Говорят, что боги создали Верхний, Средний и Нижний мир. В каждом всё по-другому. К примеру, в Нижнем нет различия между мёртвым и живым, крышей ему служит земная твердь, а вместо дна – трясина. Жадная и беспощадная, она постоянно охотится, тянется вверх, чтобы кого-нибудь проглотить. Получив еду – нового покойника, шамана-неудачника, умалишённого – на время успокаивается.
Отчего трясина вечно голодная? Да потому, что её саму жрёт дохлая рыба-великан. Если вытащить эту рыбу наверх, она займёт лес и тундру; её рёбра, давно утратившие плоть, проткнут облака, а в зубастые челюсти смогут въехать сразу двести оленьих упряжек.
Самое страшное для трясины время – летний месяц июль. Отец-Солнце пронзает своими лучами Средний мир, растапливает пласты мерзлоты, как олений жир. И в Нижнем мире перестаёт лютовать холод. Рыба, которую разбудило тепло, хочет есть. Загораются её давно высохшие глаза, скрежещут и высекают искры исполинские зубы. Рыба делает вдох и заглатывает почти всю трясину. Потом выдыхает. От этого крыша Нижнего мира, она же земная твердь, трескается, а то и проваливается.
Вместе с одним-единственным выдохом рыба теряет осколки челюсти. Из её брюха выходят чёрные облака. Они гудят, мечутся, поднимаются к крыше и через разломы врываются в Средний мир.
Беда приходит на землю.
Злобно жужжат облака из брюха дохлой рыбы, накрывают реки, болота, низменности и несут с собой смерть. Говорят, если такое облако нападёт на лося, то после останется только шкура с костями. Человек может превратиться в пустую чёрную оболочку. Называется смертоносное облако таёжным гнусом. С ним могут справиться только те, у кого есть кусочки челюсти рыбы Нижнего мира.
***
Ыыху нравились свет и простор. Насиделся за зиму в тесном жилище. Повернул нос в одну сторону – уткнулся в земляную стену, из которой торчали мёрзлые корни. Повернул в другую – упёрся в бок матери со свалявшейся шерстью. Если начать ворочаться, упадёт на загривок тяжёлая лапа с когтями.
Когда в жилище полилась вода и льдистые разводы на стенках превратились в мокрые чёрные пятна, мать оставила Ыыха и выбралась наружу. Мол, Ыых посидит один, ничего с ним не случится.
Сначала было спокойно. Ыых посасывал свою лапу и дремал. Мать приносила ему еду и игрушки – корешки, заячий скелет, полумёртвую змейку, рыбёшек. Два раза выводила медвежонка на ещё замороженную землю.
А потом что-то пошло не так. Сквозь подстилку, в которой постоянно кишели кусачие твари, Ыых почувствовал, как внизу кто-то заворочался. Внизу – это гораздо ниже мира Ыыха и его мамы. Послышался страшный рёв. Ещё громче и раскатистее материнского, когда она пыталась избавиться от каловой пробки.
Словно кто-то в глубине, которую невозможно вообразить, пытался исторгнуть беду. Причём не маленькую, а огромную.
Ыых разрыл сухую труху. Вот она, маленькая беда. Крохотный череп и косточки, склеенные чёрным. Это сестрёнка Ыыха, из которой смерть вытеснила дыхание, движение и тонкий визг. Те, кто живёт в подстилке, давно сожрали её плоть.
Мать быстро забыла про сестрёнку. Ыых был очень мал, поэтому тоже всё забыл. И лишь недавно, играя, отрыл косточки.
Меж тем огромная беда снизу с гудением стала подниматься.
Ыых испугался и заревел что есть мочи, хоть это и бесполезно – мать всё равно придёт только тогда, когда сочтёт нужным.
Ыых не смог передать ей свой страх и сообщить о нашествии большой беды. Может, ему стоило выбраться наверх, где шелестел ветер, отчего всё вокруг казалось живым, а свет, исходивший из ослепительно-жёлтого шара, приятно грел бока и спину?
Но как это сделать? Раньше мать толкала его под тяжёлый задок. Сейчас лапы Ыыха уже выросли, когти почернели, да и сам он вытянулся. И Ыых полез. Когти чиркали по корням и камешкам, но цепко держали круглую башку и грушевидное тело. Пришлось два раза съехать вниз. На третий Ыых оказался посреди чудесного мира.
Яркая зелень порадовала, Ыых её вдоволь нажевался. А от красивых цветов расчихался. Над ними вилась жужжащая нечисть. Она больно цапнула Ыыха за нос и губу. Он попытался спастись, кувыркнулся через голову и вдруг покатился вниз.
Нельзя сказать, что это испугало, хотя Ыых впервые в жизни летел, подскакивая на выступавших корнях и натыкаясь на невысокие колючие кусты. Боли он тоже не почувствовал, ведь его бока покрыты молочным жирком, косточки гибкие, а башку он прикрывал толстыми лапами.
Остановился только возле низинки с маленьким озером. Ыых отфыркался, позвал пару раз маму. Но она не откликнулась. Наверное, сильнейший ветер помешал докричаться. Тогда Ыых заинтересовался озерцом.
Его берега были топкими, но медвежьи лапы умели с этой трудностью справляться. Там, где начиналась вода, колыхалась широкая полоса дохлых личинок. Ыых подобрался ближе, лакнул, а потом втянул в рот серое месиво. Съедобно!
Желудок забурчал, и Ыых стал кормиться.
Насытившись, отрыгнул воду и замер: подальше на мелководье, там, где вода с шелестом текла между валунами, колыхалась бурая длинная шерсть, торчала вверх лапа.
