, и гости были те же, что и на поминках, и так же они шептались и бросали такие же взгляды на дверь старухиной спальни, которая по-прежнему была надежно заперта. Но на этот раз родне достались подарки — пришлось пожертвовать кое-какими эскизами, рисунками, колечками и ожерельями. Самый дорогой подарок получил доктор Зальц, написавший в заключении о смерти Веры Михайловны, что она умерла от острой сердечной недостаточности.
Благодаря чудодейственным мазям, которыми Алина пользовала Артема каждый день, синяки у него исчезли, и он предстал перед родственниками жены во всем блеске. Гости смотрели на ослепительно красивого юношу снизу вверх, переводили взгляд на его жену, торс которой восседал на облаке белых кружев, перешептывались, но смеяться не осмеливались. Только младшая сестра Алины не выдержала и, целуя на прощание нового родственника, прошептала: «Ну ты и попал, красавчик».
Через неделю Алина обзвонила родственников, те тотчас подняли на ноги своих друзей и сослуживцев, и вскоре Артем был принят в известное адвокатское бюро Гольца. Должность была очень скромной, но лучезарно-перспективной, как выразился импозантный Гольц, поздравляя нового сотрудника с поступлением в бюро.
Теперь Артем действительно был занят, засиживался в конторе до глубокой ночи, брал работу на дом и с Лесей общался только в перерывах между лекциями.
За две недели до Нового года Алина поскользнулась и упала на тротуаре, когда шла домой с работы.
Поначалу Артем подозревал, что это какая-то уловка, и каждый день навещал жену в больнице, но вскоре понял, что ошибался. Врач сказал, что несколько месяцев ей придется провести в постели, а передвигаться на своих двоих она не сможет никогда — только в инвалидном кресле, да и то если повезет.
Квартира снова наполнилась родственниками — они ахали, охали, шептались и поглядывали на дверь спальни, где хранились сокровища.
Алину устроили в комнатке, которую еще недавно занимал Артем. Она попросила оставить ее наедине с Алисой. Артем сел у двери на стул, чтобы никто не мог помешать сестрам. Их разговор длился больше часа. Наконец раскрасневшаяся Алиса вышла из комнаты, сказала, что будет ухаживать за сестрой, пока та не выздоровеет, и заперлась в кухне.
Артем выпроводил гостей и зашел к жене.
- Если хочешь, - сказал он, - перенесем тебя в спальню...
- Здесь хорошо, - сказала Алина. - Тебе завтра к Гольцу?
- Завтра воскресенье.
- А...
- Свет выключить?
- Не надо. - Облизнула верхнюю губу. - Не обижай Алису. Она со странностями, но это из-за отца. Он был тяжелым алкоголиком, и когда меня не было дома, бил ее... ей до сих пор страшно, когда она одна...
Он кивнул.
- И не бойся, - сказала Алина, отвернувшись.
- Я и не боюсь, - сказал он, помедлив. - С самого начала не боялся. Это другое...
- Другое?
- Это не страх.
Алина выжидательно посмотрела на него, сдвинув брови, но он промолчал, и она закрыла глаза.
Артем поцеловал жену в лоб, отметив, что ресницы у нее влажные, глянул на книгу о Сен-Жюсте, лежавшую на письменном столе, и вышел.
Среди ночи его разбудила Алиса, от которой сильно пахло водкой.
Она перебралась через Артема, легла у стенки и затихла, вся дрожа.
Было слышно, как в мусорных баках во дворе шуршат крысы.
- Ты все знаешь? - спросил наконец Артем. - Она тебе все рассказала?
- Все, - прошептала Алиса. - Лифчик тоже снять?
Отвечать он не стал.
Алиса целые дни проводила с старшей сестрой, выходя из дома только в аптеку и гастроном, убирала квартиру и готовила еду. Вечером она подводила глаза, красила губы, надевала красивое платье, чулки и туфли на каблуках — Алине это и в голову не приходило — и за ужином пыталась занимать Артема разговором. Она волновалась, голос ее иногда дрожал. Артем был настороже. В постели она, как и старшая сестра, терепливо переносила боль и ни на что не жаловалась, а после секса ругала Алину, которая считала ее маленькой дурочкой и пыталась контролировать каждый шаг.
Алисе хотелось выйти куда-нибудь в воскресенье с Артемом, в кино или просто погулять, но сестра была против.
- А под подушкой у нее спрятан нож, - сказала Алиса. - Ты представляешь? Нож! Она всех боится! Всех! Даже меня!
Артем поцеловал ее в плечико, и она, счастливо всхлипнув, заснула.
В начале апреля Алиса сказала, что беременна.
В тот день она дала сестре двойную дозу снотворного и упросила Артема сводить ее в кафе на Тверской. Она пила шампанское, была возбуждена, глаза ее блестели, говорила много, сумбурно, то громко смеялась, то промокала платочком глаза.
