Отец поднялся из-за стола:
- Посуду я сам помою. А ты пока подумай о своём поведении.
Ага. Так и бросилась думать!.. Строптивая девчонка вскинула дерзкий взгляд, посоветовала отцу:
- А ты – о её поведении подумай!
Что ж удивительного, – Верочке скоро шестнадцать. Ещё совсем недавно она была такой уж… ну, – маминой-маминой девочкой. Больше всего любила Верочка забраться к маме на диван, обнять её, и долго-долго, до позднего вечера, рассказывать о своих девчоночьих радостях и обидах. И совсем недавно дочка откровенно огорчалась, – из-за того, что совсем не похожа на мать. В седьмом классе даже чуть не выкрасила свои золотисто-пшеничные волосы в тёмный цвет, – как у мамы. Хорошо, батя вовремя успел тормознуть дочкины приготовления к эксперименту… А теперь Верочка чуть ли не каждый день требует, чтобы отец подтвердил её отчаянную надежду:
- Пап, а я правда на тебя похожа?
Терёхин виновато поглядывал на жену, старался убедить себя: просто подросла девчонка, в таком возрасте они уже не хотят быть мамиными дочками… И вдруг – вызывающе-горький Верочкин вопрос: пап, а ты правда ничего не знаешь?..
За отцовской строгостью скрыл растерянность. Разве объяснишь дочке, что он не хочет об этом знать… Потому что Лиза уйдёт, а ей, Верочке, ещё рано оставаться без мамы.
… Тогда, чуть больше семнадцати лет назад, Лиза плакала в его комнате студенческого общежития. Говорила, что знает о фельдшере из далёкого шахтёрского посёлка, где у Терёхина была преддипломная практика. Сквозь всхлипы обещала:
- Я сделаю аборт. Мне придётся сделать аборт. Я всё знаю, – про эту твою Анюту.
Мишка Терёхин молча курил одну сигарету за другой. Лиза так горько всхлипывала, что он не решился напомнить ей об их встрече, – после того, как его из больницы выписали. В больницу к нему она ни разу не приехала, да он и не удивлялся: всё произошедшее между ними было случайным. Терёхин ругал себя, – что не сдержался в ту ночь. Они отмечали день рождения Пашки Волошина. Пашкин отец работал главным инженером шахтоуправления, и собрались тогда всем курсом на шахтёрской базе отдыха, прямо на берегу Северского Донца. Поздравляли Павла, как положено. А завтра – зачёт по горнопромышленной экологии. Уже перед рассветом Мишка Терёхин спустился к Донцу, сбросил брюки и рубашку, поплыл к середине реки. В каком-то радостном облегчении чувствовал, что быстро трезвеет от прохладной воды, от предрассветной свежести Донца. А выходил из воды, – застыл. Даже головой встряхнул, надеясь всё же прогнать остатки хмеля… В неясно белеющих зарослях прибрежных купырей рассмотрел…совсем голую девушку. Тихо выматерился: говорят же, – надо меньше пить!.. А девушка с длинными распущенными волосами шла к нему. Мишка даже улыбку её видел. Она вошла в воду, положила ладонь на его губы:
- Просто молчи. А вдруг я русалка?.. Здесь такое случается.
А Мишка вспомнил: за столом она сидела напротив него. Когда случайно встречались взглядами, она почти неприметно улыбалась, медленно опускала тёмные ресницы. Пашка, кажется, называл её Лизой…
Голова закружилась, – сильнее, чем от выпитой водки. Мишка почувствовал, как её коленка на мгновение коснулась его сильной, уже чуть вздрагивающей упругости. Он нашёл её смеющиеся губы, ладонями сжал грудь. Лиза прижалась к нему, а он приподнял её, – до своей бьющейся упругости…
На берег он вынес её на руках, а она смело прошептала:
- Ещё… До рассвета ещё далеко…
Несколько раз они встречались в его комнате в общежитии, когда пацаны разъезжались на выходные. Михаил хмурился, а Лиза беззаботно смеялась:
- Без продолжения, Терёхин. Мы ничего друг другу не должны, просто… ради сладости. Вспоминать потом будем.
Насчёт сладости Мишка соглашался. Но в своей слегка грубоватой поселковой простоте и совсем не современной строгости Терёхин был убеждён: такие отношения с девушкой непременно означали, что должна быть свадьба… А жениться Михаил пока не собирался.
