У педанта, Ивана Петровича, испортился сон. Чего он только не делал, к каким врачам не ходил. Всё без толку. Лишь накатал с десяток жалоб на непрофессиональный персонал, чем обозлил и без того злобную, кишащую хмурыми лицами поликлинику. Но такие мелочи его никогда не останавливали. Ему нужен был результат. А результата – то есть сна – не было и в помине.
Он даже стал подниматься по лестнице на шестой этаж. Что давалось ему с трудом. Он краснел, бледнел, с него сходило семь потов, и вылезали удивительно точные и матерные сравнения... Наконец, усталый, он добирался до квартиры, вытягивал ноги на кровати, но блаженное забытье не спешило забрать его к себе. Совсем нет.
А затем пришло оно…
Вот уже третью ночь подряд Иван Петрович наблюдал одну и туже картину: сначала часы – эта рухлядь с кукушкой – отбивают полночь, по коридору прокатывается что-то тяжелое и массивное. Может чемодан на колесиках. Но грохочет он как карета, подпрыгивая на стыках кафеля. Хлопает дверь на этаж. После чего – тишина.
Иван Петрович, вздыхая, закатывает глаза. Ему уже надоело изучать потолок. Скажу больше, ему уже кажется, что это он – потолок – изучает его. Серый квадрат вглядывается в никчемного старика, что ворочается туда-сюда как червяк под микроскопом, запутавшись в своих одеялах и мыслях, и никак не может уснуть.
А старику не нравится, ох как не нравится, когда его изучают. Он знаете ли не крыса какая подопытная, ворчит достопочтенный пенсионер, бывший учитель истории, бывшего союза.
Но стоит закрыть глаза – Иван Петрович уверен, что тут же засыпает, по крайней мере всхрапывает – и начинается это клацанье...
Клац-клац.
Точно кто переставляет ноги. И огромные черные когти на этих ногах отстукивают по кафелю джигу.
Клац-клац.
Ноги всего две, понимает Иван Петрович, прислушиваясь. Иначе звук напоминал бы собаку соседа.
Клац-клац.
Ну точно степлер. Да и ноги явно подволакивают, продолжая прислушиваться, решает он.
Раздраженный пенсионер – пусть и усталый – но движимый праведным гневом, достает себя из постели. Врач и вовсе советовал: если не спится – не лежать. А встать и пройтись по квартире. И вернуться в постель, как только нахлынет легкая сонливость.
Клац-клац.
Но легкой сонливости нет.
– Уже третью ночь подряд! – пыхтит Иван Петрович, пытаясь нащупать в темноте тапки.
Которые вот только что были тут, а теперь… нет.
– Совсем там с ума посходили…
С тапками как всегда: разбежались, стоило поставить на коврик ноги. Это они в темноте такие смелые, ворчит пенсионер. А стоит включить свет лежат себе на прежнем месте.
Только вот света нет. Но он справляется с этим восстанием, пустив в ход обе руки. Находит сначала одного беглеца, затем другого – на удивление под кроватью. И как его туда занесло?
Предательски хрустит спина. Дыхание у Ивана Петровича сбивается от нагрузки, лицо опухает от недолгого стояния на карачках. Он буквально сопит от натуги, в ушах шумит кровь. Но вот тапки на ногах, и он спешит разогнуться, пока это еще возможно.
Резко встает.
– Клац-клац, – напоминают ему.
Иван Петрович недовольно бурчит. Правая рука уже на пол пути к выключателю возле выхода из комнаты. Ну сейчас то он им всем покажет!
И с удивлением понимает, что сопит не он. Сопение раздается из-за двери в коридоре. Сердечко пенсионера запинается. Он сглатывает, и, не дотянув руку до выключателя, опускает ее. Затем прислушивается. В ночи все звуки громче. Точно все происходит у вас на кухне. Или в коридоре…
«Ну точно, – кивает Петрович, – жуткое сопение».
И как елозит кто по входной двери. Точно щель ищет. Скребут коготки по металлу снаружи, шуршит мех…
Мех?
