- Каждый день я встаю в пять тридцать. Каждое утро пробегаю пять километров. Каждый день пятьдесят раз отжимаюсь от пола. Каждый день выпиваю три чашки кофе без сахара. Каждый день выкуриваю десять сигарет, иногда одиннадцать. Каждый день выпиваю за ужином свои сто пятьдесят. Каждый день ложусь спать ровно в десять. Во мне сто девяносто четыре сантиметра и сто десять килограммов. У меня тридцать два зуба — и все свои. Я не люблю креветок и обожаю мороженое. Моя машина разгоняется до ста километров в час за восемь секунд. У меня дом с белым забором, и я не боюсь воров. Каждый день я думаю, что ночью у меня остановится сердце, но всякий раз выясняется, что я все еще крепок, как мост. И ты еще спрашиваешь, что я чувствую?
Я всегда ценил своеобразный юмор Паратова и редкостное умение принимать людей такими, какие они есть. За это его уважали все в Чудове, где он столько лет прослужил начальником милиции. Он был неотъемлемой частью чудовской жизни — такой же, как церковь Воскресенья Господня, крематорий, недостроенный Кошкин мост, заспиртованные карлики в аптечной витрине, ресторан «Собака Павлова», соль, которую сыпали под ноги новобрачным, и сахар под колесами повозки, тащившей гроб с телом покойника из церкви в крематорий. Поэтому поначалу никто и не поверил слухам о том, что Пан Паратов уходит на пенсию. Церковь Воскресенья Господня не пенсию уйти не может. И крематорий. И Кошкин мост. Они были и всегда будут на своих местах. Начальником милиции был дед Паратова, отец Паратова, а потом начальником стал майор Пан Паратов, Пантелеймон Романович. Так и должно быть, говорили люди. Он же здоровенный мужик, говорили люди. Таким сваи забивать, говорили люди. Он же мог выпить литр водки — и ни в одном глазу. Взглядом убивал бешеных собак, усмирял буйных драчунов и отводил пули. Он же в Чечне командовал подмосковным ОМОНом и вернулся целым, невредимым и с орденом. Он был тут всегда, как его дед и отец. Природное явление, а не человек. Необходимая и неизбежная часть мира, в котором солнце встает на востоке, а садится всегда где надо.
Но он ушел.
И вот теперь мы с ним сидели в осенннем саду за столиком, среди опавших листьев, пили чай с коньяком, а Людмила Ивановна, жена Паратова, варила не террасе сливовое варенье.
- Никаких обид, - сказал Паратов. - Хорошая пенсия, хороший дом, хорошая жизнь... теперь в моей жизни полный порядок, и только от меня зависит, сохранится этот порядок или нет... я не хочу, чтобы какой-нибудь Генка Брынза отравлял эту жизнь... вот когда понял это, подал рапорт и ушел... пусть он живет на том свете своей жизнью, а я на этом буду жить своей... из памяти его, конечно, не выкинешь, а из жизни — можно...
Генку Федотова редко называли по имени и фамилии, чаще по прозвищу — Брынза. Его отец был механиком в автосервисе и смирным пьяницей, мать — барменшей в мотеле за Француским мостом, мужики говорили, что она «легка на передок». Его старшая сестра торговала китайскими шмотками на Кандауровском рынке, а младшая училась в школе. Брынза ничем не выделялся в своей компании: среднего роста, крепкий, курил с десяти лет, пил пиво с двенадцати, первой татуировкой обзавелся в четырнадцать, учился плохо, болел за «Спартак», мечтал о черной машине с тонированными стеклами, первой его женщиной была глухонемая банщица Муму, а кумиром — Брюс Ли. Драться он не любил, но если дружки ввязывались в потасовку, Брынза от мордобоя никогда не увиливал.
В армию его провожала Женька Однобрюхова — они жили вместе лет с шестнадцати, ночуя то у его родителей, то у ее бабки-алкашки. Женька была на третьем месяце, и Брынза сказал: «Вернусь — поженимся». Женька ни минуты не сомневалась в том, что Брынза сдержит слово.
Он попал на Кавказ, когда дагестанские ополченцы вступили в бой с бандами Басаева и Хаттаба. Началась вторая чеченская война. Взводу, в котором служил Брынза, пришлось сдерживать натиск двухсот боевиков, пытавшихся прорваться через горный перевал. Когда половина бойцов выбыла из строя и командир приказал отходить на запасную позицию, Брынза хорошенько высморкался, утерся рукавом и сказал: «Идите, пацаны, я прикрою».
