Тяжелый рюкзак сорвался с плеч и рухнул на пол. Я замер в нерешительности: благоговение, что окутало меня с момента, как я переступил через порог, не позволяло прислонить покрытый дорожной пылью мешок к искусной резьбе и изящным росписям, покрывающим стены от пола до потолка. Морщинистая рука старика махнула одобрительно. Запыленная ткань рюкзака мягко коснулась бордовой краски. Повинуясь следующему жесту, я присел на краешек стула поближе к натопленной печи - в просторной зале с недосягаемыми потолками было не по-домашнему холодно.
Белые слоны, белобородые старцы, заснеженные горы, украшавшие потолок, не давали покоя моим глазам. Когда ослепленный белизной буддийского рая взгляд спустился на землю, передо мной дымилась чашка чая с молоком. На кремовой поверхности блестело растопленное ячье масло, хозяин подбросил еще соли в чайник. Пока я согревал свои замерзшие пальцы, сжимая горячую чашку, напротив рука с пожелтевшими плотными ногтями сжимала толстый карандаш, который выводил китайские иероглифы. Теплота первого глотка пробежала по груди, солоноватый, сливочный вкус тибетского чая уже стал привычным, без него невозможно согреться холодными ночами. Я взглянул на протянутый лист бумаги. Моих скудных познаний хватило, чтоб перевести простую фразу: “Зачем ты сюда пришел?”
Что я мог ответить? Тибет притягивает величием горных вершин, медитативным покоем монастырей, низким гулом ритуальной трубы, пестротой молитвенных флагов.
Минимальный словарный запас заставил меня ограничиться скромным: “Я путешествую. Я люблю горы”. Собеседник прочитал написанные неуверенной рукой иероглифы и на вытянутом смуглом лице появилась улыбка. “Яди́нг”,- произнес он. Я закивал. Это имя горного пика, желание увидеть который привело меня сюда. Национальный парк, к которому относится священная гора, привлекает много пилигримов. Абсолютное большинство из них китайцы. Человек с запада здесь пока редкий гость. Город, расположенный на въезде в парк, встречает громадами отелей и назойливыми вывесками ресторанов. Отмахиваясь от приставучих таксистов и вездесущих торговцев сувенирами, я бежал прочь от мирской суеты к благословенному покою гор.
Чашка в моих руках в очередной раз опустела. Заметив это, хозяин вновь потянулся к большому посеребрённому чайнику, что теплился на печи. Жестом я остановил его. Он кивнул и поднялся из кресла, выпрямившись, предложил мне следовать за ним. Мы покинули зал, пересекли просторный холл с множеством дверей. Хозяин выбрал последнюю с правой стороны. Посреди комнаты с потолка свисал огромный двусторонний барабан, украшенный красным и золотым, как и стены кругом. На маленьком столике возле стены аккуратный ряд металлических мисочек, наполненных до краев водой, отражал портреты и фотографии правителей страны, включая Мао, и неизвестных мне, по-видимому, почитаемых монахов. Мой гид сложил перед лицом ладони и прикрыл глаза - домовой храм, - догадался я и поднял руки в молитвенном жесте. Только глаза закрыть я не мог, они жадно поглощали красоту вокруг. После минуты молитвенного покоя громыхнул барабан, хозяин протянул мне палку, барабан загудел вновь.
Старик накинул на плечи кожаную куртку, которая вернула ему моложавую осанку, а широкополая фетровая шляпа спрятала белизну волос. Бодрыми шагами он одолел лестницу, ведущую наверх. Я старался не отстать. Осеннее солнце еще греет, подсушивает последний урожай зерна и кукурузы на больших подносах. Здесь же на крыше дома устроено хранилище, забитое ранним сбором и сеном. Отсюда хорошо видна тропинка, по которой после долгих скитаний я вышел на деревушку спрятанную в горах. За скромную плату хозяин предложил мне комнату.
Деревня невелика: около десяти домов из серого камня с широкими ярко-красными наличниками вокруг маленьких окон, заборы и загоны для скота тоже сложены из камня. Иллюзию средневековья разрушают только протянутые от дома к другому электропровода, спутниковые тарелки и пара машин, припаркованных у столетних сараев. Ветер треплет полосы разноцветных флажков с черными крючочками тибетского письма, тревожит ровные столбики дыма, что вьются к небу с каждой крыши в деревушке. Хозяин подкладывает пару палочек благовоний в чашу с догорающим костром, подкидывает веточек, чтобы поддержать пламя и вновь замирает сложив ладони и немного склонив голову. Я оставил его и по приставной лестнице взобрался на крышу зернохранилища. Как высоко ни поднимайся, чувствуешь себя на дне огромной каменной чаши. Крутые горные склоны теснят узкую долину с крошечными песочными крышами. Дни здесь коротки: солнце поздно выглядывает из-за пиков, подпирающих небо, и торопится скрыться за горой напротив. Я подставляю ладонь ко лбу и щурю глаза, чтобы разглядеть далекую белую вершину в лучах исчезающего солнца. Её холодная громада притягивает и пугает. Представляю себя на ненадёжном заснеженном склоне и мне делается жутко. “Яди́нг”, - протянутый к вершине указательный палец подтвердил мою догадку.
На ужин собралась вся семья. Женщины в традиционных платьях с расшитыми фартуками расставляли тарелки, подливали масляный чай, раздавали ржаные подсохшие лепешки и подкладывали дрова. Мужчины все с кожаными куртками на плечах сидели вокруг печи на полу. Мне, как гостю, достался стул, глава семьи на прежнем месте - в кресле напротив.
Стемнело, мытые тарелки вернулись на резные полки в стене. Я уже сам подливал себе соленый чай с маслом и молоком, находил незамеченные детали внутреннего убранства зала, прислушивался к звукам тибетской речи, монотонному чтению мантры, доносившейся с кресла напротив.
Запоздалое солнце согревает долину после холодной ночи. Плечи распрямились под весом моего старого пыльного рюкзака. Прощаясь, я кланяюсь хозяину, сухой рукой он машет мне вслед. Ботинки поднимают пыль. Дорога сильно извивается и круто бежит вниз. Экскурсионному автобусу тут не пробраться. Они проносятся внизу по шоссе, не снижая скорости. Для утомленного дорогой туриста из центрального Китая очередная горная деревушка лишь часть наскучившего пейзажа, мелькающего за окном, необитаемая декорация.