Нашим любимым детским развлечением было дразнить "хмурого господина". Этот человек был некой достопримечательностью нашего двора — вредный, злющий, патологически недовольный жизнью. Он работал сторожем в школе, что нисколько не прибавляло ему любви к детям, а, кажется, наоборот убавляло. Жил хмурый господин в скромной однушке с полинявшими шторами и грязными окнами. По вечерам он выходил во двор, и его длинные, оттого ещё больше подчеркивавшие залысину волосы превращали мужчину лет сорока в угрюмого старика. Орлиный нос, выдающийся подбородок, дурацкие оттопыренные уши — всё это делало хмурого господина идеальной мишенью для наших насмешек.
В хорошем настроении наш знакомый был остёр на язык. Самые блистательные наши прозвища принадлежали его авторству. Васю из третьего подъезда он окрестил лопоухим гномом, Лерку из того же — Гнусавочкой, меня — попросту Недоумком. Но больше нам нравилось заставать хмурого господина в дурном расположении духа. В такие дни он сидел одиноко на скамейке, вздыхал и провожал тоскливым взглядом то чужие мерседесы и ауди, то счастливые парочки. Стоило нам завидеть этот взгляд, как мы понимали — пришло наше время.
— Эй, одинокий сыч, — кричал я обычно первым, — что сегодня сторожил, коробку с мелом?
— Не-е-ет, — перебивал меня Васька, — он сторожил наши зимние лыжи — вдруг умыкнут? Он за них потом год платить будет!
В такие моменты хмурый господин в секунду слетал со скамейки. Как он был зол! Его невыразительные глаза превращались в огонь, а лохматые брови почти наезжали на веки. Взвизгнув, мы бросались врассыпную, чтобы потом, когда монстр успокоится, вернуться с новыми издевательствами.
Нашим детским развлечением был стареющий сторож, и наша взаимная ненависть всегда была свежа и жестока.
Среди дворовой ребятни лишь моя младшая сестренка, Надя, не трогала хмурого господина. Надю мы все считали мечтательной нюней. Она любила яркие платьица, переносила жуков и гусениц с дороги в траву и бесстрашно заступалась за тех бедолаг, которых не приняла наша компания. Ей было лет пять, но, когда Надя забавно щурилась и морщила тоненький нос, казалось, что и того меньше.
Впервые увидев хмурого господина, Надюша вознамерилась заставить его улыбнуться. Мы со смехом смотрели, как моя сестренка таскала ему то своих кукол, то вкладыши из любимых конфет, а он в ответ посылал её прочь, стараясь, однако, выражаться помягче. Надя не сдавалась. Нам, детям, доставляло истинное удовольствие смотреть, как она сидит рядом с хмурым господином на лавочке и мелет свою обычную веселую чепуху, пока бедняга закатывает глаза. Он не выносил её так же, как и нас, но сестренку это не смущало, и она продолжала развлекать одинокого сыча разговорами.
Тогда наступила весна — время, как ни странно, наибольшей меланхолии сторожа. Улицы праздновали конец холодов; воздух пел всеми птичьими голосами, школьники и студенты ходили улыбчивые в предвкушении скорых каникул, а влюбленные выбирались из подъездов под небо. Мир зеленел, пах сладостью и свободой, и всё это словно подпитывало ненависть хмурого господина ко всему вокруг. Выбирался он теперь ещё позже, и в уже опускающихся сумерках его силуэт на скамейке казался силуэтом хищного грифа. В его усталых глазах ненависть мешалась с печалью. Гуляя с нами, Надя всё чаще уходила на скамейку к сторожу, и он почти не гнал её, бесстрастно слушая детскую болтовню. Сестренка начала, с разрешения мамы, таскать соседу то кусочек домашнего пирога, то тарелку печенья. Раз на шестой хмурый господин сдался и, когда последний кусок исчезал у него во рту, я заметил, что сторож плачет.
Это было сенсацией. После всех оскорблений, которые мы слышали от сторожа, брюзжания и попыток ввалить нам по попе слабость врага показалась неслыханной удачей. Я пробежался по двору, выискивая играющих в казаки-разбойники друзей. Шепотом поделился с ребятами наблюдением. Все как один уставились на хмурого господина и мою сестру, поглаживающую мужчину по руке, а потом захохотали.
— Одинокий сыч плачет! — крикнул Макс, тыча пальцем. — Смотрите, монстр расплакался!
