1.
Все происходило как во сне, да это, наверное, и был сон.
Точного начала нет, но помню, как сидел за компьютером и никуда не ходил. Просто сидел с мышью в руке и смотрел в монитор. Больше ничего не хотелось. Времени прошло, наверное, больше недели, с тех пор, как я не контактировал с внешним миром. Потом меня привлек шум на улице, и я выглянул в окно.
Улица кишела людьми, как во время митинга или концерта. Толпа заполнила весь квартал, из окна я даже не видел, где она кончается. Люди шли, притом все в одном направлении, – из города. Создаваемый затор был столь плотен и велик, что автомобили не могли его расколоть, и медленно тащились внутри толпы. Участники шествия были гружены огромными рюкзаками и сумками, и автомобили тоже везли на крышах беспорядочно связанные груды коробок и тюков, из которых иногда торчали простые бытовые предметы вроде светильников и сковородок. Из подъездов и магазинов каждую минуту выходили люди с поклажей и добавлялись к процессу. Лица людей были сосредоточены и даже, кажется, напуганы.
В городе что-то творилось, а мне никто не сказал.
Я испытал тревогу и перехотел возвращаться за компьютер, поэтому продолжил смотреть, придвинув стул и облокотившись подоконником. Несмотря на взволнованность людей, шествие текло довольно равномерно – пока из подъезда не вышел мой сосед. Он не имел при себе сумок или прочих вещей, но зашел в толпу, будто тоже собрался эвакуироваться. Там он схватил первую проходившую женщину, и как-то ее нелепым образом выломал, сделал с ней что-то, отчего она упала на землю, и это привело толпу в панику, просто взорвало всех – люди кашею бросились врассыпную, лишь бы держаться от него подальше, и никто не пытался его остановить. Автомобили засигналили и поехали в гущу, подворачивая людей на капоты. Сосед вернулся к подъезду и встал у входа, а упавшая женщина поднялась с земли и побежала за отставшей пожилой парой, тащившей внушительные сумки и рюкзаки. Пара стала удирать, но возраст и поклажа не позволили им двигаться быстро, и женщина их догнала, и сделала с ними то же, что мой сосед сделал с ней: им хватило простого сухого прикосновения в угол головы. Пара немножко потеряла человеческий облик, упала на землю и принялась копошиться, избавляясь от рюкзаков, после чего поднялась на ноги и пошла беззаботным шагом в обратном направлении. На другой стороне улицы появились похожие на ворон птицы, атаковавшие других бегущих, но мой ракурс не позволял мне увидеть подробности. Улица, бывшая такой оживленной, вмиг опустела, остались лежать только брошенные где попало пожитки. Обращенная женщина, пожилая пара и еще несколько вернувшихся по улице людей присоединились к соседу, ждавшему на входе в подъезд.
Ко мне на форточку сел голубь и посмотрел на меня одним, потом вторым глазом.
– Кыш, – сказал я и пригрозил рукой.
Он переступил с внешнего окна на внутреннее, и стал изучать поворотами головы подоконник и ковер на полу. Я пресек его хамский замысел и закрыл створку. Голубь ловко убрал голову из щели, и створка вытолкнула его в воздух.
Там он сначала потерял высоту, но быстро восстановил ее и некоторое время держался напротив окна, хлопая по нему крыльями и не сводя с комнаты своих стеклянных желто-красных глазок.
Стоявший под окном сосед поднял голову на голубя, и его люди вслед за ним. Мне стало страшно, я отпрянул шаг назад и запахнул занавеску, и выглянул снова в щель. Они неторопливо заходили в подъезд, а потерявший интерес к моей квартире голубь возносился в небо.
Я вернулся за компьютер, но мне больше не хотелось ничего смотреть, поэтому выключил монитор и стал просто ждать за столом, время от времени подходя к окну с проверкой, не вышли ли они назад.
Как я и боялся, в дверь позвонили. Очень коротко, двумя тактами мелодии, записанной в звонок. Это они ко мне поднялись, понял я, и в ту же секунду за меня принялся страх. Я ощутил, как меня сжимает квартира, из которой нельзя удрать.
– Кто там? – спросил я.
– Это я, – сказала сквозь дверь тетка Марина.
– Тетка? – удивленно спросил я, испытав недоверчивое, но очень живительное облегчение.
– Конечно. Открывай.
– Но откуда ты? Зачем? Почему так внезапно?
– Сейчас объясню. Открывай.
Я мешкал и смотрел на дверь.
– Ну? Что же ты? Открывай, – сказал ее обычный, целиком знакомый теткин голос.
– Конечно-конечно, – я поспешно отщелкнул замок и распахнул дверь.
За теткой стояли все они, и у тетки было их выражение лица.
– Ну вот, – сказал я. – Обманула.
Она нажала на дверь и вошла, и я попятился, и побежал в комнату, и там, возле компьютерного стола, где мне больше некуда было отступать, меня повалили на пол и обратили. Я почувствовал, как меня захватывает Нечто и превращает в себя, почувствовал, как оно становит меня самого этим Нечто.
С превращением было легко примириться, ничего слишком страшного в нем не оказалось. Раз Нечто, значит Нечто, придется жить – вот как это было. Прислушиваясь к странному состоянию, я прижал к животу ноги, закрыл глаза и, несмотря на присутствие гостей, собравшихся вокруг меня, заснул, снова счастливо заснул, еще на полночи. В этом сне я крепко спал и витал в счастливой темной неконкретности.
Проблески возвращения начались с чужих голосов. Я обнаружил, что лежу на том же месте в своей комнате, а меня окружают четверо незнакомцев, занявших диван и стулья. Это были другие незнакомцы, их не было с теми, что приходили меня обращать.
– Проснулся, – сказала девушка с черными длинными волосами.
– Проснулся, – подтвердил я, задевая сухими губами ковер.
– Ты человек? – спросил лысый парень в пижаме.
– Я? – приподнял я голову. – А что, есть варианты?
– Вряд ли, но мы страхуемся, – сказала девушка.
Я понял, о чем она. Я же должен быть Нечто.
Я сел и подтянулся к стенке, чтобы удобнее опереться.
– Хорошо помню, как меня обратили, – сказал я.
– Обратили, все верно. Но ты не стал.
Я заметил, что действительно чувствую себя как человек. Не было больше падения – того особенного движения сознания, которое ощущалось в Нечто. Я снова собрался в целую единицу, в легкую и удивительную, какой и должен быть человек. Нечто ушло из меня.
– Какое счастье! – сказал я и улыбнулся разбудившим меня людям. – И вправду не стал.
– В этом не так уж и много счастья, если честно, – сказал третий, широкий, как тележка, мужчина с гигантскими голубыми глазами. – Выгляни на улицу.
Я еще чувствовал томление после сна, и помедлил вставать.
– А что там?
– Там – Нечто.
Я поднялся, посмотрел на их замолкшие лица и подошел к окну.
