...и о стандартной теме школьных сочинений советской поры "Свободолюбивая лирика Пушкина".
Мысли весьма современные возникают 6 июня по случаю очередного дня рождения главного российского поэта.
Вот, например, Гоголь.
Про его крепкую дружбу с Пушкиным стало известно только от самого Николая Васильевича и только после смерти Александра Сергеевича. Хотя про то, что литераторы были знакомы, знали все свидетели их встреч в Царском Селе. И знали о местах, откуда происходил господин Гоголь: нынче они привлекают такое внимание, какого не было уже давно.
А ещё известно, как правильно в современном понимании вёл себя Николай Васильевич, — тем более, государство со времён его тёзки государя Николая Павловича не сильно пересмотрело своё представление о гражданственности, духовноскрепности и прочих правильностях литературы. За то и был Гоголь "выездным", в отличие от названного друга своего Пушкина. Потому и написал чуть не половину лучших своих произведений, безбедно проживая в Италии: оттуда здорово получается вздыхать об укутанных в ковыли берегах Днепра или мшистых невских болотах.
Позже эту мысль подтвердил Максим Горький и многочисленные большевики, любившие при кровавом царском режиме позагорать в итальянских краях за партийный счёт, обсуждая судьбы пролетариата.
В 1815 году после наполеоновских войн Россия в очередной раз получила в своё распоряжение Польшу. А ещё через 15 лет получила там, что называется, мощный всплеск национально-освободительного движения — при активной поддержке Варшавы европейскими столицами.
Сочувствовала Европа так, что кушать не могла. Правда, единственное, что реально предложила полякам просвещённая Европа, — это сформировать вооружённые отряды и отправляться завоёвывать новые колонии для той же Франции. Тоже очень современная картина с небольшой поправкой на географию.
Чей же всё-таки писатель Гоголь — окончательно не решено до сих пор. Украинский? Российский? Малоросский (что бы ни значило это по-разному трактуемое словечко)? Однако политическую конъюнктуру или, как говорили через 100 лет некоторые российские любители Италии, лозунг момента Николай Васильевич носом своим выдающимся чуял прекрасно...
...и потому в 1835 году явил читателям "Тараса Бульбу". Вымышленную историю, не привязанную ни к конкретному месту, ни к конкретному времени, но пронизанную чётко определённым патриотическим духом и очень точно расставляющую приоритеты. Гоголевы украинцы — русские и хорошие, а поляки — ни то, ни другое.
Писатель Григорий Петрович Данилевский в рассказе о своём знакомстве с Гоголем передал слова Николая Васильевича:
"Нам надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочнению одного, владычного языка для всех родных нам племён. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров [чешских протестантов]".
Столь продолжительный пассаж о Гоголе нужен был, чтобы издалека подобраться к Пушкину и через призму его позиции в отношении Польши взглянуть на нынешнюю непримиримую конфронтацию внутри мыслящего российского меньшинства по поводу Украины.
Вот цитата из письма Александра Сергеевича от 21 января 1831 года:
"Вопрос о Польше решается легко. Её может спасти лишь чудо, а чудес не бывает. Её спасение в отчаянии una salus nullam sperare salutem [единственное спасение в том, чтобы перестать надеяться на спасение], а это бессмыслица. Только судорожный и всеобщий подъём мог бы дать полякам какую-либо надежду. Стало быть, молодёжь права, но одержат верх умеренные, и мы получим Варшавскую губернию, что следовало осуществить уже 33 года тому назад".
Я обыграл это в диалогах персонажей романа "Русский Зорро", как и текст письма Пушкина к Вяземскому от 1 июня 1831 года, где поэт пересказал историю геройской гибели в бою одного из польских полевых командиров и резюмировал:
"Всё это хорошо в поэтическом отношении. Но всё-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить её по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей. Но для Европы нужны общие предметы внимания и пристрастия, нужны и для народов и для правительств. Конечно, выгода почти всех правительств держаться в сем случае правила non-intervention [невмешательства], то есть избегать в чужом пиру похмелья; но народы так и рвутся, так и лают. Того и гляди, навяжется на нас Европа".
Очень современно звучат эти слова Пушкина. Умел Александр Сергеевич сказать на века...
...и ведь многие годы был у него друг-поляк Адам Мицкевич. Настоящий друг! Неспроста на советской почтовой марке 1955 года рядом и при пушкинской цитате изображены два величайших поэта двух стран, России и Польши. Да вот незадача, о которой вряд ли знали, но в любом случае не могли тогда сказать авторы картинки на марке.
В 1834 году, когда Гоголь ещё дописывал своего "Тараса", друг Пушкин ясно сформулировал отношение к другу Мицкевичу — теперь уже навсегда бывшему другу.
Он между нами жил,
Средь племени, ему чужого; злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушел на запад — и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он наполняет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. Боже! освяти
В нём сердце правдою твоей и миром,
И возврати ему.
Собственно, об этом и речь, которая получилась не очень-то праздничной.
В пылу споров о нынешней геополитике имеет смысл помнить о титанах прошлого, которые не избегли непримиримого противостояния, хотя в нём нет и не может быть победителей: все только проигрывают.
Помнить о титанах, которые, тем не менее, сумели остаться титанами.