Ищу ключевую ассоциацию к слову «Италия». Сразу спрошу, у тебя какая, дорогой читатель?
«Блаженство» – то, что приходит в голову мне. И, подозреваю – римские патриции термин «beatitudine» тоже не упускали из виду. Этот сапожок на карте… – чувствуешь кожей тепло мягкого солнца, обонянием – терпкий запах знойных трав, слухом – зов пожилой матроны «Алессандро! Алессандро!» Только после этого открываешь глаза.
Все начинается с сенсорного познания страны, им и заканчивается. Может поэтому "ковидная беда" особенно больно ударила по Италии, там особенное отношение к пожилым людям, в их домах стоят фотки счастливых старых людей, много встреч и общения между разными поколениями.
На пляже я с удивлением увидел много престарелых местных, просто стоящих по пояс в воде, – в Крыму, снимая лачугу у местной жительницы вы не рискуете через день лицезреть ее на пляже.
...Но мой поезд из Рима уже остановился в Вернацце.
Разве Вернаццу и Риомаджоре вам не хотелось пощекотать за их названия? Или в Венеции погладить гондолу? Увлекся. Песня гондольера дорожает с каждым годом.
Не лучше будет в Чезенатико запустить регату старинных кораблей из канала, который спроектировал сам Леонардо да Винчи? Пощекотать, запустить, – к чему эти крайности, к чему эта спешка, в начале пропустите стаканчик Кьянти с сеньором Томмазо, который в десятый раз вам напомнит, что его зовут, как Баджо. Минуточку! – возмутитесь вы, – Баджо зовут Роберто. В том-то и дело, - что его должны были назвать Томмазо, но что-то пошло не так. Ты же понимаешь.
Идешь, заглядываешь – а там, камни и рыбка, да, просто, камни и рыбка.
По огромным мраморным ступеням заходишь в мелкую лавку с кислотравными ароматами, посреди прилавка в большой луже рассола сидит колобок. Это копченая моцарелла. Ты когда ее попробуешь, очумеешь. А сыр пармеджано Реджана? А сыр из молока буйволицы ди буфала? А деревенский хлеб «Пане ди Альтамура», да впридачу тосканское оливковое масло? А двухвостый тритон в Риме? Пора остановиться, тритон – музыкант, он дудит в ракушку, и этим все сказано. Признаться честно, я не слышу звук, но он не мне предназначен, а кому – не мое собачье дело. Музыкант еще и дрессировщик. Вон дельфины уже ныряют для заплыва на короткую дистанцию, прямо с площади Барберини. Вроде тритон – мифическое существо, а заказал не кто-нибудь, а папа Урбан восьмой. Так и сказал: ты послушай меня, Бернини, тритон давно просится в Новый завет, ну-ка, слепи мне его.
С материком покончено. «Зачем, не знаю, мне снятся острова». И я, а может быть, мы на Искье.
На острове Искья ты пробуешь, дружок, подперченные баклажаны с подкопченной моцареллой величиной с кочан капусты. И спешишь, спешишь.
Ведь тебя ждут “Сады Негомбо” и Арагонский замок – сады – цитадель для жизни и замок – обитель пыток и смерти.
Но вечером ты идешь в толпе за каким-нибудь святым, они его куда-то понесли.
Наконец я в Неаполе, – да, причалил на корабле, в грязный порт, и долго пробирался на автобусе в центр.
Иду на площадь Данте. Там я вспоминаю венецианское утро на площади Сан-Марко, и сравниваю две итальянских площади. Эта, неаполитанская, будто на якоре, та, венецианская будто уплывает с эскортом вездесущих черных гондол.
В Неаполе я жду ночь. Ночь мне запомнится другим городом, пахнущим чем попало воздухом и странными людьми. Тогда и узнаешь Неаполь. С высоченными железными воротами, гербами, музыкантами. Поэтому я жду ночь.
Шагать по Испанским кварталам? - Ответа не дождусь. Но солдаты чего-то ждут с автоматами наизготовку.