Улица была переделана до неузнаваемости. Жилые дома куда-то исчезли, вместо них вдоль дороги тесно громоздились странные многоярусные постройки, по форме напоминавшие зиккураты. Они состояли из плавных линий и расширялись книзу скошенными этажами. Снизу вверх по их стенам шли ряды необычных элементов, напоминавших пузыри. Это были особые кнопочные лестницы, по которым Нечто восходили на свои здания. На фронтоны зиккуратов были вделаны исполинские скульптуры в виде человеческих черепов. Глазницы черепов представляли собой террасы, по всей вероятности, ведущие внутрь зданий.
Приглядевшись внимательно, я заметил, что зиккураты являлись не самостоятельными строениями, а своеобразными флигелями, достроенными к нашим девятиэтажкам. С моего дома тоже ниспадал зиккурат, и только этаж, на котором я жил, оставался торчать над его лавообразной губчатой грудью. Этот зиккурат как раз достраивался: куча людей Нечто копошилась на всех его ярусах, передавая снизу бревна, ведра с камнями и песком, и прочие материалы. Стройка высилась до самого моего балкона, и некоторые из Нечто находились всего ярусом ниже, и по покату здания им бы не составило труда подняться и зайти прямо ко мне в квартиру. От такой беззащитности делалось не по себе.
– С ума сойти, – сказал я.
– Да, – промолвили гости.
– Сколько же я спал? – я обернулся к ним. – По ощущениям – не более чем полночи.
– Нет, скорее всего – гораздо больше, – тихим голосом сказал четвертый гость, опрятный старик с умным взглядом. – С того момента, как Нечто завоевало планету, прошло два месяца.
– Что?!
– Дело в том, – объяснила девушка, – что не превратившиеся люди спят, пока их не разбудить.
– Но я чувствую себя, как после обычного сна.
– Так со всеми происходит, – кивнула девушка.
– А вы? – спросил я. – На вас нападало Нечто? Или вы избежали встречи с ним?
– Нечто на всех нападало.
– И вы тоже не превратились, да?
– Да.
– Почему?
– Никто не знает.
– И что теперь? Оно вас не трогает?
– Теперь не трогает.
– Хоть это хорошо.
– Не хорошо, – сказала она. – Нас мало.
– Нас очень мало, – подтвердил старик.
– И что вы делаете?
– Ничего. Мы ничего не можем.
– Только ходим и ищем не превратившихся, – сказал глазастый толстяк.
– Зачем?
– Чтобы разбудить.
– Уж лучше спать, – сказал я, – чем такое видеть.
– Согласен. Мы тоже так думаем. Но решили будить.
– Я понимаю, – кивнул я. – Потому что вас мало.
– Да, – сказал он. – Вот именно.
– Это не обсуждается, – заключила девушка. – Решили и все тут. Проснулся – радуйся.
– Да я радуюсь, что вы, – поспешил заверить я.
– Ты ее не бойся, – пояснил мне старик. – Она – наш командир.
– Ваш командир?
– У нас подполье, – ответил он, грустно глядя на меня из-под тяжелых век.
– Со своим правлением, – добавила девушка.
– Вот как, – задумчиво промолвил я, и мы замолчали.
Мой взгляд снова вернулся в окно, на непостижимую стройку. Сразу подо мной, несколько левее, блестела на солнце гладкая макушка чудовищного черепа, зев которого был от меня скрыт. Падавший из-под черепа и с падением ширившийся зиккурат, казалось, вздыхал всей своей кожей, так ритмично пульсировало на нем строительство. Строители, занятые ярусами, плавно и чисто орудовали над своими участками стены, а носильщики перемещали по кнопочным лестницам материалы. Работали и женщины, и старики, и даже дети – всем была работа. В отдаленных кварталах, за грядами зиккуратов, повсюду виднелись такие же стройки. Вне строительств улицы были совершенно безжизненны. Признаться, новый мир был хоть и страшен, но вместе с тем очень красив.
Все это, напомню еще раз, уж слишком походило на сон. И солнце светило неправдоподобно резко, с преувеличенными тенями, как бывает лишь во сне, и я себя чувствовал непохоже ни на что. Да еще и шевеление это под окном – как иначе его воспринимать?
Из стекла на меня слепо таращилось мое растерянное отражение, которое я сразу узнал, хоть давно и не видел. Оно показалось мне оплывшим и жирным как никогда.
– Так значит, – сказал я, – вы создали подполье, чтобы бороться.
– Да, – ответила командир отряда.
– И убиваете их?
– Их нельзя убить, – сказала она. – Скоро узнаешь.
– А как вы боретесь?
– Пока мы только думаем еще, как надо бороться. Разбираемся с ситуацией. Сам видишь, наше положение весьма необычно. Такого еще не было.
– Честно говоря, – сказал старик, – мы не знаем, как с этим бороться.
– Пока не знаем, – согласилась девушка.
Лысый парень в пижаме развернул мое одеяло, лежавшее на диване, и накрылся. Мне тоже было прохладно, я постоянно ежился и грел руки в карманах. Форточка была неплотно прикрыта и пускала воздух. Я вдавил ее сильнее в окно и повернул ключ, и предложил лысому одеться.
– Вы можете взять любую мою одежду. У меня много вещей.
– Хорошо, – ответил он и остался лежать. – Я так и сделаю.
– Мы его тоже только что разбудили, – пояснила командир.
Ее звали Кася Кораблева, а старика – Ной, а толстого – Кувшин. Он сам придумал себе эту кличку, и так его все зовут. Наверное, это связано с тем, что он забыл свое имя. Я тоже забыл, но мне стыдно было в этом признаваться, и я назвался Андреем, первым именем, которое всплыло в голове. Новенький в пижаме был Тригорцем.
Перед тем, как возвратиться в подполье, нам предстояло закончить проверку оставшихся подъездов моего двора. Между ними можно было перемещаться свободно, ведь входы и всю структуру домов Нечто не тронуло, застроив зиккуратами лишь сами фасады.
Мой подъезд, ранее бывший образцовым, пришел в полное запустение. Лифта в шахте не было, и только бог знает, кому и зачем он понадобился. Квартиры были распахнуты настежь, лестница стала пыльна и замусорена, большей частью камнями и стеклом. Мы спустились вниз и вышли на улицу, прямо под стройкой.
Поверхность зиккурата при близком рассмотрении оказалась ужасно неровной – было видно, что он попросту вручую слеплен из раствора, и слеплен весьма неприхотливо. Повсюду проступали следы рук и отдельных пальцев. Да и в целом весь зиккурат снизу походил скорее не на здание, а на горку выплеснутого из мешалки и застывшего бетона.
На Нечто наше появление ни малейшего впечатления не произвело, и мы беспрепятственно перешли в следующий подъезд.
У отряда имелись отмычки для взлома замков, но в них нужда возникала нечасто – большинство дверей в подъездах были открыты нараспашку, ведь, как и в моем случае, именно в виде людей и через дверь Нечто чаще всего входили в жилища. Но иногда бывало, что они проникали в квартиры в виде птиц или насекомых, через окна или вентиляцию, и если человек не превратился, то оставался спать в запертом изнутри помещении, и именно ради этих людей нам и надо было ломать каждую дверь. Поэтому не случайно, что как раз в закрытой квартире мы нашли спящую девочку. Она спала очень крепко, и мы никак не могли ее разбудить, что иногда, как мне сказали, случается, поэтому мы взвалили ее, как чемодан с барахлом, и понесли на себе, меняя в дороге спины.