Он остался один — с ручным пулеметом и двумя гранатами против двухсот боевиков — и держался до последнего патрона. Когда подошедшие на помощь десантники вытащили Брынзу из-под мертвых тел, он не подавал признаков жизни. Пять пулевых, три осколочных ранения, контузия — но он выкарабкался. Его наградили орденом.
Вернувшись домой, Брынза убрал орден в коробку из-под обуви, в которой хранились несколько детских фотографий и золотая цепочка с крестиком, женился на Женьке и устроился в автосервис механиком. Они жили у Женькиной спившейся бабушки, которая ночами бродила по дому с топором, чтобы инопланетяне на застали ее врасплох. Брынза пил пиво в прежней компании, болел за «Спартак» и никогда не вспоминал о Дагестане, о подвиге и ордене. По выходным ездил с Женькой и дочкой в зоопарк или в «Макдональдс».
Как-то дружки предложили ограбить инкассаторскую машину — Брынза отказался, но когда дошло до дела, согласился: своих надо выручать. Ограбление пошло не по плану, полиция блокировала бандитов на берегу озера, в ивняке, и тогда Брынза хорошенько высморкался, утерся рукавом и сказал: «Идите, пацаны, я прикрою». Дружкам удалось найти лодку и скрыться, а Брынза стрелял из двух пистолетов по полицейским — не как в кино, а как умел, – стрелял, пока Пан Паратов не всадил ему пулю в лоб. Грабителей переловили, убитых полицейских похоронили, Пан Паратов ушел на пенсию, занялся внуками и садом.
- Я поступил правильно, но так не должно быть, - сказал он. - Я ни минуты не жалею о том, что убил Брынзу, но так не должно быть. А вот с этим я не могу ничего поделать.
Его дед стал начальником милиции после войны, и ему пришлось воевать с бандами, состоявшими из фронтовиков. Эти люди умели обращаться с оружием и не жалели ни чужих жизней, ни своих. Они возвращались из Европы в свои разоренные деревни, где их ждала темная нищая жизнь, и вскоре подавались в Москву, где тотчас находили общий язык с такими же, как они, отчаявшимися, опытными и жестокими солдатами. В Чудове они находили убежище у вдов, приходили в себя после очередного налета, шумно гуляли в ресторане «Собака Павлова», который тогда назывался столовой номер один, а потом доставали из тайников оружие и отправлялись на дело, в Москву. Если милиция прижимала их к стенке, бандиты редко сдавались — бились до последнего, и их уничтожали.
В тех перестрелках погибло много милиционеров, но начальник милиции Паратов выжил, хотя и был четырежды ранен. Вспоминая о тех временах, старик Паратов говорил внуку: «Я поступал правильно, но так не должно быть. Я такой же, как они, мы воевали вовсе не за родину и вовсе не за Сталина — за друзей, и если становились героями, то из-за них, из-за друзей, перед которыми стыдно трусить и прятаться. А потом я нашел место в жизни, а они нет, не нашли, так уж получилось, и мне пришлось их убивать. Я поступал правильно, но так не должно быть».
Людмила Ивановна принесла блюдца со сливовыми пенками, которые Пан Паратов очень любил. Мы выпили чаю с пенками, потом по рюмке и попрощались.
Эмиль Чоран однажды написал: «У меня нейдет из головы, что наш мир – создание сумрачного божества, что я и сам – частица его мрака и мне суждено избывать проклятие, тяготеющее над творцом и творением». Пан Паратов, конечно же, никогда не читал Чорана и даже не слыхал этого имени, да и незачем это ему, но он чувствует себя частицей этого мрака и избывает это проклятие, ни на что не надеясь, но и не впадая в отчаяние. Каждый день он встает в пять тридцать. Каждое утро пробегает пять километров. Каждый день пятьдесят раз отжимается от пола. Каждый день выпивает три чашки кофе без сахара. Каждый день выкуривает десять сигарет, иногда одиннадцать. Каждый день выпивает за ужином свои сто пятьдесят. Каждый день ложится спать ровно в десять. Он живет в доме с белым забором и не боится воров. Каждый день он думает, что ночью у него остановится сердце, но всякий раз выясняется, что он все еще крепок, как мост. Мир целостен и непоколебим, и в этом мире Брынза живет своей жизнью на том свете, а Пан Паратов своей — на этом, и связь их нерасторжима, потому что это правильно, потому что солнце встает на востоке, а садится где надо, и иначе и не должно быть.