Нос Ыыха заходил ходуном. Ыых, конечно, мал и неопытен, но у него уже был набор запахов, которые умел различать: прелую подстилку с кусачей живностью, сладковато-приторную беду, землю, ветер наверху, еду, и, конечно, маму.
Так вот, на мелководье, лежала мама! И не шевелилась, не рычала любовно и грозно на него, не ловила рыбёшку и пахла, почти как сестрёнка Ыыха. Он побегал по топи и разразился плачем. Мама не двигалась. Тогда Ыых решил добраться до неё. Но прежде снова поднял нос. Оказывается, он может узнать, что в этом месте недавно случилось.
Здесь было что-то злое, едкое и ядовитое. Вроде той змейки с перебитым хребтом, что ему принесла мама. Может, большая змейка, много змеек? Нет…
Ыыху вспомнилась, как снизу рвалась беда. Наверное, это она побывала здесь. Нужно всё срочно рассказать маме!
Ыых, не думая о том, что не плавал ни разу, плюхнулся в воду и стал грести передними лапами. Зад сразу потянуло вниз, в ноздри хлынула вода, а глаза пришлось зажмурить. Но Ыых побарахтался, поднял нос высоко, выпрямил спину и поплыл.
Наконец он уткнулся в камни и быстро взобрался на материнское брюхо. Здесь уже вовсю пахло смертью. На скособоченной морде не было глаз, только громадные язвы, в которых уже копошились мельчайшие белые создания. А язык, вспухший и чёрный, вывалился из пасти. Он весь запёкся кровью из маленьких ран.
Ыых, сидя на мёртвой маме, ещё раз заплакал. Потом было положил голову на вздутую грудь. Но подскочил: каждый материнский волос шевелился от крохотных тварей с крыльями. Как ни странно, они спиной с горбатым загривком напоминали медведя. Ыых растерялся.
Меж тем ветер стих, и на берегу вдруг раздался страшный шум, посыпались комья земли, вырванная с корнями трава. В озерцо обрушился чудовищный зверь, страшнее которого на земле быть не могло. Он словно весь состоял из исполинских рогов, ушастой длинной морды и мускулистых поджарых ног. Одновременно с появлением зверя стало темно, мир наполнился гулом.
Зверь поднял волну, и мама перевернулась на бок. Ыых оказался у неё под мышкой. Там средь волос были язвочки, от которых пахло бедой. Зато тварей не было. Но укрытие не приходилось выбирать, какое есть, такое и сгодится.
Страшный зверь вымученно и гулко заревел. И только тут Ыых увидел, что до его головы с бесполезными против беды рогами от тёмного неба тянется лапа. Не настоящая, а меняющая форму: то шире, то уже, то короче, то длиннее. И она состояла из множества кусачих тварей.
Они и есть беда!
Твари собрались в чёрное облако. И зверь дико боялся его. Спрятаться в воде он не смог. Облако облепило несчастного.
Зверь открыл пасть, и чёрная лапа ринулась ему в горло.
Вода взбурлила от движений зверя. Он снова бросился на берег. Но упал и перестал двигаться.
Облако рухнуло на него сверху, а к заходу солнца превратилось в тень на траве. Поднялся ветер, разметал тень. Её остатки медленно поднялись и потянулись куда-то за верхушки деревьев.
Возле корней поваленного дерева, которое давным-давно росло на месте озерца, кто-то плеснул. А вскоре сильно дёрнул маму за бок. Зверь, живший под корнями дерева в воде, приплыл кормиться. То, что все едят всех, Ыых знал с первого вдоха. И понимал, что нужно спасаться. Уж если убили громадную и сильную маму...
Ыых заплюхал что есть силы к недалёкому берегу. Он решил, что сейчас за ним никто не погонится. Зверь из воды пах мертвечиной, он утянет маму на дно и сожрёт. А Ыых постарается скрыться.
Он преодолел топь и вскарабкался по склону. Ветер уже не просто завывал, он трепал шкуру, не давал идти к лесу.
Ыых пронзительно заплакал. Зря. Плач одинокого малыша пообещал вкусную еду многим жителям леса. Ыых понял свою ошибку и замолчал. Но кто-то в дневном зное уже ходко шёл к отличной пище – сладкой, нежной и беззащитной. От охотника резко пахло свежей кровью и азартом.
Ыых, заваливаясь набок от неумения бегать, бросился в лес в надежде затаиться. Но терпкий мускусный запах голодной твари приближался.
Ыых никогда не видел росомахи. Зато хищница не раз лакомилась медвежатами, оставленными беспечными мамашами.
Как спастись? Ыых вовсе не хотел стать косточками, в которые превратилась его сестра. Он снова неуклюже побежал, упал и покатился в овраг, зная, что его скоро остановит когтистая лапа, прорвёт шкуру, а жадные до пищи зубы разорвут нежный, ещё не обросший живот. И придёт смерть. И кончится мир.
Но вдруг хищник зашипел, как множество змей.
Ыых растянулся на земле. Она была странной, без травы и кустиков. Ыых сидел на колком порошке – сером, с ноздреватыми кусочками и щепками с острыми краями. Нос, не подчиняясь страху и хаосу в голове Ыыха, принюхался: это были кости. Несчётное количество зверей нашли здесь свою смерть. А она сама, наверное, стояла перед ним. Но мозг и глаза Ыыха не были готовы воспринять её.
Зато он наконец посмотрел назад, на того, кто за ним гнался.