После проверки всего здания наш путь лежал в подполье. Мы прошли девять кварталов в направлении окраин, и ни на одной улице не встретили ни души. Абсолютно все здания были переделаны в зиккураты, и только однажды нам встретилась постройка другого типа. Она была вылеплена в том же духе, но имела всего один высокий ярус и широкий вход на всю стену, отчего походила на ангар или павильон. Это была, по объяснению Кораблевой, продовольственная база Нечто. Таких по городу всего несколько штук, зато внутри дозволяется брать еду абсолютно всем, в том числе и нам. Продукты свозились сюда раз в неделю или две, и любой, кто захочет, мог приходить и брать, и охраны здесь никакой не было. В этом плане у Нечто полный коммунизм. В наши намерения как раз входило посещение базы, чтобы нагрузить провиантом несколько загодя взятых рюкзаков и сумок.
Внутри прямо на грязном бетонном полу были беспорядочно свалены огромные кучи немытых яблок, морковки и свеклы, в которых иногда зеленели небольшие группы дряблых маленьких огурцов и совсем редкие вкрапления некоторых фруктов вроде слив или абрикосов.
– Больше ничего нет? – разочарованно спросил я.
– Больше ничего нет, – грустно подтвердил Кувшин, всем своим поникшим видом выражая тоску по хорошей пище.
– Этого достаточно, – заносчиво сказала Кораблева.
Мы положили спящую девочку на свеклу и разделили сумки. Мне выпало собирать морковь. Я вытряхнул черный песок, оставшийся с прошлого раза, и полез наверх. Не хотелось принести людям подполья гнилье или плесень, поэтому я отбирал лучшие экземпляры. Тригорец помогал мне, находя морковь в яблоках и свекле. Он носил ее на согнутых руках, пачкая при этом подаренную мной куртку. Кораблева поставила на пол два больших рюкзака и наполняла их яблоками, выбрасывая в сторону гнилые. Старик Ной собирал свеклу, а Кувшин огурцы и все прочее, и я видел, как он два кидает в сумку, а третий съедает. Сливы, которые он находил, в подполье, скорее всего, вообще не попали.
Мы уже почти закончили, когда на базу вошли пятеро Нечто с пустыми ведрами в руках. Мы с Тригорцем бросили морковь и выпрямились, я наверху кучи, он у подножья, и ждали, что произойдет.
– Не пугайтесь, – сказала Кораблева. – Они нас не трогают.
Нечто и вправду плевать на нас хотели. Они вели себя так, будто нас просто не существовало. Пройдя к противоположной стороне кучи, они поставили ведра в ряд и взялись кидать овощи.
Мы решили не дополнять сумки доверху и спешно кинули базу, даже под неполными рюкзаками едва переставляя ноги, тем более что к ним была прибавлена беспробудно спящая девочка, кочующая со спины на спину.
Подполье располагалось в нетронутом зиккуратами районе в пяти километрах от города, в административном здании бывшего завода. В беседке у входа в здание десяток мужчин играли в карты и курили. Издали заметив нас, один из них вышел навстречу. Это был пожилой, краснолицый и морщинистый мужчина с тусклыми глазами. Он вынул самокрутку из рта, сплюнул табачинку и весело улыбнулся.
– Новые! – постановил он. – Как зовут?
Мы с Тригорцем назвались и подали руки.
– Добро пожаловать, – с силой сжал он наши ладони. – Я Арсений. Председатель подполья.
– Вот как? – я растерялся, потому что не ожидал встретить главного так сразу. – Значит, это вы – председатель?
– Не волнуйся, – улыбнулся он и пошутил, совсем, впрочем, не уместно и не смешно: – Мы, председатели, долго не живем, так что когда-нибудь и ты им станешь.
– Да разве я это хотел сказать, – залепетал я. – Да что вы…
– Ладно, ладно, – остановил меня он. – Почему на вы? Я что, старый? Тебе сколько лет?
– Тридцать, – старался вспомнить я. – Ну или тридцать два.
– Ну вот, – сказал он, – какие могут быть “вы”. Меня даже Малой на ты зовет, – он показал на сидящего за столом подростка.
Мужчины обступили Кораблеву и по очереди взяли по яблоку из ее рюкзака. Нам с Тригорцем они пожали руки, назвав свои имена, и вернулись за стол. Я с первого раза не запомнил, какое у кого из них имя.
– Проходите, – сказал Арсений. – Осмотритесь, выберите себе комнаты. Матрасы я вам организую. К вечеру будет совещание, так что далеко не девайтесь. – Он открыл дверь в комплекс и хозяйски продемонстрировал вход. – Не робейте, господа, вперед.
Подполье оказалось немноголюдным. В здании было полно помещений, но почти все они пустовали, какая-то жизнь бурлила лишь на кухне и в большом зале, который использовался как общая комната. Мы с Тригорцем поселились в кабинете на втором этаже. В нем оставались прекрасного состояния шкаф, широкий письменный стол углом, и кожаный диван с двумя креслами. Мы положили спящую девочку в кресло, а сами посмотрели на диван.
– Ты будешь спать на диване, – сказал Тригорец, – а я возьму себе матрас.
– Нет, что ты, – сказал я, тронутый его добротой. – Бери диван ты, мне совершенно не принципиально.
Так и решили.
Мы не чувствовали себя вовлеченными в коллектив, поэтому нам было неловко сидеть без дела и мы искали себе работу. Повар по фамилии Камельков отправил нас на речку за водой, потому что вода, идущая на заводе, в питье не годилась, и каждый день ее надо было носить. Мы совершили несколько прогулок, взяв четыре ведра. Речка была менее десяти минут по лесу туда и обратно, поэтому наша помощь не могла считаться настоящей, и я хотел сделать что-то еще. Я предложил Камелькову содействие в готовке, но возле него уже крутился Кувшин, и дополнительные руки не требовались. В подвале мы нашли стоящие в ряд стиральные машины и возле них завхоза Петренко.
– Я могу постирать, – ляпнул я, косясь на машины.
– Да не надо, – ответил он, – машины постирают.
– Тогда что-нибудь другое, – сказал я.
– А что ты умеешь? – в нем вяло шевельнулся интерес.
– Не знаю.
– Электрику умеешь?
– Нет, – сказал я, и Тригорец тоже.
– А сантехнику?
– Тоже нет, – со стыдом признались мы.
– Ну так что ж лезете, – махнул на нас он. – Бездари.
Тогда мы взяли у него метелку, швабру и тряпки, и привели в порядок наш кабинет, в который, пока нас не было, уже занесли неплохой односпальный матрас. Я подвинул матрас к окну и заслонил сбоку столом, и результат оказался вполне неплох.