Через две недели Мишка уехал на практику. И влюбился в фельдшера шахтёрского медпункта. И всё было, – будто впервые. Как летний ливень просто и сильно смывает угольную пыль с тоненьких жёлтых и белых свечек цветущего донника, так и всё, что случилось с Лизой, оказалось дочиста, безвозвратно смытым… Как пацан-первокурсник, Мишка таскал в медпункт охапки васильков и ромашек. А у Анютки глаза – как эти васильки, когда бутоны ещё не расцвели, а своей густой синевой лишь обещали повторить цвет июньского вечереющего неба над терриконом… И не только из-за ромашек и васильков Терёхин чувствовал себя первокурсником. В их с Анютой встречах медленно- медленно, застенчиво и несмело приоткрывалась самая сокровенная тайна – первых поцелуев, прикосновений… Анюткина стыдливость сдерживала Михаила, была таким счастливым ожиданием, – для них обоих. О Лизе он вспомнил лишь однажды, и то мимолётно: Мишка просто был благодарен Лизе за её откровенное признание, что всё у них – случайно… и без продолжения…
Теперь Михаил точно знал: продолжение – бесконечное – могло быть только с Анюткой. Он встретил её у шахтного медпункта дождливым вечером. Горьковатой влагой пахли тополиные листья. И в запахе угольной пыли была такая неожиданная, ласковая чистота. Анюта жила на самом краю посёлка. Когда подошли к её дому, она нерешительно предложила:
- Зайдём? Ты ж промок, – до нитки. Я быстро просушу утюгом рубашку. А ты пока чай попьёшь, – с вареньем из розовых лепестков, чтобы горло не заболело. – И смущение его поняла: – Родители к брату уехали, у них с Алёной двойняшки родились.
А он даже рубашку стеснялся перед ней снять… Будто никогда в его жизни не было их с Лизой ночей без продолжения… но с такими откровенно бесстыдными ласками. Снова чувствовал себя пацаном, который девчонку впервые за руку взял…
Рубашка высохла, и дождя уже не было, а они с Анюткой целовались в её маленькой комнате. Анюта сдерживала его руки, а он, вдруг осмелевший в своём упрямом мальчишеском желании, уговаривал её:
- Не бойся…
Потом он бережно прижимал её к себе, трогал губами повлажневшие ресницы, а она ещё вздрагивала от недавней боли. Счастливо замерла от его грубовато-ласковых слов:
- Не бойся. Осенью, после выпуска, свадьбу сыграем.
Мишка знал, что так и будет, поэтому их ласки повторялись почти каждую ночь.
А когда он выполнял одно из последних заданий преддипломной практики, – проверял, как работает вентиляционная система, в шахте случился взрыв угольной пыли и метана…
В больнице с неделю Мишка с трудом приходил в себя, – совсем ненадолго. Терял сознание, не слышал никаких земных звуков, не видел ни лиц, ни света, ни тополиных листьев за окном… Только Анюткины глаза видел. И радовался: Анютка плакала, а это значит, что она любит его… и ждёт, когда он вернётся из своего тёмного и жаркого забытья. И он старался вернуться, прийти в себя, потому что знал, – Анюта с ним рядом… и им обоим надо, чтобы он взял её ладошку в свою.
Совсем ещё не старый, но поседевший врач – он не был в забое, когда взрывался метан, но всего одной аварии… и одного раненого шахтёра было достаточно, чтобы волосы у доктора так рано стали седыми – задумчиво качал головой:
- Не успел стать шахтёром… и уже не шахтёр.
Михаил приподнимал голову:
- Шахтёр. И буду шахтёром.
Врач сдерживал улыбку:
- Значит, будем стараться, – чтобы был шахтёром.
Мишка старался. Через месяц уже ходил. Только голова чуть кружилась. Наверное, больше от того, что они с Анютой сидели на скамейке под липами, и он целовал её волосы, что пахли горьковатой степной влагой.
Приезжали пацаны с их пятого курса, рассказывали, как прошла защита дипломов. А Терёхину защиту перенесли на осень. Пацаны вышли покурить, а Пашка Волошин нахмурился:
-Ты вот что, Мишка. Ты про Лизку… давай это… – в общем, забудь.
Терёхин усмехнулся: забыл. И хорошо, что и она забыла, – потому что всё у них было без продолжения.
А Павел объяснил:
- Она Тоньке моей сказала, что с инвалидом… – ну, с тобой после аварии… у неё ничего не может быть. Героиню она в себе не чувствует, – так и сказала.
Терёхин пожал плечами:
- Да у нас и не было ничего. Передай, – пусть не волнуется.
Продолжение следует…
Начало Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»