В фильме «В бой идут одни ”старики”» главный герой, Маэстро, произносит слова, которые наполняют новым смыслом его несколько экстравагантные для военной ситуации хлопоты по функционированию в эскадрилье самодеятельного оркестра: «Война – это все преходяще. А музыка вечна!».
Хорошая фраза, и ее можно распространить на все искусство в целом. В наши дни мы можем таким же образом соотнести ее с проживаемым нами моментом. В такие времена важно почаще вспоминать о непреходящем. Само существование незыблемых вещей дарит человеку надежду на то, что воцарившееся бесчеловечное не вечно.
Сегодня я хочу поговорить с вами, друзья подписчики, о живописи. При этом – совершенно не пытаясь вещать. У меня нет никакого на то права – ни по знаниям, ни по уровню восприятия. Я просто хочу поделиться своим отношением и, если повезет, узнать что-то новое для себя от вас, благо надеюсь на ваши комментарии. Если проще – хочу пообщаться на приятную тему.
Длительный карантин основательно подрубил нашу семейную традицию посещения художественных музеев, но сейчас она возобновлена. Чаще всего мы ходим в Эрмитаж и обычно – в третий четверг месяца. Объясняется просто: в этот день вход для пенсионеров бесплатный. Дальше мы расходимся: жена с дочерью предпочитают начинать с Зимнего, а я в большинстве случаев иду в здание Главного штаба. К любимым импрессионистам.
Их я не забывал и в те времена, когда вся коллекция была расположена в зданиях по Дворцовой набережной, и они пребывали в некоторой тесноте залов третьего этажа Зимнего. В то время несомненным для меня фаворитом был Клод Моне. Дочь с младых ногтей была верной поклонницей Ренуара, а у жены «импрессионистские» предпочтения не связаны с конкретными персоналиями.
Пять лет назад мы побывали в Париже, и там я, что называется, «оторвался» в музее д’Орсе. Кстати, знакомство с его коллекцией неожиданно для меня самого оказалось более важным и радостным, чем посещение знаменитого Лувра.
Нет слов, Лувр – богатейший музей. Но лично меня богатство и пышность экспозиции несколько подавляет, а то и утомляет. Посещение зала с Джокондой попросту разочаровало. Огромная масса людей в одной комнате, картина за стеклом, непрекращающиеся и неугомонные китайцы, для которых самое главное – сфотографировать и сфотографироваться. Раньше признанными фотографами слыли японцы. Сейчас их напрочь затоптали более агрессивные соседи по азиатскому юго-востоку.
Интересно, что, наспех сфотографировав, китайцы сразу куда-то несутся по длинному коридору, а практически напротив входа в зал Джоконды висит одна из картин великого Рафаэля Санти, а дальше по коридору – другая… Китайцев это не интересует.
Впрочем, в наш век «лэйблов и брэндов» внимание вообще четко «таргетировано»: не скажу, что остальные картины богатейшей коллекции вызывают у большой части публики, в отличие от Моны Лизы, хотя бы тысячную долю заслуживаемого ими внимания. C’est la vie – скажут хозяева музея, - Джоконда – символ Лувра, его гордость и жемчужина.
В д’Орсе я открыл для себя Камиля Писарро. Не скажу, чтобы я его не знал совсем. Посещая эрмитажные залы импрессионистов, я, конечно же, видел его картины, но каких-то особых чувств они у меня не вызывали. А здесь прямо-таки захватили целиком несколько маленьких картинок с дорогами, крышами… С несколькими пятнышками людей.
Я ПОЧУВСТВОВАЛ Писарро. И поразился его гениальному умению передать НАСТРОЕНИЕ. Это умение проявляется в каждой его картине. А настроение, чувство художника, передаваемое через пейзаж, изображение для меня, видимо, самое главное в живописи. Картину я принимаю или нет, исходя именно из этого принципа – зацепила ли она, заставила ли почувствовать некую тайную силу, зовущую за собой поверх того, что изображено. Мастерство композиции, прорисовки деталей, освещения, конечно, тоже подспудно работают на это, но дело данными элементами далеко не ограничивается. Если в молчаливом диалоге с художником через его картину возникает эффект камертона, то рождается благостное ощущение, тихая эйфория, иногда схожая с той, что в детстве испытываешь при скатывании с не самых высоких горок. При катании с «самых» все подавляет страх.
С тех пор Писарро стал для меня любимым импрессионистом. Естественно, я не прохожу мимо очень дорогих для меня Моне, Ренуара, еще раз осматриваю всю остальную эрмитажную коллекцию. Но парижское «открытие» Писарро позволило мне лучше понять три его картины, находящиеся в Эрмитаже: «Площадь Французского театра», «Бульвар Монмартр» и «Ярмарка в Дьеппе». Неожиданно для себя я обнаружил определенную магию в размещении художником по полю картины массы людей, экипажей. В этом он почти достиг высот более всех почитаемого мной в данном отношении Питера Брейгеля (старшего).
Если отойти от импрессионистов, Брейгель для меня тоже давняя любовь. Как и Рембрандт, как и Мурильо. После посещения художественного музея в Амстердаме я полюбил постимпрессиониста Ван Гога.
Всеядным быть невозможно. Даже специалисту в живописи что-то нравится больше, что-то меньше, что-то совсем не нравится. Но специалисту положено разбираться и понимать. Скажем, Матисс и другие фовисты лично мне ничего не говорят, а залы Пикассо с картинами, отражающими его эволюцию через кубизм и сюрреализм я, увы, просто прохожу не останавливаясь. Мне они не интересны, я их не понимаю. Знаю, что пониманию можно научиться, но я со своим – неважно, правильным или неправильным, но своим - отношением к живописи учиться этому не хочу. Когда жена с дочерью в Малаге пошли в музей Пикассо, заранее запланированный как место обязательного для них посещения, я предпочел подождать их на улице за бокалом пива и был доволен, что сэкономил на разнице.
Кто-то из вас напишет мне, как лично вы воспринимаете живопись, какую-то конкретную картину? Буду очень благодарен.