Артем колебался, не зная, сказать ли Алисе, что она еще никогда не была такой красивой, или не говорить, но в конце концов решил промолчать.
- Если будет девочка, назовем Анной, - сказала вдруг Алиса. - Анна Муратова. Почему она не может носить твою фамилию? Из-за Алины, да?
Он не ответил.
- А знаешь что... - Она наклонилась к нему через стол и понизила голос. - Она ведь принимает столько таблеток... не глядя принимает...
Артем покачал головой, и Алиса не стала продолжать этот разговор.
На следующий день Артем вернулся домой позже, чем обычно: в бюро было много дел. Под дверью комнаты, где жила теперь Алина, горела полоска света, и Артем не удивился, не обнаружив Алису в постели: видимо, старшей сестре потребовалась ее помощь. Такое случалось, Алисе иногда приходилось ночевать в комнате старшей.
Рано утром после душа он все же решил заглянуть к Алине.
Постучал, толкнул дверь, шагнул и на секунду замер, увидев Алину, которая лежала на боку, свесив голову с кровати почти до пола, и Алису, скорчившуюся на полу в луже крови. Осторожно ступая среди разбросанных вещей, битого стекла и таблеток, приблизился к жене, ткнул пальцем в плечо, сунул руку в карман ее халата, вытащил связку ключей, потом потрогал Алису, выпрямился, взял со стола книгу Оливье Альбера и вышел.
Ему понадобилось минут пятнадцать, чтобы собрать вещи — белье, одежда, сундучок с драгоценностями, несколько картин без рам и погрузить в машину, и еще десять минут, чтобы доехать до дома Леси.
С сундучком в руках он поднялся по лестнице, не успел постучать — дверь открылась, вышла Леся с рюкзаком в руках. Артем взял Лесю за руку, она порывисто обняла его.
- Я так больше не могу, - сказал Артем, - не могу...
- Я тоже, - сказала Леся, - тоже...
В прихожей он поставил сундучок на пол, Леся отшвырнула рюкзак, снова обняла Артема, бормоча что-то невзразумительное, и они ввалились в ее комнату, на ходу снимая одежду друг с друга, а когда оказались у окна, Леся схватилась за штору, дернула, но прежде чем штора опустилась, Артем заметил, что щеки, лоб, шея и даже плечи у нее были ярко-красными, словно на нее плеснули кислотой. Он хотел рассказать Лесе обо всем — о старухе, об Алине и ее сестре, но она ничего не хотела слушать, она вся дрожала и тянула его к себе, и он стал ее целовать в губы, в глаза, в плечи, а потом они упали боком на кровать, Леся закрыла глаза, шея ее вздулась, и она забормотала, едва справляясь с заплетающимся языком: «Больше жизни... больше жизни...»
Артему казалось, что обладание этим прекрасным телом доставит ему радость, счастье, которого не могли доставить ни Алина, ни ее сестра, ни даже опытная тощая соседка, но секс вышел довольно сумбурным, бестолковым, Леся двигалась резко, беспорядочно, то отталкивая его, то прижимаясь, искусала свои губы до крови, нечаянно ударила его коленом в живот, и ему стоило немалого труда удерживать ее, довести дело до завершения, но в конце она снова его ударила коленом, обняла, стала тереться лицом о его грудь, всхлипывая, слепо целуя во что придется и бормоча: «Больше жизни... больше жизни...», а он лежал на спине, легонько поглаживая ее влажную спину...
Только вечером Артем смог наконец рассказать Лесе о своей тайной жизни. О соблазне, о неудержимом влечении, об алчности, о темном вожделении, которое привело его к убийству, об Алине, которая руками сломала хребет болонке, еще живой, еще бившейся, когда Артем выбрасывал пакет в мусорный бак, о ловушке, в которую он попал и даже не попытался выбраться, хотя, наверное, и мог бы, потому что у Алины не было никаких улик, доказывающих, что это именно он убил старуху, но что-то перевернулось внутри, там, в душе, и все стало абсурдом, и он смирился с абсурдом, признал, что неизбежное и есть необходимое, принял такую жизнь, хотя ее ему даже не навязывали, потому что коготок увяз — всей птичке пропасть, и он не раздумывая сделал третий шаг, и четвертый, в глубине души понимая с ужасом, что все это ему нравится, и стал жить шаг за шагом, заперев душу, оледеневший, равнодушный, трахал сначала Алину, был с нею жесток, и она молчала, терпела, понимая, что и ей не избежать расплаты за то, что случилось, и она расплачивалась, а потом так же поступал с ее младшей сестрой, с Алисой, которая — по воле старшей сестры, но и не без темного удовольствия — согласилась стать его наложницей и тоже молчала, не жаловалась, молча переносила его жестокость, а потом, похоже, влюбилась, забеременела и больше не могла терпеть соперницу, лежавшую пластом в маленькой комнате, а Алисе хотелось владеть мужчной безраздельно, хотелось, чтобы их ребенок носил правильное имя, и однажды она решила избавиться от старшей сестры, но что там между ними произошло, он не знал, как и вообще почти ничего не знал и не хотел знать о них, возможно, Алина воспользовалась ножом, спрятанным под подушкой, как знать, и теперь обе они мертвы, одна лежит на боку, свесив голову с кровати до пола, а другая скорчилась на полу в луже крови, а он — он собрал вещи и приехал к Лесе, и вот они вместе, но что-то в этой истории не так, потому что он-то думал, что смерть Алины и ее младшей сестры освободит его от абсурда, но он по-прежнему не чувствует себя свободным, хотя к смерти сестер и непричастен прямо, что-то не так, не так, и он не понимает, что не так...