Создав уют, мы спустились в общую комнату. К тому времени с вылазки вернулся второй отряд, и привел в подполье девушку вполне симпатичной внешности. У нее было лицо с легкими сонными припухлостями и большие, как у ребенка глаза, которыми она с любопытством изучала всех собравшихся, в том числе меня. Я тоже часто любовался ею. Ее звали Нина.
Камельков угостил комнату ведром свежего сиропа, и мы расположились с кружками по комнате, как в каком-то клубе.
– Скажите, – спросил я, когда надоело молчать, – а кто-нибудь помнит что-то до нашествия?
Люди оторвались от занятий, и посмотрели на меня. Особенно хорошо посмотрела Нина.
– Да помним, конечно, – сказал бывший студент Белоголовый. – Я вот все помню.
У него была бандитская внешность, и он всегда будто угрожал собеседнику.
– А я не помню, – сказал я. – С нашествия – все, а вот что раньше было – совсем не помню.
– Ну и что?
– Как – ну и что? Разве это нормально? Ведь так не должно быть!
– Конечно, не должно! – улыбнулся Белоголовый. – Как верно замечено! А то мы тут сидим и не знаем!
– А я тоже ничего не помню, – пропела Нина, глядя на меня.
– Вот видите! – воспарил я. – Как можно не помнить? Это очень странно!
– Очень-преочень, – согласилась она.
– Так только во сне бывает! – продолжал я.
– Да?! – обрадовалась она. – Вы тоже так думаете?
– Думаю?! – спросил я. – Да я себя чувствую как во сне!
– И я, – сказала она, омаргивая ресницами воздух.
Не зря меня к этой Нине тянуло. Мы с ней положительно были очень похожи. Я пересел на подушку ближе к ней и, затолкав под себя ноги, многозначительно пригубил свой сироп.
– Так я к чему веду, – развивал я мысль, сглотнув сладкую слюну. – Раз мы ничего не помним, раз все кажется таким непрочным, таким зыбким, раз такие странности происходят в мире, то, может, это все и есть сон?
Люди смотрели на меня круглотою ничего не выражавших лиц и молчали, будто манекены.
– Мне не кажется ничего непрочным, – сказал Белоголовый. – Мне обычным кажется.
– Наверное, вы просто не до конца проснулись, – пришел ко мне на выручку некто по фамилии Борщевский. Он был седовласым интеллигентом с прекрасно уложенной прической. Его лицо было чисто выбрито, но на длинную, как клюв, губу так и просились какие-нибудь усы или усики. – После столь долгого сна, быть может, надо больше времени, чтобы проснуться до конца.
– Да ну, – фыркнул я. – Неужели я не отличу, проснулся или нет.
– Хотя, может вы и правы, – добавил я после некоторого молчания, чтобы не обидеть Борщевского, все-таки единственного, кого мои слова заинтересовали.
– Мне нравится ваша мысль, – подумав, сказал он. – Но возникают вопросы. Если, как вы говорите, это сон, то его должен видеть всего один из нас. И как тогда быть с остальными? Ведь мы все чувствуем это. Если именно вы, как вам кажется, видите сон, то тогда я не должен ничего понимать. Но я – понимаю, и прекрасно знаю, что не снюсь вам. А если сплю я, то вы не могли бы так критически мыслить. Готов спорить, что вы тоже чувствуете себя человеком.
– Будьте уверены.
– Так вот, – резюмировал он, – ведь не бывает же, чтобы люди видели общие сны. Одновременно, одинаково для всех, и с целой группой спящих участников.
– Откуда вы знаете, – я пожал плечами. – Может, так тоже случается. Вдруг мы всегда друг другу снимся?
– Это не так легко выяснить, – признал он.
– Как случилось, что я ничего не помню? – спросил я. – Откуда я знаю язык? Откуда умею ходить, одеваться? Кто меня учил? Я тычусь мыслью в прошлое и ничего не нащупываю.
– Я тоже, – сказал Борщевский, – но, смею заметить, что лишь частично. Я помню многое, но, к сожалению, это действительно какие-то разрозненные отрывки, а не настоящая последовательная память. Я рад, что мы об этом заговорили. Мы раньше почему-то не обращали на это внимания.
– Известно почему, – сказал я. – Во сне так всегда.
Все посмеялись, вообразив себя во сне, и почти сразу забыли наш разговор, потому что вошел Арсений со спутниками, и началось собрание.
– У нас сегодня четверо новых, – сказал он, растянувшись на подушках и опершись головой на стену. – Все познакомились.
Камельков протянул ему кружку сиропа и Арсений залпом выпил.
– А кто четвертый? – спросил Белоголовый.
– Есть еще девочка, – ответил я, – но она не проснулась. Спит наверху.
– Дети тяжело просыпаются, – сказал Арсений. – И часто превращаются назад.
– В Нечто?
– В Нечто.
– Так тоже бывает?
– Бывает. Все люди могут превратиться. Даже ты.
– Без причины?
– Без причины, – подтвердил Арсений.
– Вот как! – проронил я, опешив.
– Страшно, – сказала Нина.
Ее губы выгнулись концами вниз, и мне хотелось что-то сделать – что угодно, лишь бы они так грустно больше не выгибались.
– Мы ведь уже были Нечто, – сказал я.
– Все были, – кивнул Арсений.
– И я помню, что был. Чувствовал себя настоящим Нечто. Этого нельзя описать, но раз вы тоже были, то, наверное, понимаете. Я стал Нечто и смирился с этим. Понимал, что смиряться – предательство ко мне-человеку, но смирился. Ведь это никак невозможно побороть, когда оно захватывает. Я уже готов был встать и идти в их рядах. Это было очень легко и естественно. Абсолютно превратился. И тут – сон, а затем какое-то чудо. Что-то произошло, причем без моего участия, но – каким-то образом я вернулся. Просто родился, что ли, таким, что не могу быть Нечто – не знаю, с чем это связано. Но теперь – я человек. И вот как теперь, если я – человек, просто так взять и обернуться? Тем более, что даже без контакта с Нечто? Получается, что оно все еще живо в нас?
– Я фигею с этих новеньких, – сказал Белоголовый. – Всегда у них так. Не жили еще, а уже все знают.
– А сам давно таким был? – спросил Арсений.
– Давно, – огрызнулся Белоголовый.
– Это – интересный молодой человек, – сказал Арсению Борщевский про меня. – Он сразу пытается все понять. Мы обсуждали с ним странный феномен. У всех нас, как он заметил, отсутствует память о жизни до нашествия. У кого-то в большей степени, у кого-то в меньшей, но…
– У меня не отсутствует, – перебил его Белоголовый.
– Не у всех, да, но у многих. И вот он, этот молодой человек…
– Андрей, – сказал Тригорец.
– Андрей, да. Так вот, он заметил, что подобная память бывает только во сне. И заметил к тому же, что у него не пропадает постоянное ощущение нереальности всего происходящего. Будто он находится именно во сне. И девушка новоприбывшая…
– Нина, – сказал я, и Нина мне благодарно моргнула.