Ивану Петровичу становится не по себе. Сразу вспоминается ночь в палатке во времена бурной молодости. Но тогда это был медведь. Причем не маленький… а главное, это был лес. Он морщится, поняв, что забыл, как дышать. Да еще ноги совсем некстати замерзли. Ведь он как дурак в одних трусах тут и стоит. И пусть в квартире не холодно, по ощущению будто в он проруби искупался.
В голове мелькает мысль: спросить – кто здесь?!
Но испуганный голосок в голове советует вернуться в кровать и накрыться с головой одеялом. Общеизвестно что этот метод спас немало детских душ. Ну и что что детских? Старость, знаете ли, возражает еще один голос в его голове – это второе детство.
К счастью к пенсионеру возвращается гнев. Шуметь за полночь?! Да кем они себя возомнили?
И худые как две палки ноги сами несут его в коридор. Считай что по памяти. В то время как глаза старика – как у безумного лемминга – подслеповато пялятся в темноту, а верные руки разведывают обстановку на ощупь. Дверной косяк, шкаф, дверь в ванную – хорошо бы заглянуть в туалет – зеркало…
Дорога каждая секунда, пока он полон решимости. И уж он то это знает. Ведь она все реже к нему заглядывает – решимость.
Но вот и коридор. Свет от глазка на двери направляет путь полуночному путнику.
Уверенности в груди прибавляется. Старик наставляет палец на дверь. Точно сейчас выстрелит (или выкрикнет):
– Прекратите шуметь! Людям спать не даете!
Он даже представляет, как припозднившийся собачник (живет тут один на этаже), вздрогнет, оторвется от квитанции, которую прихватил по пути из ящика и поплетется домой спать.
Лоботряс. И уснет ведь, ей богу! И будет спать, пока пес не поднимет его снова, в пять или шесть утра.
Потому как кормить лучше надо, думает Иван Петрович злобно, а не этими вот всеми педигри-шмедигри животное пичкать. Мясо надо собаке давать. Мясо. Собака – это волк. Ну почти волк. Он что-то такое читал. Уж овчарка – так точно.
Но тут в глазке мигает свет, и скрежет когтей по металлу заставляет Петровича отвлечься от лекции о кормах и волках.
За дверью и правда кто-то есть, понимает он, кто-то большой… и с когтями. Куда больше овчарки, сообщает паникующий голосок в голове. Если только сосед не прислонил собаку к двери и не елозит по ней старику назло.
«Может медведь?!» – кричит память, так и не оправившись после потрясения сорокалетней давности.
Испарившийся гнев, оставляет Ивана Петровича беззащитным, в одних трусах и сомнениях, стоять у двери. Хлипкого старика, жмущегося от холода и некстати проснувшегося мочевого. Знал же, что нельзя на ночь пить!
Внезапная вспышка озарения заставляет Ивана Петровича решить, что это домушник.
«Ну-коне-ечно», – успокаивающе, говорит голос внутри.
«Решил обнести квартиру пока он… пока он, – пытается думать Петрович, – спит?»
А когти тогда зачем?
«Так это костюм», –подсказывает уставший мозг.
Прикрытие, чтобы не узнали… чего только в криминальных сводках не насмотришься, чего не бывает в наши дни? Люди в костюме медведя, медведи в костюмах людей…
Воспаленное от недосыпа сознание убеждает его, что так оно и есть.
Он делает два аккуратных шажка, наступая на коврик у двери, и заглядывает в глазок.
Увы, то что успевает разглядеть пенсионер, больше напоминает лохматый ковер – бурый и вытянутый – который на двух ногах удаляется от двери в сторону соседей.
Иван Петрович от удивления сглатывает. Что больше похоже на всхлип, если учесть мертвую тишину вокруг. Он резко прикрывает рот трясущейся ладонью, но уже слишком поздно.
Ковер поворачивает свою косматую морду. Иван Петрович наблюдает раскрытую пасть, полную острых как бритва зубов. Совсем не медвежьих зубов. А куда крупнее... На месте глаз зияют два черных провала. Точно кратеры на луне или… колодцы.
Зубов слишком много, отмечает педантичный голосок внутри, (обычно, Иван Петрович, не без гордости, называет его Голосом Разума) – быть такого не может, говорит он. Это сон. А другой голосок – скорее всего Инстинкт Самосохранения – велит вернуться в кровать, накрыться с головой одеялом, и носа до утра не показывать.