Здоровенная кривоногая тварь с чудовищным когтями и зубами на небольшой морде встала на дыбы. Она уже не шипела, а стонала. Вот так, на задних ногах, она косолапо, заваливаясь то на один, то на другой бок, пошла вперёд.
Меж смертоносных зубов из пасти текла кровь, застывая на шкуре красными брусничными ягодами. Тварь никто пока не тронул, что-то пожирало её изнутри.
Тварь остановилась. Откуда-то сверху опустилась лапа в лохмотьях и с невиданными когтищами, чиркнула по брюху охотницы на медвежат. Росомаха упала. Костлявая лапа потрясла перед носом Ыыха внутренностями бывшего врага. Ыых вдруг ощутил, что его пасть наполняется слюной. Разорванное нутро врага вкусно пахло.
Ыых ещё раз робко глянул на своего спасителя и тут же потерял слабенькую ниточку связи с миром.
Над ним в лохмотьях, привязанная кожаными ремнями к стволу кривой сосны, высилась большая смерть. Медвежий череп с громадными коричневыми клыками венчал кости исполинского остова. На нём висели остатки шкур. В раскрошившихся местами орбитах пылали алчные звёзды.
Ыых уселся и расплакался. Он рыдал о сестрёнке, о маме, которую приплыл съесть речной зверь, о том, что его самого хотели съесть, но съели косолапого когтистого врага, и что сейчас большая смерть расправится с ним. А он, Ыых, не так-то прост, сам напугать сумеет, а захочет, так любого сожрёт. И, к своему удивлению, Ыых заревел, как взрослый. Почти как взрослый.
Смерть, видно, испугалась и не тронула его. Более того, перед носом Ыыха шлёпнулся аппетитный кусок. Но только с виду аппетитный: мясо росомахи оказалось отвратным на вкус.
Ыых поел, растянулся возле сосны на колких косточках и уснул. Ему снилось, как он рос, мужал, учился охотиться. Дрался за свои угодья, самок. Отражал атаки собственных выросших сыновей.
Ему помогала смерть. Ей он не забывал принести часть добычи. Рядом с её необыкновенно длинными когтями, которыми оканчивались задние лапы, Ыых в голодное время мог найти зайца или кабаргу.
Смерть оказалась Юёром, злым духом, вынужденным стоять на границе живого и мёртвого. Он много рассказал Ыыху о Среднем и Нижнем мире, чтобы рано или поздно медведь занял его место. Так было нужно: если не будет стража, то гнус из брюха дохлой рыбы заполнит весь мир жужжащими кровососущими облаками. И мира не станет вовсе. Наступит зима без весны, лета и осени. Будут падать серые хлопья на покрытую корками землю, а потом клубящимся пеплом снова подниматься к облакам.
***
Так прошло очень много времени, может, несколько веков, и возле сосны поднялась целая гора костей.
Великий Ыых просыпался ранней весной, когда ещё ни один медведь не разгребал лаза в свою берлогу, гулко и надсадно ревел, освобождаясь от пробки. Он знал, что под землёй беда тоже освобождается от зимнего сна.
Её было невозможно повергнуть и разорвать в клочья. В безветренную погоду около водоёмов не стоило появляться ни одному зверю. Быстрая, но мучительная смерть забирала жизни всех, как когда-то забрала маму и громадного лося.
Ыых обходил свои владения. В них нечасто забредали жители лесов. Все знали о беде из-под земли. Только ветер, который мог дуть неделями, позволял сунуться к озеру лосям и оленям.
Знали об этом и люди – бесполезные, но вредоносные твари, отнимавшие жизни обитателей леса. Почти та же беда, только передвигались они не тучей да не имели крыльев. И они умели бороться с жужжащей напастью!
Очень странно, что Юёр пугал их гораздо больше, чем гнус. Вокруг дерева с привязанным злым духом лежало много человеческих скелетов. И умерли их владельцы вовсе не от ран. Ыых сам видел, как погиб человек – охотился за куницами, которых в лесу была прорва, выбежал на серую поляну из костей, глянул в глаза Юёру и медленно осел на чужие останки.
Великий Ыых за столетия службы Юёру многому научился. Когда была надобность, мог прикинуться комлем вывернутого из земли дерева, бурым холмом, валуном. Он не знал, что люди говорят о нём так: Великий умеет наводить морок.
Ыых очень хотел узнать тайну – почему люди сильнее гнуса, но мрут от одного вида Юёра, поэтому скрадывал группу рыбаков несколько дней. Их собаки просто бесились от близости зверя, но ни они, ни люди не смогли увидеть Великого.
Люди распространяли ядовитую вонь из коротких трубок, носили сетки и сетчатые рубахи. И всё равно их лица и руки были покрыты волдырями. Но они выживали там, где погибали другие существа.
Ыых наблюдал. Ему не приходила в голову мысль, что однажды он сам на время примет человеческий облик.
Рыбаки, за которыми следил Великий, наняли местного, полукровку, который жил за счёт того, что водил приезжих, жаждавших удачи, по фартовым местам. Рек и небольших озёр было множество, только вот не все годились для рыбалки.
Зато одно из них, недалеко от зимовья, вполне подходило для изнеженных городских.
Они порыбачили и теперь отдыхали. Ыых укрылся рядом. Собаки местного чуть не принялись друг друга грызть от возбуждения и злости. А потом залились воем. Но Великому было всё равно.
Дымок костров приносил облегчение, а самый высокий пришлый, которого напарники называли Вадимом, объяснял, считая себя знатоком:
– Гнус не комар, он не жалит, а прорезает кожу. Если самки комаров впрыскивают анестетик, то гнус исторгает яд, который расплавляет ткани, вызывает кровотечение и отёк. От пары-другой мошек просто почешешься, зато облака гнуса могут прикончить всё живое.