– Да, – кивнул Борщевский, – Нина. Она тоже испытывает точно такое же ощущение сна. И вот, исходя из озвученных Андреем рассуждений, я заметил, что вернулись мы после превращения все-таки не совсем людьми – ведь человек – это его память. Мы вернулись людьми с неполной памятью. Людьми в полусне. И вот он говорит, и я с ним согласен, мне это самому только пришло в голову – а вдруг мы поэтому и можем снова превратиться, что это отсутствие в нас памяти вызвано тем, что мы – отчасти Нечто?
– Ну и ерунда, – сказал Арсений, и Борщевский пристыженно замолчал. – Действительно Белоголовый говорит – пусть поживут сначала, а потом рассуждают. Проснуться еще не успели.
Белоголовый довольно хекнул и посмотрел на меня, и смотрел до тех пор, пока я сам не отвел глаза.
Собрание благодушно забыло наши рассусоливания и перетекло в диспут, касающийся существенных проблем хозяйства. Меня удивила царящая обстановка, в высшей степени непринужденная. Я думал, что Арсений здесь кто-то вроде короля, который жесткой рукой держит дисциплину, и у которого сотни планов и предложений, каковые нам, его подданным, приходится воплощать, но он был, напротив, – простым, доступным человеком, кем-то вроде бригадира артели, которого все уважают за возраст и выслугу лет, но к которому относятся как к равному, – и он был равным, точно таким же, как мы, и лишь случайность поставила его выше. На собрании он больше слушал, чем говорил или что-то решал сам. Выступали повар и завхоз; ставилась повестка на завтра: какие необходимо пополнить припасы, какое оборудование требует ремонта, каких для этого не хватает запчастей или инструментов, и где их пробовать искать. После слушаний по списку были назначены участники и командиры в завтрашние группы поиска – наподобие той, которая нашла меня – и районы, которые им нужно прочесать. Потом без всякого объявления собрание кончилось, и завязалась разрозненная болтовня, и я понял, что глобальных вопросов мы касаться не будем, хотя ждал, что узнаю, в частности, каким образом ведется борьба с Нечто.
Поэтому, подождав из вежливости несколько минут, спросил:
– А борьбу мы не будем обсуждать?
Подполье примолкло и обратилось ушами на меня.
– Какую борьбу? – спросил Арсений.
– Войну с Нечто. Тактику, методику. Я просто ничего не знаю, и хотел бы услышать, как мы это делаем.
– А мы этого не делаем, с чего ты взял?
– Я просто думал, что подполье для того и нужно, чтобы воевать с захватчиком.
– Да? И как ты предлагаешь воевать?
– Я как предлагаю? Я же ничего не знаю, я просто спрашиваю – как вы убиваете Нечто?
– Нечто нельзя убить.
Арсений спокойно, вытянув руки, лежал. Люди изучали меня. Я растерялся.
– Как? То есть совсем нельзя?
– Совсем, – сказал Арсений. – Они не люди. Их не зарежешь и не застрелишь. Тем более что оружия у нас нет. Но даже если бы было…
– А если сжечь? – спросил я.
– Послушай, что я тебе скажу, Андрей. Когда ты начинаешь на них нападать, они защищаются, и тогда с гораздо большей вероятностью умираешь ты. Понимаешь? У нас погибла уже уйма народу, а результата это не принесло совсем. И никто не хочет больше погибать столь бессмысленно. Даже если каждый сможет убить по одному Нечто, чего, как правило, не случается, для Нечто это все равно будет капля в море.
– Так что же, мы ничего не можем сделать?
– Ничего.
Я коснулся затылком обшитой деревом стены и замолчал, чувствуя не то обиду, не то оскорбление.
Прежняя простота в общении больше не возвращалась, мы разделились на группы и перешли на шепот, и одно только было хорошо, что Нина не отходила от меня. Мы поужинали чем-то невнятным и разбрелись спать. Спалось на удивление легко, причем буквально так, что я даже не помню, как ложился.
Утренней побудки не было, – в подполье каждый спал столько, сколько хотел, – и общего для всех завтрака не было – можно в любое время брать на кухне любую еду, которая там есть.
Мы с Тригорцем наносили воды и освободились, и я определенно не знал, чем еще заняться в этом подполье, когда есть свободное время, поэтому, встретив Нину, предложил ей пойти в город. Вместе с Тригорцем, разумеется, – куда его девать? Нина идти боялась, но все равно пошла.
Кувшин с приятелем Тарелкой, таким же полным и белесым, как сам Кувшин, бездельничали в коридоре.
– Куда направляетесь? – спросили они.
– В город.
– Зачем?
– Просто так, – ответил я. – Посмотреть, прогуляться.
– Странно, – сказал Кувшин. – Что в городе смотреть?
– Туда только по делам ходят, – сказал Тарелка.
– Какие могут быть дела? Идем просто так. Мы же новые – нам все интересно.
– Мы с вами пойдем, – переглянулись они. – У нас как раз есть дельце.
– Что за дельце?
– Ай, – отмахнулись они, – не спрашивай. Ерунда.
В курилке при полном составе сидели с картами в руках все те же вчерашние игроки во главе с Арсением, и под их зорким бдением мы свернули на дорогу вдоль заводской стены.
– Куда? – крикнул Арсений нам в спину.
– В город, – ответил я, не обернувшись.
Кувшин и Тарелка шли, склонив головы, впереди. Нина остановилась.
– Мы просто так, – сказала она Арсению. – Прогуляться ненадолго.
– Да ладно тебе, – одернул я ее и потянул за собой. – Не обязательно отчитываться.
– А что? Плохо разве? Мы у них в гостях.
– Идем и идем. Какая им разница?
Мы догнали Кувшина и Тарелку, и пошли с ними.
– Расскажи о подполье, – попросил я Кувшина.
– Что рассказывать, – пожал он плечами, – ты сам все видел.
– Ну что ты! Мы же ничего не знаем. Расскажи, как было. Про людей погибших. Я понял, вы раньше воевали?
– Это длилось недолго, – сказал Кувшин. – Я почти не застал этот этап. Но говорят, что тогда председатели только и делали, что сражались и гибли. И это, как видишь, ни к чему не привело. Только численность людей сократилась.
– А что, людей было больше?
– О, намного. Раньше здание было переполнено. Но то один пропадет, то другой уйдет, то кто-нибудь под носом станет Нечто, а мы не поймем, и он нас подвырежет немножко. Разное бывало. Тяжело подполью приходится, ты его строго не суди.
– Значит, Арсений говорил правду о том, что председатели не живут?
– Правду, – кивнул Кувшин. – Только сам умирать не собирается.
– Правильно, – сказал я, – зачем? Кому это нужно?
– Да-да, – дакнули Кувшин и Тарелка. – Никому.
– И сколько было председателей?
– Штук семь или восемь, – сказал Кувшин.
– Девять, – посчитал Тарелка.
– Девять, – повторил Кувшин. – Тарелка здесь раньше меня.
– И все погибли?
– Да, – признал Кувшин. – Погибли.
– Значит, так и есть – борьба не имеет смысла?
– Не имеет, – вздохнул Кувшин.
– Но так не бывает!
– Не бывает, – вздохнул он снова.
