Часть 1. «Как в солдаты меня мать провожала…»
Последняя неделя октября, уборочная закончилась, ушли в прошлое дни и ночи «битвы за урожай», когда поднимаешься в шесть утра, а домой приезжаешь в час, а то и в два часа ночи, если в ночь тебя не пошлют на элеватор, где огромная очередь машин со всей округи, согнанных в одну ночь в одну точку для «выполнения плана» и «народ надо кормить». Вернешься домой утром, поел, машину заправил и скорее в поле, на ежегодную «битву за хлеб».
Приехали в поле, а там комбайнеры чинят поломанные ночью комбайны, ремонтируют до одиннадцати, а то и до двенадцати часов, а ты сиди и жди, можешь подремать в кабине, согнувшись и уложившись по диагонали. А вечером приедет совхозное начальство во главе с уполномоченным из района и заголосят, что «надо молотить до двух часов или хотя бы до часу». Темно и холодно, но мужики, приняв по стакану водки за ужином, в полушубках и ватных штанах, ведут комбайны по рядкам… Вот встал один, захлебнувшись большой порцией соломы, другой не заметил солонец, провалился и согнул вентилятор… Так к часу ночи ломаются почти все комбайны, чтобы следующий рабочий день начать с ремонта.
Я, двадцатилетний парень, шофер третьего класса планово-убыточного совхоза имени В.И. Ленина, определен возить с фермы на «молоканку» фляги с молоком. Работа не трудная: увез утром, увез вечером. Расстояние десять километров. Но дорога грязная, резина «лысая», зарплата хорошая: 28 копеек за час при семичасовом рабочем дне, а так как коровы дают молоко каждодневно, то рабочая неделя не шестидневная, а семидневная, следовательно, месячная зарплата более высокая – почти семьдесят рублей.
Возвращаюсь с «молоканки», тащусь по деревенской улице, за ночь грязь замерзла так, что стиральная доска, в сравнении с дорогой, – зеркальная гладь: сплошные ямы и колдобины. Вот и тащишься всю дорогу на второй передаче, на малых оборотах. А начальство и общественные деятели на высоких трибунах призывают не пережигать бензин, а экономить, быть сознательным строителем коммунизма и «проводить решения партии и правительства в жизнь».
Моя родная тетка идет навстречу, из конторы, идет домой обедать, она – бухгалтер. Поэтому в курсе всех деревенских событий. Смотрит на мою машину, а лицо грустное-грустное, кажется, что слезы готовы тотчас брызнуть из ее голубых глаз. Понятно. Мне из военкомата прислали повестку, теперь все: «до свиданья подруга моя, на перроне оркестры играют…».
В назначенный день, по повестке, поехал в райцентр за повесткой. Извини, уважаемый читатель, здесь нет никакой тавтологии, все соответствует действительности. Именно так: по повестке за повесткой. Билет на автобус в одну сторону стоил один рубль и три копейки, стрижка «под Котовского» – полтинник, да пообедать – «рваный», итого: три рубля пятьдесят шесть копеек, при дневном моем заработке один рубль 96 копеек. Но надо брать больше – в военкомате могут возникнуть непредвиденные расходы, как, например, очередное энное вступление в общественную организацию ДОСААФ. Спорить и становиться в позу в военкомате себе дороже, о чем поясню позже. Вот так: на государеву службу в Советскую Армию за собственный счет.
В военкомате встретили хорошо и сразу направили в парикмахерскую. Мастер встречает радостно, шутит, спрашивает о желанной прическе. Сегодня его день, сегодня он план перевыполнит, а там – премиальные. Сами посудите: всех, несколько десятков, остричь как баранов, без претензий за испорченную прическу. И так ежедневно два раза в году: весной и осенью. Вот бы весь год состоял из весны и осени.
Гладко остриженный, радостно возвращаюсь в военкомат: сейчас получу повестку и домой на попутках, не дожидаясь вечернего автобуса. Но не тут-то было. Повестки нам раздали и отпустили всех.
- А вас, Иванов, Петров, Сидоров… - сказал строгий стерлей, - прошу задержаться.
Таких задержанных оказалось четыре человека. Зачем? Почему? Наше недоумение длилось недолго.