– Правила надо знать! – наставительно говорил местный житель Кеша, но от него все отмахивались: кто этих правил не знает-то!
Кеша обижался и раз за разом напоминал, что облака гнуса соображают подобно человеку, ведут происхождение от страшного подземного чудища, а поэтому гнус хоть репеллентами из самолёта поливай, не истребишь, а только обозлишь.
– Ну вот послушайте, со мной было. Пошли с отцом лужайку выкосить. Погода ветреная, самая подходящая. Накомарники, понятно, с собой взяли. Отец и говорит: «Кеша, глянь, в лесу трава от гадья шевелится. Ползают по низу листьев. Знать, ветер стихнет, вот они нами и пообедают». Так и вышло. Только гадьё разделилось на два облака, причём одно вылетело на открытое место, хотя и сильно такие не любит, – поведал Кеша и с важным видом замолчал.
– Ну и что? – усмехнулся Вадим. – Мораль сей басни какова?
– А то, что гадьё заранее замыслило план нападения. И на покос вылетело, чтобы нам путь к спасению отрезать! – сказал Кеша.
Он показался рассерженным: как так, его рассказ не произвёл впечатления!
– Интересно. Жаль, что крездёж, – отреагировал самый молодой Илья, которому надоели сказки местного: видно, соскучился по общению в своём селе из трёх десятков изб, вот и заливает.
– Да ты… ты хоть знаешь, с кем говоришь? – взвился Кеша. – Я, может, в здешней лесотундре главный, потому у меня есть кость той рыбы, на которой весь мир держится!
– У нас таких костей немерено, – сказал молодой и кивнул на пакет с мусором.
Рыбалка в топком озерце в сильный ветер оказалась на диво удачной.
– Ты совсем глупый, – вдруг успокоился Кеша. – Давай потягаемся в сноровке: вон кривая лиственница. Видишь? Сымай сетку и иди к ней. Добредёшь и вернёшься целым – твоя взяла.
Илья проследил взглядом дымок костра, достигавший лиственницы, усмехнулся и бодро скинул сетку. В несколько шагов достиг дерева и вдруг замер. Провёл ладонью перед лицом и заорал, заткнул уши. Над его головой появилась тонкая «ниточка», всё время менявшая свои очертания. Ниточка утолщалась, скоро это оказалась «веточка».
Её части вращались, вытягивались, метили в глаза и уши.
И тут Илья припустил к костру.
– Он же сейчас на нас гнус натравит! – закричал Вадим и полез за репеллентом.
– Не боись! – гордо сказал Кеша и, как полководец на поле боя, заложил руку за спину.
В другой руке он держал нечто буро-жёлтое, похожее на рог.
Илья с шапкой из гнуса добежал до товарищей и плюхнулся на землю. И в ту же секунду мошки как не бывало.
Зато лицо молодого спорщика превратилось в сплошной пузырь. Особо впечатляли уши – похожие на пельмени чёрно-синего цвета.
Ему тотчас были выданы средства от отёка и воспаления.
– Ну а ты дойдёшь до дерева? – сердито спросил Вадим.
Местный подтянул штаны и бодро зашагал туда-обратно. Без всяких потерь.
За это он получил стаканчик чистого спирта.
– Ну, а теперь рассказывай, что за кость у тебя, где взял. Или это фокус такой? – спросил Вадим.
– Секрет на то и секрет, чтобы про него не рассказывали, – хитро прищурился Кеша.
Его глаза совсем потерялись между мясистыми веками и щеками, похожая на сковородку рожа довольно залоснилась: уел-таки он приезжих. А нечего важничать.
Илья за спиной местного извлёк из рюкзака бутылочку с наклейкой, на которой было изображено бело-розовое облако цветущего растения, подмигнул Вадиму, который сморщился: ну и «гадьё» же этот хлыщ! Прекрасно знает, что народ этой настойкой травится. С собой прихватил, чтобы выменять на особо ценные таёжные продукты, а потом, скорее всего, прихвастнуть: мол, сам добыл. Но никаких действий Вадим не предпринял. Илья был балованным сынком главы предприятия и наследником дела.
Скоро спирт кончился, и Кеша закуражился: ну кто в такие места идёт с двумя бутылками? Только плохие люди, жадные и неуважительные к другим.
Илья сунул руку в нагрудный карман, издал радостный вопль и показал бутылочку.
Кеша снова недовольно покачал головой: баловство какое-то, серьёзным людям мало.
Тогда Илья почтительно подал настойку и сказал:
– Пей, дядя Кеша, я проиграл и всё своё отдаю.
Кеша принюхался: пахнет приятно. И вылил содержимое в свою кружку.
Вадим демонстративно покрутил пальцем у виска: только сумасшедший будет угощать ядовитой настойкой, от которой уже столько людей загнулось. И только сумасшедший будет её пить.
Илья отмахнулся, дескать, местные с детского возраста проспиртованы.
А Кеша пантомимы не заметил, опрокинул в глотку пойло, вытаращил глаза и часто задышал. Но потом довольно рассмеялся, стал жадно выбирать руками куски рыбы с походной сковородки.
– А ведь наврал ты, дядя Кеша, про рыбью кость, – сказал Илья.
Вадим насторожился: а не упустил ли он свою выгоду с этой костью? Неужто не нашлось бы у него хитрости против малохольного Кеши и молодого придурка?
Кеша перестал жевать, его маленькие глазки налились красным, пуговка носа побагровела. Но ответить не соизволил.