С чем он так же согласен. Безусловно. Все верно. Разве что не плохо бы заглянуть в туалет. А то так и до утра не дотерпишь. Чертов цистит. Писать, как хочется... А если это сон…
«Сон во сне», – поправляет Голос Разума.
…то все равно нельзя терпеть. А то проснешься в мокрой постели. И что тогда? Что ты скажешь себе поутру, что это старость? Вот уж нет, дудки, решает Петрович.
Но в реальности ровным счетом ничего не происходит – Петрович прилип к двери и забыл, как дышать. Слился с ней, как пишут про медитацию. Он сам теперь дверь, железная и не пробиваемая. Последний оплот разума в этом мире боли и скорби.
Косматая тварь склонила голову набок, точно прислушивается. Стоит и смотрит на него – то бишь на его дверь – своими глазами-колодцами. И такой от них ужас пробирает, словно и не провалы это вовсе...
А у Ивана Петровича как назло нога зачесалась. Очень хочется её почесать.
И вот если это сон, напоминает себе старик, то и почесать можно, а если нет…
Но не может оторвать от чудища взгляда. Сосущая пустота глазниц засасывает его внутрь.
И чудится очумелому Петровичу в этой тьме молчаливый укор. И голос, как дочкин будто… А может этот голос и так давно поселился в душе Петровича. Поселился и гложет его денно и нощно. Аккурат с тех пор как пропала она, взбалмошная и нерадивая.
Вот и мерещится ему всюду: то мелькнет красная шевелюра нелепых, наспех выкрашенных волос, то косматый рюкзак из шкуры с бутафорскими когтями. Будто медведь, а на самом деле китайская безвкусица. Ширпотреб. Его он ненавидел больше всего. И рад был, когда дочь потеряла его в лесу.
Вроде как потеряла, напоминает он себе.
Ну что за дурочка! Уже за тридцать, а ведет себя как школьница. Хахаль обидел, а она только о рюкзаке и лопочет, вспомнил вдруг он тот вечер. Плетет что-то о ночевке в лесу, чудищах, а сама бесстыдница живот прикрывает.
«Да и так понятно всё», – в сердцах решил Петрович, но на порог дочь не пустил.
Не мог. Стыдно было. Дома бардак, все валяется, бутылки в ряд на полу стоят.
Он ведь и правда ждал, когда она придет, пил и ждал, что придут, что спасут его... Да только спасать надо было не его, а дочь. А он не смог, не справился, дал ей от ворот поворот, еще и гадостей вдогонку наговорил. Ведь знал, что к матери она не сунется, побоится. Это ему она во всем признавалась. А он что? Эгоист, зациклился на себе. Тьфу ты.
«Не отец, а тряпка», – кисло подумал Петрович и прищурился.
От недосыпа глаза налились кровью. И теперь он смотрел на тварь с вызовом, точно она одна и виновата во всех его бедах. Жена бросила, дочь ушла – может попала в беду, может сама что с собой учудила. А итог один: он один – без жены, без дочери, ни муж, ни отец. Не пойми кто. Сам себе опротивел, не то что врачам из поликлиники.
А бессонница? Да что бессонница, чуть не сплюнул Петрович. И кошмары эти, подумал он, глядя в глазок, наконец-то избавившись от наваждения. Ведь заслужил же, а, заслужил?
С удивлением он заметил стекающую из пасти монстра слюну – чудище так ее и не закрыло. Челюсти мелко подрагивали, как от предвкушения. А слюны было много. Очень много. И бежала она как вода. Было в этом что-то настолько нелепое, что он чуть не усмехнулся. Иван Петрович припомнил, что в коридоре последнее время одна грязь, да и мокро, точно трубу прорвало.
А это еще один довод, что он спит. Его этот беспорядок из себя выводит. Как и вечно тявкающая собака соседа.
Все складывается, понял Петрович, и собака, и грохот, и вся эта грязь. В коридоре то вишь, чисто как сейчас. В жизни такого не видал. А из монстра так и хлещет, как из брандспойта. Это где ж в нем столько жидкости то уместится?
На лице Петровича расплылась победоносная улыбка.
