В идеальном государстве Платона на вершине управленческой пирамиды стоят философы. А под ними – сословие стражей, воинов, обязанных защищать государство от внешних и внутренних врагов. Получается, что философы должны управлять воинами, отдавать им приказы, определять направление их атак, смысл и цели войны. Воины становятся для философов инструментом управления и преобразования мира, орудием, кончиком копья, которое держат в руках философы и направляют в нужную точку. А значит, в государстве, стремящемся к идеалу, философы должны обладать военной силой, чтобы привести управляемое ими общество к идеалу. Идеи недостаточно, нужен меч. Иначе идея останется мёртвой буквой, похороненной в пыли библиотек.
Уже это небольшое рассуждение показывает, что тезис Маркса «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» если и верен, то только потому, что у философов практически не было подходящих инструментов для изменения мира. Идеального государства в реальности никогда не существовало, и философы не обладали собственной армией, способной менять реальность в соответствии с философским представлением о благе и истине. Вот почему философы всегда так стремились заручиться поддержкой сильных мира сего: только тогда, когда идея находит обладающего силой сторонника, она способна менять реальность. И если у тебя нет собственной силы – повлияй на того, у кого она есть.
Ведь каждая настоящая философия – это бунт против устоявшейся реальности, а в подобном бунте обычно заинтересован и ещё кто-нибудь, кроме самого философа. Философ всегда начинает с критики: он исследует предшествующие системы, чтобы обнаружить в них слабые, уязвимые места, несообразности, противоречия. Какой бы мощной и всеобъемлющей ни была господствующая система, она должна быть вскрыта и преодолена, иначе философское развитие и связанное с ним развитие общества остановятся навсегда, что невозможно. Как бы та или иная философия ни влияла на мир, как бы ни формировала его в соответствии со своими представлениями о должном, придёт новый философ и потребует изменений, объявив сущее не соответствующим новому должному. Он увидит в сформированном этой философией статус кво проблемы, противоречия, устарелости, неотрефлексированные белые пятна, и предложит реформу.
Но общество свыклось с прежней картиной мира, устаканилось в рамках прежнего мировоззрения, начало застывать в некогда удачных формах. А приход новой философии – это всегда революция, это взлом и слом старых форм, это мучения и кровь. Новая философия, как и новая религия, это никогда не мир, но всегда меч. Поэтому старое боится новизны, проклинает его, борется с ним, стремится лишить его оружия. Представьте себе, например, Пруссию, полагавшую систему Гегеля оптимальной для себя, удобной, вечной. Но вот пришёл Маркс и, подвергнув систему Гегеля глубокому осмыслению, сформулировал новые принципы социальной организации. Насколько близкой нам кажется философия Маркса к философии Гегеля, и насколько далёк марксистский общественный идеал от государственного устройства Пруссии гегелевских времён! Марксу было достаточно усилием мысли «перевернуть гегельянство с головы на ноги», но общество, реши оно повторить этот манёвр, столкнулось бы с глубокими общественными потрясениями и большой кровью. Логично, что Пруссия сопротивлялась новой философии, но сама эта философия не сдавалась, она искала свой меч, чтобы уничтожить старое, утопив его в крови, и поставить на его место новый философский идеал. И однажды нашла, правда, в другой стране...
Поэтому не стоит надеяться, что какое-то состояние общества – навсегда, пусть даже оно обосновано сколь угодно привлекательной и убедительной философией. Как велик соблазн объявить её единственно истинной, её победу – окончательной, а связанный с ней этап истории – финальным. Мы все последние десятилетия жили в условиях самодовольного господства одной такой философии «конца истории», надеявшейся, что новая философия не придёт. Что она утонет в пустопорожней болтовне адептов либерального «конца», растворится в постмодернистском мороке тотальной несерьёзности, замылится тусовочными блеяниями и псевдонаучными камланиями. И общество продолжит пребывать в нынешней форме вечно, и люди перестанут даже думать об альтернативах.
Но это невозможно. Философию невозможно заковать в кандалы, она найдёт себе путь, она обязательно подвергнет всё сомнению, поставит всё под вопрос. И, конечно, найдёт неудовлетворительным. И тогда начнётся новая война, война со старым порядком, война со старой философией. Полёт ракеты – продолжение полёта мысли. Да, снова, как и многие века до этого, погибнут тысячи, но разве есть на свете лучшая смерть, чем смерть за новую истину? Истина должна прийти в мир и утвердить себя в мире, и у неё есть для этого только два помощника – философ и воин. Ведь философия – это и есть война.