Зато потом, когда дурман ударил по мозгам, его уже было не остановить:
– За эту кость племена воевали. Кровь лилась рекой. Потому что она даёт могущество любого духа победить, не то что зверя или человека. Купить её нельзя, она попадает в руки самому достойному.
– А ты, значит, самый достойный? – продолжил подначивать Илья.
– Да! – гордо заявил оборванец и пьяница Кеша. – Я её в лесу нашёл.
Вадим хлопнул себя руками по коленям, а Илья расхохотался.
– Вы же видели! Видели, что меня гнус боится! – обиделся Кеша. – Ещё я могу к стреле кость привязать и Великого завалить.
Вадим и Илья переглянулись: о Великом они были наслышаны. Чудовище слыло разумным, хитрым и бессмертным. Говорили, что пока жив Великий, жив и этот лесной и болотистый край. Вадим же справедливо полагал, что мало кто может существовать рядом с таким количеством гнуса.
Рыбаки завернулись в спальные мешки, прикрыли угли слоевищами мха, чтобы дымили, и уснули.
Утром Кеша не проснулся. И собаки его пропали.
Вадим с хеканьем вдарил Илье по скуле так, что она тотчас вспухла. По-честному рассудить, так этот наезд был не столько наказанием за содеянное, сколько томлением духа перед большими, очень большими хлопотами. Пусть Кеша маялся в своём селе из-за увольнения по поводу беспробудного пьянства, и никто не видел, что он ушёл с ними. Но вдруг он проявил свою обычную трепливость?
Илья заскулил, вытирая глаза и поверх руки вглядываясь в Вадима: что решит делать? Поможет скрыть преступление или донесёт?
Вадим долго молчал, то и дело оглядываясь на бурый комель поваленного дерева. Отчего-то он его беспокоил. Потом велел:
– Вытри бутылку и вложи покойному в руку. Пошёл человек порыбалить, выпил и траванулся.
Илья радостно засуетился. Напарники вместе уничтожили свои следы рядом с покойным. А потом Илья кинулся к мертвецу, стал шарить у него в карманах, за пазухой.
– Ты чёртов мародёр! Погибели на тебя нет! Что ты, мразь, делаешь? – вышел из себя Вадим.
Снова этот инфантил обставил его в выгоде. А отвечать, если что, придётся вместе.
– Кость ищу… – пробормотал Илья, воровато оглядываясь на лес.
Его тоже тревожил вывернутый корень.
Наконец он нашёл вещичку и спрятал в нагрудный карман.
Вадим только рукой махнул.
Рыбаки пошли прочь, не оглядываясь. Пропасть в тайге, утонуть в мелкой на вид реке, повстречаться со зверем – обычное дело. От скольких людей и следа не осталось! Ушли охотиться или рыбачить и сгинули.
Из-за сеток было трудно дышать. Руки Вадима, хоть и в в перчатках, жгло огнём. Гнус пронзал трикотаж, как марлю.
Тропа вдоль озера и далее в глубь леса была проторённой, заросшей ползучей травой. Знай ноги переставляй – до зимовья не глядя доберёшься.
Но через какое-то время передвигаться стало тяжко, словно через брод в быстрой реке.
Уши заложило от гула. Под сетку Вадима словно хлынула волна огня. И тут же его ухватили за плечи руки напарника, который вообще безнаказанно откинул свой накомарник. На нём не было ни одной мошки, ни одного кровоточащего укуса.
– Работает! Кость работает! Держись за меня! – крикнул радостно он.
Вадим глянул под ноги: вокруг сапог шевелилась полудохлая мошка. Целый холмик.
***
А в зимовье их ожидал сюрприз.
Покойничек Кеша жарил рыбу, сиял лужёной плоской рожей, радостно щурил глаза: здорово я вас провёл!
Рыбаки переглянулись: вот так лоханулись! Подумали, что местный помер, а он только показался им мёртвым, потом ожил. Но лучше уж быть лохами, чем преступниками. Местные ведь живучи, как лесной гнус.
– Мойтеся, я воды принёс. Да за стол садитеся, – пригласил Пётр.
Вадим стал жадно плескаться в деревянной посудине ведра на три. Вода сначала облегчила зуд и жжение, потом они усилились. Но Вадим был рад: хоть сколько-то яда смыто с лица.
– А откуда ты, дядя Кеша, воды-то принёс? – поинтересовался Илья.
Вадим напрягся. Ни колодца, ни ручья поблизости не было. Не от озера же Кеша притащил такую громадную посудину? Да и когда бы он успел обернуться?
– Место знаю, – осклабился Кеша.
И рыбаки поверили. Сейчас они во всё были готовы поверить на радостях.
Сели за стол.
– Кушайте, кушайте! – потчевал Кеша. – Только выпить нечего.
– Я с выпивкой завязываю, – сказал Вадим.
Рыбья корочка приятно хрустела на зубах, мякоть была душистой и нежной – райская пища! Но отчего-то боль резанула желудок. Вадим скорчился за столом – он и без жирного рыбного жаркого страдал гастритом и подумал, что приступ настиг его в самое неподходящее время.
Илья расстегнул рубашку и стал рассматривать мускулистый живот. Боль была такой, будто кто-то ткнул его ножом.
Они оба разом перевели взгляд на Кешу: не отомстил ли он за настойку боярышника?
Но Кеша исчез!
Зимовьё оказалось абсолютно пустым. В деревянной посудине плескалась, как живая, какая-то грязь, вместо рыбной жарёхи на сковородке лежали острые заячьи кости, покрытые зеленоватой плесенью.