– А сейчас побывало, – твердо сказал Тарелка. – И нужно учиться жить. Поэтому как раз хорошо, что мы ничего не помним, ведь так легче примириться, ясно? Все это связано. Иначе бы мы, наверное, поубивались, как и те, первые. А так – считай, что ничего мы в новом мире не потеряли.
– Но это кажется, что не потеряли, а на самом деле – знаем же, что потеряли.
– Знать знаем, но что именно потеряли – не помним.
– В старом мире всем было хорошо, – пропела Нина. – Это я точно помню.
– А здесь нехорошо? – спросил Тарелка.
– Нехорошо.
– С непривычки только, поверьте. Мне уже почти нормально. А ведь поначалу я тоже грустил. Поначалу все грустят, и правда – ведь непонятно ничего.
– И что, – спросил я, – уже совсем привык? Смирился?
– Ну как, – сказал он. – Если разобраться, то не окончательно совсем. Бывает, задумаюсь о нашей жизни, и так дрянно становится – хоть умри. Зачем мы живем? Кто эти Нечто? Да, такое бывает. Но в основном, а особенно – по таким утрам, как сегодняшнее, – все прекрасно и нормально. Жить можно. Идем себе, никто нас не трогает. Сыты, веселы. Что нам, спрашивается, еще надо? Что это нас не устраивает? Чего это нас должно куда-то тянуть?
– Да-а-а, – протянул я и задумался.
Частично Тарелка прав. Мы живы, хоть и странным образом, но живы, и это действительно повод, чтобы не роптать. И мы бы не роптали, если бы не помнили, что жизнь, полученная нами, – обворована и неполна. Но мы же помним, что она была другой! И не должны этого забывать! Нечто вероломно отняло у нас все, что мы имели, а мы даже не обижаемся! Жить, конечно, придется, но ведь нельзя при этом самих себя обманывать, что существующий подлый паритет – и есть удовлетворительное положение дел. Никакое оно не удовлетворительное, а подлое и отщепенческое.
Мы вошли на искаженные улицы и побрели рядом с Нечто, зачастую проходя прямо сквозь скопления, и меня не покидала мысль, что это наше поведение было поведением глупых птиц, которые подпрыгивают к людским ногам, не зная, каких опасностей можно ожидать от человека.
– Главное, их не трогать, – сказал Кувшин. – Они нападают, только если их толкнуть, или схватить за руку, или как-нибудь вроде этого дать почувствовать угрозу.
И мы старательно обтекали их, хоть Нина при этом впадала в панику. Я брал ее под локоть и вел за собой.
– Вы не думайте, – признался Кувшин на улице, на которой было слишком уж много Нечто, – я тоже никогда не могу заставить себя быть уверенным. Мне тоже всегда немножко страшно.
Всюду встречались коты, ведущие себя неестественно, – они не держались группами, не копошились в мусорках, как обычно любят, а вместо этого примыкали к людям и подолгу без дела сидели среди них, просто глядя по сторонам. Когда я встретился глазами с одним из них, тот медленно приподнял плечи, и я поспешил отвести взгляд, чтобы не спровоцировать конфликт.
– Коты ведь тоже Нечто? – спросил я Кувшина и Тарелку.
– Да, – ответил Тарелка. – Все животные – Нечто.
– Без исключений?
– Мы, по крайней мере, нормальных не встречали.
Вели себя странно не только коты – городские голуби тоже стояли по тротуарам и едва не разумными глазками следили друг за другом и за улицей, не только не передвигаясь с присущей их породе глупостью и не клюя на асфальте все подряд, но и вовсе не шевелясь. Даже мухи, как я заметил, перестали летать без дела и врезаться в нас на ходу, как у них было заведено, а просто сидели по стенам, застыв, как затейливые крошечные статуи. И даже растения – деревья, кустарники, трава, растущая из-под бордюров, – или мне показалось? – очень уж необычно махали на ветру листьями, и издавали несвойственную себе тишину, но, может статься, это только мое воображение так видело их в чудаковатой оправе зиккуратов и не узнавало. С полной твердостью установить этого нельзя.
С людьми же Нечто нас, если вглядеться, по большей части не отличало ничего, кроме состояния сознания. Они вели себя довольно разумно и четко, лишь немного будучи приглупленными и осовелыми, но как не сомнамбулы, как не дурачки, а как-то иначе. Их главная особенность заключалась в отсутствии лишних движений. Они никогда не разговаривали, и вообще были невеселы и ровны, и если бы это был один человек, то такие настроения бывают, и ничего в этом нечеловеческого нет, но то, что такое состояние было у каждого, в сумме давало весьма тревожный и давящий результат. За ложной сонностью этого царства угадывалась великая ярость, лихость, которую эти строители зиккуратов, похоже, даже не сознавали. Что-то неличное проступало за их спинами – как одна общая спина.
Когда я был Нечто, то помню, что вполне при этом оставался человеком, не усыпленным или каким-то другим, а нормальным человеком, но с главным отличием – мои мысли больше не были самостоятельными. Они только беспомощно следили за своим протеканием, и уже не могли ни на что влиять. Я сразу узнал, что где-то есть и другие такие – во мне и в нас начала жить какая-то общность, подключка к чему-то, которое и было самим Нечто, ничем конкретным при этом не являясь. У Нечто нет ни тела, ни личности, и оно производит действия не так, как дано производить нам, производит без воли, без усилий, без какой-то определенной цели, развертывает заложенную в себе программу просто в силу природы, так же, как развертывает свою наш организм, когда растет и стареет, но с важным отличием. Нечто – это парадоксальное, непостижимое умом явление, существующее лишь в сфере сознания.
На зиккуратах царила полная сосредоточенность и практически абсолютная тишина, нарушаемая лишь звуком работы, поэтому вкрадчивый хруст наших шагов нехорошо пронизывал улицу далеко насквозь. В такой обстановке гулять сразу перехотелось, особенно Нине.
– Может, вернемся домой? – робко предложила она. – Или куда-нибудь спрячемся, хотя бы на время, а то мне надоело пугаться.
– Что с вашим дельцем? – спросил я Кувшина. – Куда надо идти?
– На самом деле оно не так и важно, – тушуясь, ответил он. – Мы его в другой раз сделаем.
– Да зачем? – сказал я. – Все равно в город пришли.
– Нет никакого дела, – отрезал Тарелка. – Не думай об этом. Мы преувеличили.
– Ну ладно. Если хотите. – Я поднял брови и долго шел, подняв их в знак своего замешательства.
– У меня тут подруга жила недалеко, – продолжила Нина. – Может, зайдем, к ней? Хочу посмотреть, что там сталось.
– Конечно, – ответил я, – сам только хотел что-то подобное предложить.
На самом деле я все еще был сонен и несвеж, и сам не знал, чего хочу от города.
Мы срезали к дому Нининой подруги и в одном глубоко спрятанном дворе наткнулись на нечто доселе невиданное, – на одной клумбе там возвышался каменный, слепленный из строительного раствора цветок. Высотою он был в человеческий рост, и его сердцевина, выходящая из толстых, выгнутых вниз стеблей, была выкрашена в красный цвет. Имелось явное сходство со зданиями Нечто.
