Умирал старик Ефим Иваныч. Семьдесят два годика. Не шутка. Это только юные болваны пьют до помутнения рассудка, думая, что их-то не догонят ни болезнь, ни пенсия, ни старость. Удочки скучают на балконе, санки, лыжи — от детей осталось. Сладким летом пахнет медуница, радио бубнит о праноеде. Летом внук намылился жениться. Дед Ефим на свадьбу не поедет. Дед Ефим спешит по коридору, как спешит — ползёт. Болят колени. Под окном опять рычат моторы, дедушку сбивая с размышлений.
Явно умереть ему мешая. Просто возмутительно до жути.
Любка Миллер — грузная, большая, в бохо-юбке, словно в парашюте, в крупных серьгах. Ухватила в Варне. Над губой у Любки капли пота: боевых коней седлайте, парни. Взбаламутим сонное болото. Любка так умеет — зубы стиснет, вечностью как хочет, так и вертит. Потому что Любка ангел жизни, что ей бледнолицый ангел смерти. Что ей эта призрачная немощь. Ей дорогу, полустанки, песни. И Ефим Иваныч, пялясь немо, понимает — всё, попал собесник.
Веников давно не вяжет фирма. Мысленно попыхивая трубкой, мчит по автостраде байкер Фима. За его спиной хохочет Любка.