— Тише, а то он нас в школу не пустит, — поддел Васька. — Властелин сменок!
Хмурый господин вскочил, сбросив детскую руку. Посмотрел на нас, готовых удирать, с такой яростью и обидой, что я вздрогнул. И, не сказав ни слова, пошёл в свой подъезд.
Поднявшись со скамьи, Надя подбежала к нам. На её детском, насупленном личике читалось взрослое осуждение.
— Дураки вы, — тихо сказала сестренка и, развернувшись, побежала домой.
Спустя пару минут я потопал за ней, смурной и пристыженный. Мне казалось, что я совершил что-то страшное.
Где-то через час после нашего возвращения в дверь позвонили. Мама, вытирая руки старым полотенцем, пошла открывать. Я понуро играл в комнате, когда услышал до боли знакомый злой голос.
— Вы родители Кирилла?
Это был хмурый господин.
Я съежился в предчувствии расплаты за наши шалости. Всё ясно. Он пришёл стучать. В моей голове папина рука уже тянулась за ремнем, а мамин осуждающий взгляд заставлял корчиться от чувства вины. Холодея, я выглянул из комнаты.
— Да, а что случилось? — спросила мама, оглядываясь на меня.
Сторож повернулся, хмуро посмотрел на меня покрасневшими глазами. Я опустил голову, прячась от этого взгляда.
— Меня постоянно травят дети на площадке, — сухо начал мой палач. — Видимо, сейчас не умеют воспитывать. Я долго терпел, но сегодня терпение лопнуло. Советую вам сейчас же принять меры, пока ваш сын не…
— Дядя Петя, дядя Петя! — вдруг раздался крик из зала.
Я поднял голову. Сестра, улыбаясь, будто увидела продавца мороженого, бежала с объятиями к хмурому господину. Тот растерянно отпрянул. Не обращая на это внимания, Надя бросилась ему на шею, болтая ногами.
— Дядя Петя, я так рада, что вы наконец-то пришли ко мне в гости! — щебетала моя сестра, не замечая напряженной тишины. — Давайте поиграем! Я покажу вам свои книжки с картинками, пирамидку и кубики, а ещё всех-всех кукол. Идёмте же! — нетерпеливо позвала она, спрыгивая на землю и дёргая сторожа за руку.
Хмурый господин осторожно, робко высвободил ладонь. В его глазах промелькнула беспомощность ребенка.
— Как-нибудь в другой раз, малышка, — пробормотал он, отводя глаза. Мне показалось, что они у него снова странно заблестели.
Мама притянула обиженную Надю к себе и с беспокойством переспросила:
— Так в чём дело Пётр Иванович?
Хмурый господин поднял рассеянный взгляд. Я снова съежился в ожидании ругани.
— Я просто хотел сказать… — непривычно тихо ответил сторож, глядя то на маму, то на Надю. — Берегите своих детей. Вы хорошо их воспитали.
И, бросив на меня странный взгляд, мой палач вышел, так и не казнив меня.
Как ни допрашивала мама, мы ничего ей не объяснили. Я не понимал, что случилось, а Надя только повторяла, что дядя Петя очень хороший, и они прекрасно подружились. На следующий день я встретился со своей сердитой компанией и узнал от них, что Пётр Иванович нажаловался родителям всех зачинщиков травли. Лишь я один избежал наказания — и, чувствуя себя обязанным из-за этого странного милосердия, стал робко защищать хмурого господина от чужих нападок на пару с сестрой.
***
Прошло тридцать лет. Я женился, развелся, пережил кризис и запой. Взрослая жизнь оказалась не столь радужной, как мечталось в детстве. Помотав, изжевав в жмых, жизнь выплюнула меня на обочину событий. На работе мне нашли амбициозную замену, жена предпочла мне харизматичного любовника. Всё пошло под откос и, не в силах выносить тишину квартиры и растущие счета за электричество, я всё чаще сбегал вечером в парк у дома.
В тот день у меня было особенно паршивое настроение. Очередное собеседование завершилось туманным "мы вам позвоним". Вдобавок в троллейбусе у меня вытащили кошелёк, и пришлось срочно блокировать карты и заказывать перевыпуск документов. Я шёл по дорожке, опустив взгляд в землю и чувствовал себя стариком, который оглядывается на прожитые годы и осознает всю собственную никчемность.
— Смотри, додик какой-то, — послышалось сбоку. — Как думаешь, если у него на сигареты стрельнуть, разорится?