А боль в животах становилась всё сильнее. Кожа Вадима, поросшая рыжеватым волосом, лопнула; наружу повалилась смесь сукровицы и чёрной мошки. Вадим попытался её удержать, но каша из его внутренностей и гнуса только сильнее потекла. Кости головы стали спадаться, уродуя Вадима, от тела оторвалась плоть.
Вадим захрипел, умоляюще глядя на Илью, которого тоже крючило от боли, но хотя бы живот оставался целым.
– Кость! – сумел сказать еле живой Вадим. – Дай кость, Христом Богом молю!
Илья непослушными пальцами начал шарить в нагрудном кармане, но кость не достал. С круглыми от ужаса глазами он наблюдал, как его напарник превращается в копошившуюся массу гнуса.
Через минуту облако мошки поднялось и вылетело в открытое окно.
Когда Илья, еле держась на слабых от испуга ногах, выглянул из зимовья, он увидел на влажной земле гигантские медвежьи следы. Великий?..
Илья вцепился в ручку двери и замер.
Мысли в голове метались по кругу; плана спасения нет и быть не может. Добираться лесной тропой в посёлок? А как же следы… Пусть у него эта кость, но сможет ли какой-то обломок справиться со зверем? Не простым зверем. Легендой и хранителем здешних мест. Да и как против него идти? Не с ружьишком же, заряженным дробью.
Подождать, когда промысловый люд заглянет сюда на ночлег? Но от зимовья веяло таким ужасом, такой открытой опасностью, что оставаться в четырёх стенах не было никакой возможности.
И ещё одно – вода. Не грязюку же хлебать?
Илья оглянулся на деревягу – в ней была чистейшая вода из лесного родника.
«Морок, это всё морок», – решил Илья. Мысли ринулись в неожиданном направлении, но ему от них стало легче: «Порция яда, которую хапанул от гнуса во время соревнования, лишила ума. Он, Илья, тоже отравлен, как и Кеша. Собственной жадностью, подлостью, жестокостью. Но он исправится, вот честное слово исправится, только выберется из леса. Но на всякий случай не будет ни пить, ни есть. Без крошки во рту можно долго вытерпеть. А воду найти в озёрном, заболоченном краю – пара пустяков».
Илья запер дверь на щеколду, закрыл окна, уселся на нары.
Надо бы печь растопить, да дрова на улице под навесом.
Выходить в сумерки навстречу неизвестности? Не дурак, не пойдёт. Ну, помёрзнет немного.
Он напялил на себя всю одежду из двух рюкзаков. Вместе с темнотой за окном от в избу пришёл холод. Каждое бревно казалось ледяным.
Илья всё бы отдал за огонь в топке, запах дыма, потрескивание дров.
В дверь что-то стукнуло.
Илья застыл в страхе.
Медленно, сама по себе повернулась щеколда.
Илья испытал неведомые до этого момента ощущения: волосы на висках и затылке шевельнулись, по шее потёк холодный пот.
Вошёл Кеша с охапкой дров, свалил их перед печкой:
– Холодно, однако, подтопить нужно.
Илья наблюдал, как Кеша ловко развёл огонь, чувствовал, что из тела уходит мерзкая дрожь. Но как согреть душу, сжавшуюся в комок от страха?
Кеша неодобрительно посмотрел на беспорядок на столе, взял в углу мешок и свалил всё в него, поставил к двери и сказал:
– Будем уходить, мусор заберём, прикопаем в лесу. Ты чего молчишь-то, как немтырь? Хочешь выпить на ночь? Трезвому в лесу ночевать – полночи не спать. А выпимший ни одной минуты сна не упустит.
И поставил на стол бутылку с настойкой боярышника.
Илья сказал:
– Прости меня, прости. Доберусь до посёлка, во всём признаюсь.
Кеша отмахнулся: какие счёты между своими. А потом попросил:
– Ты мне кость отдай, а?
И протянул руку. Илья хотел было уже достать и вернуть чёртову вещицу, из-за которой вышло столько неприятностей, как заметил, что тыльная часть ладони Кеши покрыта редким длинным волосом бурого цвета.
Илья глянул Кеше в глаза. Их радужка фосфоресцировала багровым цветом. И и от этой картины: тёмная изба, оранжевое гудение в топке, рыжие блики на полу и рубиновые глаза Кеши – мозг Илья забился, как пойманная рыба.
– Ты не Кеша! – завизжал Илья и тотчас закашлялся от дыма.
Протёр заслезившиеся глаза и замер.
В зимовье не было никакого наваждения, а вот из щелей печки валил дым. Так и угореть можно. Глючит ли при угаре? Его точно глючило.
Илья поправил заслонку, распахнул дверь и чуть не подпрыгнул от неожиданности.
Неподалёку от зимовья висело, колыхаясь в воздухе, чучело, или тотем, или идол, которых горазды сооружать местные.
Кости, обряженные в ветхие шкуры, привязаны к стволу дерева без корней. Череп с алым светом из глазниц. Ого, какой медведище был при жизни! Раза в два крупнее обычных бурых.
Этих чучел Илья насмотрелся предостаточно и ничуть не испугался видения. А может, просто уже устал пугаться. Знал, что каждый новый образ – это бунт его мозга.
Илья просто захотел закрыть дверь проветренного зимовья. Но она не поддалась.
– Отдай кость! – прозвучало в мозгу Ильи.
– Нет! – рявкнул он. – Отвалите все от меня!
Бросился к своему ружью и пальнул в идола, хотя понимал, как это глупо – стрелять в свой глюк.
Костяное чудище рассыпалось прахом.