- Теперь идете в райком комсомола, - продолжил стерлей, - и вступаете в комсомол.
- А на кой хрен мне это нужно? – решил я возразить, не понимая политического момента.
- У кого нет желания вступать в комсомол, я не неволю, - разъяснил стерлей, - повестку назад и свободны!
Сказал, как отрезал. На горизонте замаячила мрачная перспектива отправиться на службу в 27 лет, а мне и так уже двадцать, мои одногодки уже возвращаются из армии, а я все никак не уйду на отдание долга Родине.
В восьмом классе, когда всех пионеров без разбору превращали в союзную молодежь, на весь класс нашлось два придурка, я и мой сосед по парте, заявившие, что наше сознание еще не доросло до уровня сознательного строителя коммунизма. Позже, в десятом классе, мы, опять сидящие на одной задней парте, только уже в средней школе, вечером рисовали классную стенгазету. Пришел комсорг школы и долго нас уговаривал вступить в ряды Ленинского комсомола. Уговорил. Пошел за анкетами. Вернулся с пустыми руками, пояснив, что у него анкеты закончились, что завтра возьмет их в учительской и мы сможем их заполнить.
- Завтра, так завтра, - хором ответили ему, - нам без разницы.
Завтра комсорг еще до начала уроков торжественно входит в класс с анкетами в руках. Какого же было его разочарование, когда мы отказались их заполнять, объяснив, что надо было успевать, когда у нас было желание, а сегодня почему-то желание куда-то исчезло. Здесь надо пояснить, что отсутствие комсомольского билета не мешало мне присутствовать на всех общешкольных комсомольских собраниях и воочию наблюдать за толчением воды в ступе. Среди учеников меня числили в лучших художниках, и по ходу собрания я изображал карикатурно комсомольцев в «Комсомольском прожекторе». При этом меня карикатурно никто изобразить не мог; я же не союзная молодежь.
Но вернемся в военкомат. Делать нечего, бурча себе под нос матерное недовольство возникшей ситуацией, поплелись в райком комсомола. Там ребята ушлые, оклад жалованья в разы больше моего, получают не за просто так. Встретили нас радушно. Надо понимать, мы, такие, у них не первые и не последние. Тоже выполнят план по охвату молодежи комсомолом, тоже засветилась в перспективе премия. Спрашивают: «Зачем пришли? Что вам от нас надо?».
- Хочем стать членами ВЛКСМ, - отвечаем.
- По какой причине? – спрашивают.
- Военкомат заставляет, – безрадостно сообщаем.
- Раз военкомат заставляет, - строго говорит, одетый в дорогой костюм, - вы пришли не по адресу.
- Нет, нет, - завопили мы, - мы сами желаем быть в первых рядах строителей коммунизма!
- То-то же, - строго нас пожурил передовой отряд советской молодежи и принял в свои ряды. Правда пришлось заплатить за фотографии, за комсомольский билет и комсомольские взносы.
Дома собрали рюкзак: чашку, кружку, ложку; на трое суток провиант; пару нательного белья. И две десятки, свернутые в трубочку и запаянные в полиэтилен – солдатский НЗ, который никто не найдет и не заберет, даже у голого в бане.
Был прощальный вечер, прием денежных купюр солдату на табак. Была церемониальная песня на стихи Демьяна Бедного: «Как в солдаты меня мать провожала…». А ночью выпал снег, белый и пушистый, закрыв все колдобины и ямы. Утром за деревней ждал совхозный грузовик, крытый брезентом, собравший нас, зеленых и стриженных, по деревням совхоза, и доставивший в военкомат.
В военкомате перетрясли наши рюкзаки на предмет запрещенных вещей. Особо строго доискивались ножей с длинным лезвием. Потом выдали документы и значки ГТО и третьего спортивного разряда по бегу, за которые пришлось тоже заплатить, выполняя чей-то план и зарабатывая очередным районным чиновникам премию по охвату молодежи уже спортивными мероприятиями. А вечером на автобусе увезли на железнодорожную станцию и самым тихим ходом отправили в областной военкомат. Служба началась.
А снег, выпавший в ночь на 30 октября, не растаял. В деревне наступила зима.