Нина заметила его издалека и обратила к нему наше внимание. Этот похожий на сердце, похожий на фонтан цветок выглядел очень неестественно на сером заднем дворе, будто что-то детское проникло в бездушный мир Нечто, что-то смешное – как бантик, или накладная борода. Мы приблизились к нему и потрогали его грубые листья.
– Вы видели такое? – спросил я Кувшина.
– Нет, – ответил он, – такого мы не видели.
– И для чего он, интересно нужен? – стучал я по раствору. – Не для красоты же.
– Наоборот, – сказала Нина. – Как раз видно, что для красоты.
– Тут должно быть что-то другое, – не согласился я.
– Мы не поймем, – с пустым взглядом сказал Тарелка. – Этого нельзя понять.
– Но хоть попробовать можно? – спросил я, сидя на корточках у цветка и глядя снизу вверх на Тарелку.
– И что это тебе даст? Как ты это поймешь? – высокомерно сказал Тарелка.
– Можно понять. Можно, если заглянуть цветку под дно. Или разобрать его. Или сломать. Или, ну я не знаю, хоть что-то сделать!
– Ха-ха! – злобно рассмеялся он.
– А я не понял, Тарелка, – поднялся я и подошел ближе, – что это вы здесь все какие-то странные, какие-то всего не хотящие? Все как один прямо?! Чего вы боитесь? Что такое страшное произойдет? Нечто вас убьет, что ли? Это вы за такую нелепую жизнь боитесь? За подполье свое несчастное?
Поза моя, видимо, была слишком вызывающей, потому что он разговор окончил.
– Ты только цветок этот ломать не вздумай, – сказал мне Кувшин, положив руку на плечо. – А то они тебя еще прибьют, чего доброго.
– Да? – а я завелся и не желал успокаиваться. – Но разве вы ломали то-то?
– Ломали, не переживай. Побольше твоего.
– Ну! – присвистнул я с показным удивлением. – Как-то на вас не похоже!
Кувшин выругался матом и ударил цветок ногой. Лист, в который он попал, откололся и упал на мягкую землю клумбы. В открывшемся сечении не было ничего, кроме мелких пузырей, застывших в растворе, но мы его пристально изучать не стали, потому что прыснули наутек. Я смеялся на бегу и хвалил Кувшина, который в ответ слал меня подальше, хоть было видно, что ему приятно.
– Где подругин подъезд? – спросил я бежавшую сзади Нину.
– Туда, – показала она, и мы свернули.
В подъезде мы поднялись выше этажом, чтобы видеть двор в окно, и там позволили себе отдышаться.
– Ну что, посмотрел на цветок? – спросил Кувшин. – Полюбовался? Нашел в нем что-нибудь?
– Спасибо, Кувшин, – улыбался я, – ничего не нашел. Но вот еще бы весь цветок повалить…
– Это ты уж без меня!
Нина пошла выше.
– Надеешься, подруга спит? – спросил я.
– Просто хочется посмотреть, – ответила она.
Подругина квартира сохранилась превосходно. Не было ни пыли, ни бардака. Словно вчера еще здесь кто-то жил. Конечно, самой подруги не оказалось, но Нина была к этому готова. Она ходила по комнатам, смотрела на мебель и перебирала руками вещи.
Кувшин пошел на кухню обыскивать холодильник и шкафчики.
– Вот крупы, – показал я, думая, что он ищет еду.
– Да на кой они нужны! – отмахнулся он и ушел в спальню. Я переложил крупы в пакет.
На кухню вошла Нина и предложила выпить чаю. Она нашла упаковку чая, кружки и немного меда на дне банки.
– Кувшин! – крикнул я. – Тригорец! Идите пить чай!
– Чай?! – крикнул откуда-то из комнат Тригорец.
– С медом!
– Это можно, – сказал он, показавшись на кухне.
– Я часто здесь пила чай, – раскладывала пакетики по кружкам Нина.
Тригорец сел на стул и принялся ждать, а я, пока кипела вода, прошелся по квартире. Ничто не говорило, какой там жил человек. Ни под стеклом, ни в рамках не было выставлено ни одной фотографии.
– А есть какие-нибудь фото?! – крикнул я на кухню.
– Даже не знаю! – крикнула Нина в ответ. – А что, хочешь посмотреть?!
– Думал, увижу, как выглядит подруга! И тебя найти на них!
– Не знаю! Поищи!
– Да ладно! Что я тут найду!
Кувшин и Тарелка шерстили по комодам и тумбочкам. Я стеснялся спросить, что они ищут, и позвал их пить чай.
– Придем, – они поднялись с корточек и моргнули. – Сейчас придем.
Я нашел булавку и положил в карман, а вернувшись на кухню, взял самый незатупленный нож, обернул газетой и бросил в пакет с крупами.
– Зачем он тебе? – спросила Нина, притягательно глядя прямо в глаза.
Я пожал плечами.
– Для самообороны, – знающим тоном сказал Тригорец.
Нина разлила воду в кружки. Вошли Кувшин и Тарелка и заняли два оставшихся стула, а мы с Ниной пили чай стоя, опершись на подоконник. Мы смотрели то в окно, то друг на друга, и улыбались. Я долго макал свой пакетик и не отпивал, потому что был занят борьбой: мне хотелось подвинуться ближе к Нине, и коснуться бедром, но я не решался. Кувшин выскребал мед со дна банки и облизывал ложку, а Тарелка следил за ним, подперев голову рукой.
– Может, мне оставишь? – спросил он, когда в дело пошли края банки.
– Откуда я знал, ты же ничего не говоришь, – отставил банку Кувшин.
Тарелка заглянул в нее и снова подпер голову.
– Пора идти, – сказал он меланхолично. – Скоро обед.
– Да, пора, у меня как раз аппетит разыгрался, – опрокинул в себя остатки чая Кувшин.
– Видите, не зря сходили, – сказал я, когда мы спустились на улицу и шли по двору со сломанным цветком. – Будет подполью новость – нашли цветок.
– Да кому он нужен. Та же бессмыслица, что и все остальное, – сказал Тарелка. Кувшин, Тригорец и Нина молчали.
– Лучше, чем ничего, – буркнул я, и тоже замолчал.
Внезапно, когда мы почти миновали двор, из подъезда, который вел прямо на цветок, вышли пятеро Нечто, и потащились к нам. Может, им просто надо было в том направлении, но очень показалось, что они шли именно за нами, и мы помнили, что сломали цветок, поэтому сочли за лучшее ускорить шаг, а когда свернули из поля видимости, побежали.
– Может, лучше не бежать? – говорил я, взяв трусцу. – Может, мы так их еще больше привлечем?
– Да пошел ты, – отвечал, пыхтя, Кувшин. – Из-за тебя все.
– Да они может и не за нами, – сказал я. – Мы даже не знаем.
– Лучше не рисковать, – ответил Тарелка.
Свернув к стройке, мы снова взяли шаг. Умирающий от страха Кувшин не сводил глаз со строителей.
– Блин, – сказал он вдруг.