В ответ загоготали. Я обернулся. На скамейке с пивом и айпадами сидели школьники. По сравнению со мной они казались баловнями судьбы. Я заглянул в их смеющиеся, наглые глаза и вдруг с ужасом осознал, что уже потерял те годы, которые есть у них. Передо мной сидела моя смена, смелая, успешная, наглая, и у них всё было впереди, тогда как я оставлял позади всё больше упущенных возможностей.
— Ему, чтобы тебе сиги купить, придётся продать свои старые кеды, — лениво протянула одна девчонка и осклабилась мне в лицо. — Если взрослая жизнь выглядит вот так, подарите мне кто-нибудь вечную молодость!
— И мне, не хочу превращаться в унылое чмо, — хмыкнул её друг, разглядывая меня в упор.
Я сжал кулаки, чувствуя, что всё, что во мне осталось — это злость и желание ввалить детишкам. Они смотрели на меня с интересом, как на шимпанзе в зоопарке, и я уже было открыл рот для оскорблений, как вдруг…
— Оставьте его в покое, вы, стая гиен, — грубо бросил какой-то пацан, поднимаясь с края скамьи.
Я онемел. Парень подошёл ко мне и улыбнулся с теплотой, от которой неожиданно запершило в горле.
— Будешь? — спросил он, протягивая мне пиво. — Я ещё не пил. А их не слушай — идиоты, что с них возьмёшь.
Под недоумевающее молчание компании я сделал глоток, и мне вдруг стало легче.
Вернувшись домой, я, не включая свет, сразу набрал сестру. Надя ответила быстро — она всегда была мне рада.
— Надюш, — начал я почти сразу, — помнишь Петра Ивановича? Хмурого господина из нашего двора?
— Конечно, — спокойно ответила Надя.
Я помялся, пытаясь поймать за хвост промелькнувшую мысль.
— Почему ты его защищала? — наконец спросил я. — Он же весь двор замучил своей злобой.
Надя слабо рассмеялась. Её искренний смех тоже был родом из детства — так же как доброта и привычка морщить нос.
— Это вы видели только злобу, — просто пояснила она. — До сих пор не понимаю, почему я единственная заметила, насколько он был несчастен? Вспомни, Кир, у дяди Пети ведь ни семьи, ни друзей не было. Никому не нужный человечишка, мечтавший стать кем-то, а вместо этого вынужденный работать за копейки сторожем и делить однушку с самим собой. Разве ты ни разу не замечал, с какой грустью он смотрел на счастливых людей? Я тогда это мало понимала, просто чувствовала — и старалась хоть как-то его радовать.
— Это из-за тебя он не рассказал маме о моих издёвках? — тихо спросил я.
— Возможно. — Я почти увидел, как Надя пожимает плечами. — Надеюсь, что хоть немного помогла ему поверить в себя.
Я молчал. Теперь, когда я неожиданно прочувствовал отчаяние того стареющего сторожа, мне стало безумно стыдно за детскую черствость.
— Не знаешь, что с ним стало? — спросил я без особой надежды.
Сестренка хмыкнула в трубку.
— Знаю. Помнишь, через пару лет у меня в классе мальчик без родителей остался? Егор Киселёв? Тоже из нашего дома парень, только не из твоей компании. У него только отец был, которого зимой, в самый гололёд, сбил водитель на летней резине. Так вот, Пётр Иванович усыновил этого мальчика. Егор до сих пор его навещает, заботится о старике. А тот его достижениям как своим радуется.
Я помолчал, потом поблагодарил сестру и завершил вызов. Тело била слабая дрожь, словно бурлящие внутри чувства током побежали по нервам. Всё смешалось в голове — и моя давнишняя жестокость, и парни в парке, и сестра, и сторож. Казалось, мир перемешался в кучу только для того, чтобы наконец стать правильным.
"Идиоты, что с них взять".
Действительно, бесчувственные, жестокие идиоты. Идиоты, которые уничтожили бы этот мир, если бы в нём не встречались хоть изредка такие люди как парень из парка или моя сестра.
Я разулся. Вздохнул поглубже, успокаиваясь. И, подсаживаясь к компьютеру, чтобы продолжить поиск работы, твёрдо пообещал себе быть добрее к людям, даже если кажется, что они не нуждаются в моей доброте.
Автор Лайкова Алёна
#Доброта #Дети #Рассказ #Текст #жестокость #прощение #человечность #психология #одиночество #жизнь