- Тебе надо просто вернуться туда, - сказала Леся, - вызвать милицию, дать показания... если хочешь, и я, и папа, и мама скажем, что ту ночь ты провел у нас... но тебе и так ничего не грозит, Артем, ты ж непричастен... неприятно все это, конечно... да и вся эта возня с похоронами... но все пройдет, все забудется... а старуха — ну что старуха... ее не вернуть... и она пройдет... - Она прижалась к нему, обняла. - Мы будем вместе, будем счастливы... а этот ужасный груз, смерть этой несчастной старухи — я помогу тебе, любимый, помогу, конечно, мы вместе понесем этот груз, разделим его, и это не помешает нашему счастью... мы ж любим друг друга, и любовь все пересилит... я с тобой, я рядом, ты мой Антиной, а я твоя, твоя...
Она боромотала, шептала, лепетала, целовала, гладила его, ласкала, пока он не затих, погрузившись в сон.
Под утро Артем вышел в туалет и столкнулся в темном коридоре с человеком, который попытался напасть на него. Артем оттолкнул его, включил свет и увидел женщину, неподвижно лежавшую в углу. На шум прибежала Леся. Женщина оказалась ее матерью, наглотавшейся клоделина до помрачения ума. При падении она ударилась головой о холодильник, стоявший в коридоре, и умерла.
- Ради Бога, - сказала Леся, схватив Артема за руки, - это случайность! Ты не виноват! Она ничего не соображала, Артем, ты ни в чем не виноват! Нет, Артем, нет!.. - Перевела дух. - Послушай, никакая эксгумация не поможет доказать, что старуха была задушена подушкой. К смерти сестер ты не имеешь никакого отношения. Мама погибла случайно. Ты слышишь меня? В любом суде тебя признают невиновным!..
Он не стал спорить.
Принял душ, оделся и вышел на улицу.
Леся бежала за ним, пытаясь остановить, но он не обращал на нее внимания.
Когда он взялся за ручку двери, ведущей в отделение милиции, взорвался автомобиль, припаркованный у тротуара. Погибли двое милиционеров, которые курили на крыльце, и четверо прохожих. Леся не пострадала — она стояла на другой стороне улицы.
Артема доставили в больницу. Врачи вытащили осколки, зашили легкие, скрепили кости, но больше ничего сделать не могли. В середине мая Леся отвезла Артема домой.
- Он всегда будет так улыбаться? - спросила она у врача.
- Это не улыбка, - сказал врач. - Непроизвольная гримаса. Маска.
Николай Дмитриевич Орловский умер вскоре после похорон жены, и Леся осталась одна. По утрам она тщательно мыла Артема, кормила, усаживала в кресло, подкатывала к окну, выходящему во двор, и убегала в университет. Днем его проведывала старушка-соседка — она вытирала ему рот и поила из бутылочки подслащенной водой.
Когда подошло время рожать, Леся наняла сиделку. Денег хватало: она потихоньку продавала драгоценности из сундучка, приберегая на черный день холсты Дейнеки, Шагала, Филонова и Ларионова. После родов пришлось нанять еще и няньку.
Получив диплом, Леся устроилась в адвокатское бюро Гольца и вскоре стала хорошо зарабатывать. Высокая, стройная, красивая, она пользовалась большой популярностью у мужчин, но спала только с Гольцем. Они встречались на его даче, но иногда он навещал ее на Петровке. Гольц был деликатным любовником — он старался не шуметь и не попадаться на глаза Артему, уважая чувства любимой женщины.
Леся следила, чтобы Артем всегда был сыт, хорошо одет. Днем сиделка гуляла с ним в сквере до и после обеда. По воскресеньям Леся сама вывозила Артема на прогулку. Рядом нянька катила коляску с их дочерью. Артем сидел в инвалидном кресле, вцепившись руками в подлокотники и чуть кренясь влево, и на лице его стыла улыбка.
Вечером, когда Артем сидел у окна, Леся опускалась перед ним на корточки, брала за руку, и он медленно, с трудом, с усилием, рывками поворачивал к ней голову, и она всматривалась в его улыбающееся лицо, и эта улыбка не давала ей покоя, что-то в ней было не то, не так, но что не так, Леся не понимала...