Илья удивился. Не ожидал быстрого разрушения местного пугала, думал, что над ним ещё долго будут издеваться собственные расстроенные нервишки.
Над верхушками деревьев пронёсся вой. И столько в нём было горя и тоски, что Илья чуть было сам не разрыдался от какого-то вселенского отчаяния. Захотелось опуститься на колени и горевать вместе с этими воплями. Но всё же захлопнул дверь и закрыл чёртову щеколду.
Несколько минут он трясся от внутренней дрожи, потом глянул в окно. Полянка перед зимовьём была пуста.
– Сколько вы будете меня мучить? – крикнул он неизвестно кому: то ли загнувшемуся от «боярышника» Кеше, то ли старшему напарнику Вадиму, который выбрал самый лёгкий путь – вовремя сдох и превратился в мошку, то ли привидевшемуся идолу, то ли чему-то страшному, что скрывается за всем этим миром.
***
Великий Ыых стоял в лесу на толчёных костях. Он смотрел, как осыпается его пышная шерсть; как облезает синеватая кожа, обнажая мускулы, перевитые синими и красными тяжами; как сереет и отваливается плоть; как проступают кости. Боль от такого быстрого разложения была чудовищной. Но не от неё становилась влажной кость глазниц и скул. От разлуки с тем, с кем сросся душой, чьей милостью пользовался, чьё место должен занять. И виновник этой разлуки – человек.
Великий был даже рад, что вместе с горой внутренностей, мяса и кожи у его ног осталось то, что он мог подцепить в лесу у костра – запах людей. Запах вреднейших и подлых тварей. Он бы отправил всех трёх в Нижний мир – не место таким в его владениях. Но нужно вернуть назад кость рыбы-чудовища. Он ведь сам отдал её плюгавому Кеше, когда он был золотушным мальцом и ещё плохо ходил.
Великий в то время вдруг потерял привычную свирепость и жестокую справедливость. Даже Юёр заметил, что Ыых стал хуже справляться с обязанностями: забыл, что слабый должен умереть, что жертва должна напитать кровью сильного хищника, что мир справедлив и только недоумки выискивают в нём недостатки.
Великий, как все, приблизившиеся к концу жизни, тянулся к тем, кто её только начинал. Он терпеливо наблюдал за детёнышами всех животных и помогал им.
Однажды, в самом конце зимы, он оказался на берегу коварного озера недалеко от двух сёл. Ну тянуло его к людям, и всё.
И увидел то, что ударило по рассудку и сердцу. Пьяные вдрызг родители, возвращаясь из гостей, решили перейти озеро по льду. И провалились, не успев понять, что гибнут от своей дурости. Мать отшвырнула ребёнка. Так сделала бы любая медведица. Но не смогла попасть на твёрдый лёд, очень уж была пьяна. Человечий детёныш, так похожий на медвежонка, даже закричать не смог.
И Ыых взревел за деревьями на берегу. Нельзя допустить гибели ребёнка. Есть у него то, что может спасти, – кость огромной рыбы Нижнего мира. Она вплетена в космы шкуры на груди. Его волей тотчас в ладошке утоплого мальца очутилась заветная вещь, которой сторонится любой обитатель этих мест. И смерть тоже.
Лёд в один миг схватился. Малец оказался вмёрзшим спиной в твердь. Но люди, которые с берега видели разворачивавшуюся на озере трагедию, освободили его. Когда он подрос у родственников, рассказали про кость. Тронуть её не посмели – нельзя брать то, что пришло с Нижнего мира.
Ыых истратил все свои возможности и силы на спасение детёныша врагов всех зверей. Ушёл в лес на подгибавшихся лапах. Провалялся два дня в кустарнике, а потом за пищей приполз к Юёру. Лучше не вспоминать, что сказал ему наставник.
Больше про мальца Великий ничего не знал. Терпел лишь поношения от Юёра – мол, пора нового помощника искать, гнус вовсю распоясался.
А теперь нужно отдать принадлежащее Нижнему миру. Опять же не забрать – лишь добровольное возвращение вернёт миру порядок.
Жаль, что этот рослый откормленный Илья с пустыми мозгами не боится Юёра. Может, именно по причине пустых мозгов. Вряд ли кто-то ему страшен в Среднем мире. Новый Юёр чувствовал, что за Ильей есть сила, что он защищён так же, как когда-то Ыых был под покровительством могущественного духа. Как с ним поступить? Разве что…
Его напарник по жестокому убийству, высоченный и умный Вадим, сейчас познаёт тайны Нижнего мира. Меж пустых рёбер и позвоночником чудовищной рыбы он зреет в виде чёрного облака, чтобы в своё время подняться в Средний. Способен ли Илья на человеческое чувство товарищества, неведомое Юёру, но знакомое по наблюдениям? Скорее всего, нет. А помнит и ценит ли Вадим прежнюю жизнь? Возможно. На этом можно сыграть. Какой бы дрянной, голодной и бессмысленной она ни была, любая жертва-подранок всегда цепляется за возможность дышать, есть, спариваться, вернуться к соскам матери или своим детёнышам. Будучи медведем, Юёр часто слышал это желание жить в последнем крике или затухавшем биении сердца своей добычи.
Значит, Вадим…
Как же отвратны эти личины, которые ему приходится надевать, чтобы быть стражем границ! Спасённый им Кеша с пропитой и прокуренной душой. Умный Вадим, вызывавший отвращение именно умом, опытом и зрелостью, в которых себялюбия и эгоизма столько же, сколько у Ильи.
А Илья, несмотря на гибель напарников, прекрасно выспался. Замёрз до трясучки, проголодался, как увечная собака. Но сон влил в него силу.