– Что?
– Это ж Толик! Клянусь!
– Ты о чем?
– Да он был моим одноклассником! Вон там! Вон тот! – Кувшин показал пальцем на кнопочную лестницу. – Прилизанный такой, видите?! Точно Толик!
Мы смотрели на лестницу и искали на ней прилизанного Нечто, который мог быть одноклассником Кувшина, и пока искали, один Нечто с ведром прервал работу и повернул лицо к нам.
– Ого! – Кувшин засуетился. – Он смотрит на меня! Он меня узнал! Караул!
Нечто сделал два шага вниз, оставил ведро на кнопке, и начал спуск.
– Я не знаю, может, побежим? – Кувшин пошел спиной вперед, чтобы видеть нас.
– Это Толик?
– Да нет, я обознался, но почему он к нам идет?
– Значит, не к нам! Побежим, когда он подойдет подозрительно близко!
– Эх, тогда будет поздно! Ты бы видел, как они быстро бегают, если хотят!
– Бегают как обычные люди, что ты рассказываешь!
– Эх… А если… Эх… – Кувшин спотыкался и потел. – Эх, ну если мы умрем из-за тебя!
– Беги, – сказал я, – беги, разве я тебя держу?
Нечто спустился с зиккурата и деловитым шагом отправился вслед за нами.
– Видишь? – шипел Кувшин. – Видишь? Сейчас он нас слегка нагонит, а потом бац – и всех порешит.
– Не нагонит, – сказал я. – Иди быстрее! Но не беги!
И мы шли так, что почти бежали, постоянно при этом оглядываясь. Преследователя наше волнение не коснулось, он, кажется, просто шагал себе по делам. Когда на перекрестке мы свернули, чтобы оторваться, он продолжил идти прямо.
– Черт знает, как понимать, – ругался Кувшин. – Вроде не за нами шел, а делал вид, что за нами.
– Хитрый гад, – сказал Тарелка.
– Надо было проверить, – сказал я. – Остановиться и дать ему обогнать нас.
– Ой нет! – сказала Нина. – Ни за что!
– Но это разумно!
– Лучше ты свои предложения держи при себе, – сказал Кувшин. – Ты уже сегодня постарался. Спровоцировал меня с этим цветком, так вот – больше не надо, а то я сам спровоцирую.
И было ясно, что он что-то другое сделает, а не спровоцирует. Кувшин был человек большого склада, и я ему поверил. Людям с таким преимуществом в физической силе лучше дорогу уступать. Для меня хуже, что в этом вопросе его поддержала Нина.
– Не надо в городе так себя вести, Андрей, – сказала она. – А то видишь, как получается.
– Но как получается? Мы же сами от них убегаем! Никто за нами не шел! Неужели вы думаете, что если бы они хотели нас наказать, то мы смогли бы от них сбежать? Они же всюду!
– Давай, давай, – пугал меня Тарелка. – Иди, гуляй среди них пешком! Один! Посмотрим, что от тебя останется! Свалился ты на нашу голову, новенький!
– Да ладно, что вы! – опустил я нос. – Убедили!
Так нам и мерещилось всю дорогу, что Нечто подозрительно на нас смотрят, и я, поддавшись общему страху, постоянно был наготове распаковать нож.
– Я больше в город ходить не буду, – сказала Нина, когда мы вышли к подполью.
– Будем аккуратно, – обещал я, но она покачала головой и отрицательно глянула на меня огромным блестящим взглядом.
Выпавший из беседки Арсений ждал нас на входе в корпус.
– Что делали? – спросил он.
Кувшин с Тарелкой сказали, что пускай расскажу я, и зашли внутрь.
– Водку искали? – спросил Арсений у меня.
– Нет, с чего вы взяли? – удивился я. – Совсем нет.
– Ну ты смотри, а то, если вдруг, то делиться надо.
– Конечно.
– Не забывай.
Он поглядывал на мой пакет.
– Здесь крупы, – сказал я и раскрыл пакет.
– И на кой они? – он почему-то развеселился.
– Для кухни.
– А, для кухни, – протянул он, теребя подбородок. – Тогда ясно.
Из беседки прыснул смех.
– Мы нашли новое воздвижение Нечто, – сказал Тригорец.
– Серьезно? Да они их каждый день строят.
– Но не такие, – сказал я. – Оно уникально. Напоминает странный цветок.
– И что оно делает?
– Ничего. Просто стоит во дворе. Невысокое, в человеческий рост высотой. Мы отломили один лист, но внутри ничего не было.
– Отломили лист? Дураки, что ли?
– Мы хотели узнать, что оно делает.
– Да вы идиоты – а если бы за этот лист нас всех наказали?
Я смотрел в его глаза и краснел, в ушах жужжала кровь.
– Больше в город ни ногой – понял? – Арсений вдруг рассвирепел. Я глянул на беседку и увидел десяток презрений в повернутых ко мне лицах.
Я кивнул.
– Понял? – повторил Арсений.
– Понял, – тихо сказал я.
– У нас тут – организация, – махал он пальцем. – Мы все отвечаем за жизни друг друга. И без приказа ничего не делаем. Дураков нам хватило – видишь, как пусто в здании?
Он смотрел то в один мой глаз, то в другой.
– Вижу, – сказал я, ведь что мне еще было сказать?
– Иди, – шагнул в сторону Арсений, – ешь свою крупу.
Из беседки повторно раздался смех, на этот раз более смелый. Я пропустил Тригорца вперед, но Арсений остановил его.
– Что ты с ним ходишь? Приходи к нам, не стесняйся. Сыграем вместе.
– Хорошо, – сказал Тригорец. – Приду.
И на меня посмотрел.
Что смотришь, подумал я.
– И ты приходи, – сказал Арсений Нине.
– Подумаю, – улыбнулась она, как улыбаются женщины.
Я пошел в комнату и лег на матрас. В кармане нащупалась булавка, я достал ее и положил на подоконник. Матрас трогал меня за спину во многих местах и жужжал, как живой. С поразительной силой накатило ясное ощущение сна. Сознание было маленькое, тонкое, как луч фонарика, я почти ничего не видел и не понимал. Удивительно, но меня перестало заботить подполье. Я помнил, что мы находимся без ресурсов, без возможностей бороться, но это вызывало лишь легкий смех, да и то далеко внутри. Я ласково посмеялся, не разжимая губ, вот подполье, ну и придумали тоже, поднял руки перед собой и принялся их изучать. Куда смотрел фокус, там были руки – почти настоящие, дышащие, с венами и линиями, с пережатыми пакетом ладонями, но там где фокуса не было, там ничего не было, и рук не было. Я переводил фокус, и руки появлялись, я убирал, они исчезали. Это точно был сон. Надо как-то проснуться, подумал я, хочу назад. Надоело спать, уже выспался. Я снял с подоконника булавку и уколол руку. Укол был почти настоящий, но ничего не произошло. Как спал, так и остался спать. Появилось кровоточащее запястье.
Надо всем людям уколоться, подумал я, и заснул. И во сне спал обычными, сумбурными снами не о подполье.