…Заглядываю в окна, где зажегся свет – как там неаполитанцы? Там, за воротами уснувших в камне дворов застыли столетия чьей-то жизни, яркой или тусклой, творческой и не очень. Не могу оставить их в покое. А она, эта жизнь, вся записана в камне, нашептана в трущобах испанского квартала – нужно только услышать. Здесь много улиц для бродяг – улиц моих книг. В их узких лабиринтах не протолкнуться.
Заставлены услужливыми друзьями на колесах, завешены объявлениями и бельем, бельем и объявлениями. Наступает темнота на одних – зажигается свет на других. И так, в лабиринт - в лабиринт нескончаемых изгибов между домами, в таинственную жизнь, вопросов «почему так» и «разве это удобно»?
И разве справедливо, что Андреа в тюрьме, а Тони шатается по улице. Perchе non viceversa? Почему не наоборот? Ведь у Тони счет сумок, что сорвал он из рук туристок, перевалил за сотню, а Андреа попробовал всего одну и сразу пересел со скутера в тюрьму. Разве нужны Богу слезы синьоры Федерики?
–Да уж, – говорит мне мой собеседник, синьор Томмазо, – вот так.
Погодите, синьор Томмазо был в Чезенатико. Так это другой синьор Томмазо. Их знаете сколько? Этих сеньоров Томмазо.
– Но дворец королей на площади Данте шикарен, синьор Томмазо.
–Да я в нем никогда не был.
На улице Толедо ныряю в темный проем храма, статуи святых прячут глаза, перед алтарем стеклянный саркофаг – в нем кукла молодого человека. В костюме и сандалиях. Его зовут Беато Нунцио Сульпризио. Наверняка он совершил какое-то чудо (я подозреваю, в Неаполе это просто), что сделало его святым, сразу в костюме и сандалиях.
На улице Толедо много пешеходов, но это не мешает сеньору в белоснежной рубашке, седина под гель (аккуратненько, волос к волосу), мокасы-лодочки, выгуливать свою крохотульку собачку между крепких туристических ног.
Стена жилого дома, – окна соревнуются друг с другом в причудливости и размерах, кто кого переплюнет.
Храм с колоннами, ступенями к ним, давно под замком на железных воротах и в ореоле мусора, прилетающего из города Неаполя, и бомжей. Как они туда пробрались? Не знаю. Они неаполитанцы – они сами не знают.
Музей археологии нашелся раньше, чем площадь Museo, на которой он стоит. Да, он был конюшней, как московский Манеж. Тем экзотичнее в нем видеть статуи цезарей, с конями и без коней.
Потом он превращался в университет, пока Карл III Бурбон не взялся за создание музея. Музееведом был Борбон, как видно. И вот стою перед конем, точнее перед головой коня. Конь чем-то недоволен. Мне тоже жарко. Итак, на этаже «0» я встретился с конем, цезарями и просто неизвестным человеком, высеченным из мрамора, и это символично, можно обнулить время и вернуть на календари эпоху цезарей.
Да, чуть не забыл, из коллекции Фердинанда IY в шестнадцатом зале ко мне рвался Фарнезский бык, с которым пыталась справиться четверка благородных юношей. Бык меня не забодал – ребята справились, брависсимо! Держите, держите этого упрямца, вам не до приветствий.
Уже очутился в зале, где пан занимается непристойным делом с козой. Такая статуя, и поставлена по центру зала. Мне стыдно при женщинах. Оглядываюсь, женщин пока нет. Ретируюсь. Обхожу другие залы. И вновь попадаю в зал, где пан все еще… . Ну это Неаполь, здесь обязательно вернешься туда, где что-то запомнилось, причем вернешься неожиданно.
Да что ж за пан такой ненасытный? В третий раз вхожу, а его от козы не оторвать. Вот "стыдоба" то. Ну мыслимо было бы такое в Третьяковке?
...Мы сидим с синьором Томмазо посреди стриженой, как мой подбородок, поляны, рядом – столик и вино с сыром. Мы наблюдаем закат.
–No, no, grazie, grazie signor Tommaso. Non mi alzerò dalla mia sedia. Non bevo molto vino.
Вот видите, вы уже понимаете по-итальянски.
#Италия #острова #путешествия #море #неаполь #культура #музей
© Андрей Толкачев
Фото из личного архива автора