Илья глядел на солнечный луч, который пробился в чистое пятнышко на сроду не мытом окне зимовья, слушал птичий хорал за окном, такой чистый и мощный… И постепенно забывал про свою вину. Вот вернётся в село, доберётся до людей, которые доставят его домой. А там всё образуется. Не может не образоваться. Отец всегда поможет.
А ещё эта кость. Она ведь оберег громадной силы! Можно себе оставить. Но Илья ни в какие леса больше не ходок. А можно загнать подороже. Никто не откажется, особенно отцов приятель, губернатор области. Он неделю может пропадать на охоте или рыбалке. Пока не даст выход лютому и обидчивому нраву и страстям, не вернётся. Батя раз с ним съездил на кабанов поохотиться, так вернулся весь как пеплом присыпанный. И заблёванный.
Короче, жить можно.
Из-за холодной и чёрной от копоти печки послышалось тихое, на грани слышимости, гудение.
Илья вздрогнул: это что же, снова начинается?! Ну уж нет. Нельзя допускать, чтобы глюки помешали ему спастись.
Гудение прекратилось.
Только Илья порадовался, что владеет собой, как зимовьё подскочило на месте и затряслось.
«Землетрясение?» – подумал он и схватился за рюкзак и ружьё. Приготовился бежать из избы. Даже порадовался тряске, так как бывалые люди говорили, что при стихийном бедствии хищник и жертва спасаются рядом. Охота прекращается. И на него точно не будут охотиться чёртовы духи этих непонятных мест.
Сквозь обшивку брёвен потянулись тёмные струйки. Они оказались живыми: целенаправленно стекались в один туманный образ и шептали:
– Илья… Это Вадим. Я был там, в этом Нижнем мире… Откуда весь гнус.
– Ну, был и чё? – ответил Илья неизвестно кому. – Бежать нужно, землетрясение!
– Это не землетрясение. Это я вернулся. Хочу предупредить.
– Ты? Да где ты есть? Тут из-за мошки ничего не видно. Если б не кость, загрызла бы к чертям, – сказал Илья, протирая заслезившиеся глаза.
– Кость – это иллюзия, самовнушение, – прожужжал Вадим, или гнус, или съехавшее восприятие Ильи.
– Ты в каком углу уселся? Или под стол залез? Не вижу! – сказал Илья. – Да всё равно, что такое эта кость. Если обманка – выкину. А если нет – загоню за дорого. А ты чего, завидуешь, что ли? Сам же видел, на что она способна.
– Я здесь, – донеслось сквозь усилившееся гудение.
Илья почувствовал прикосновения раскалённых иголок.
– Да ничего себе! Больно-то как! Жалится гнус! – крикнул он.
– Да, я жалю. И не отпускаю никого!
– Вадим, ты с ума сошёл? Товарищ называется! – развопился от боли и рези в веках Илья.
– Я Гнус. И никакая кость меня не остановит. Предупреждаю: не верь сказкам, – прожужжало прямо в уши Илье. И он яростно стал их чесать, раздирая кожу.
Знал, что расчёсы усиливают проникновение яда и отёк. Но не смог остановиться, только прохрипел:
– А тебе-то что, верю я или не верю?
– Мне обещано, что я не сдохну по осени, как вся мошка. Вернусь в Нижний мир и стану ждать весны. – Жужжание стало гудением, подобным трансформаторному, только злее, яростнее – по нарастающей. – Не верь сказкам и спаси себя, если сможешь. Но лучше не спасай и верь. Я всё равно тебя зажалю до смерти.
Илья уже ничего не видел из-за крошечных ранок на веках. Не слышал из-за боли в раздутых ушах. Он мог только швырнуть кость в плотное облако летучей смерти. И не успел понять, что гудение стихло, свалился без чувств.
Очнулись горе-рыбаки в районной больнице. Их спасли местные, которые завернули с рыбалки на ночёвку. После лечения Илья и Вадим отправились сразу в районную полицию для явки с повинной. Такой их поступок не совсем поняли: народ любит чем попало травиться. Не сказали бы – никто и не узнал бы о преступлении.
Но убийцы оказались чокнутыми: один, услышав гудение вскипевшего чайника, залез под стол и заверещал пойманным в петлю зайцем. Другой предпочитал беседовать, сидя на полу и то и дело прижимаясь ухом к линолеуму.
На вопрос следователя: «К чему вы прислушиваетесь?» – ответил:
– К рыбе. Вдруг шевелится, ищет меня?
Больных увезли. Одного – в психушку, другого – в частный санаторий на юге страны.
***
Юёр не пошёл туда, где веками стоял прежний страж. Он покинул лес, отправился поближе к тундре – к тому месту, где из рёбер чудовищной рыбы вырываются чёрные облака. Подальше от «гнуса», наступающего на заповедные места силы, попирающего его законы.
Но правда исхода в том, что Юёр боялся встретиться однажды с тем, кто передал ему границы. А вдруг его наставника отпустят оттуда, где трясина тянется к своей крыше? Уж очень страшно признаться: он, преемник, дважды отступил от правил, которые должен защищать. И самое страшное – Юёр ни на миг не пожалел, что сделал это. Если уж берёшь под покровительство живых тварей, так нельзя отказаться и от людей.
А ещё Юёр хотел первым встретиться с рыбой, если она вдруг окажется способной выйти в Средний мир. И ничего, если это будет его первый и последний проигранный бой. И третье нарушение законов всех Миров.
Автор: Лариса Львова
Источник: https://litclubbs.ru/writers/6668-gnus.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#гнус #медведь #притча #легенды #ужасы