Он почесал ногу, заходясь от восторга, распрямил спину. С громким хрустом, но распрямил, подняв повыше костлявые плечи. Отчего тварь в коридоре с рыком подпрыгнула и на лохматых ногах поскакала к двери.
Клац-клац-клац! Клац-клац-клац!
Неуклюже так поскакала. Точно ноги и правда перебиты были. Или вывернуты наизнанку коленями, хихикнул старик.
Когти клацают по плитам, из пасти стекает на пол слюна…
Но Ивана Петровича уже не провести. Нет.
Стало быть – сон, мурлыкает он себе под нос и открывает дверь на встречу монстру. И гордо приосанившись, пусть и в одних трусах возносит палец к небу:
– Шуметь за полночь?! – гремит он, точно бог, сошедший с Олимпа, – Да кем они себя возомнили?!
***
В коридоре на шестом этаже как всегда грязно.
Будто трубу прорвало, морщится следователь от увиденного. Утро, тоскливое и унылое. Как и он сам. Голова трещит. А тут не пойми, что творится. На стенах копоть, кругом медвежьи (как он сам их определил) следы, кровь и… сумасшедшие. Кругом одни сумасшедшие.
Всклокоченная соседка, с опухшим от недосыпа лицом, вытирая слезы, повторяет одно и тоже как заведенная: как проснулась от крика, точно бог кричит ей с небес.
– Трубный глас, – кивает она следователю, хмуро потягивающему из стаканчика кофе, даже не глядя на то как вздымаются его брови.
«Намекает на Судный День, – чирикая в блокноте, ловит её мысль он, – видимо ждет не дождется».
А может дождалась?
Следователь вздыхает. Понимает, что от кофе ему только хуже. Но он спал два часа. И это в лучшем случае. И если бы не это дело – спал бы дальше.
Он уныло разглядывает засаленную пижамку соседки, слишком маленькую для нее, и продолжает кивать, рука сама что-то строчит на бумаге. Но изменения в голосе заставляют его обратить на слова внимание.
– А потом Сатана заревел, – перешла на лихорадочный шепот женщина, которой не мешало бы меньше смотреть… черт, да что она там смотрит?!
Она запинается, пугается, начинает экстренно креститься, причем обеими руками сразу.
– …даже пол затрещал.
Сказав это, она торжественно замолчала. Точно поведала большую тайну.
Глядя на нее, следователь вспоминает соседа, на этот раз его собственного, как его увозили на скорой. Что там они тогда сказали, что это безумие? У него еще глаза так блестели... И у Февроньи Осиповны, которую он сейчас слушал, глаза тоже блестели…
– Да-да, – захлебываясь соплями, слегка раздосадованная скепсисом на его лице, продолжала увещевать соседка, – и грохнуло так, я аж с кровати упала, и всё… глаза открыла: ти-ши-на….
Приснилось, решает следователь, учтиво кивнув, не желая вдаваться в подробности с чего ей такое снится. Ему самому по ночам такая чертовщина снилась. Хоть вой хоть падай. Но и дела последнее время дают… чертовщина какая-то, все так же повторил он.
– Забрал его дьявол, – промокнув глаза, кивает соседка, точно мысли прочитала – как пить дать, забрал…
– Как забрал? Почему? – на автомате спросил следователь и потер рукой глаза.
Надо сворачиваться. А то глядишь на одном языке с этими шизиками заговоришь. Так и запишет в дело: жертву забрал дьявол. Всё. Точка.
– А все потому что дочь родную не привечал, – с новой волной энтузиазма поделилась соседка, – на порог не пустил.
Следователь закрыл блокнот и натянуто улыбнулся.
Отчего соседка поняла, что выделенная ей минута славы, подходит ко концу, и выдала драматическую ремарку:
– А потому что с пузом, а, дочь ведь, а!
После чего сопроводила это широким взмахом двух рук, перекрестив, и себя, и следователя, и коридор заодно.
Следователь попрощался. Кофе давно остыл, а этот допрос – опостылел. Понятно дело, что тут сплошь сумасшедшие, что собачник, что эта…
Тот хотя бы сразу признался, что пил. А то кареты видишь ли у него тут разъезжают, черные как смоль, и… «маленькие, с чемодан ростом», – даже не заглядывая в блокнот, напомнил он себе, – «сразу то и не увидишь, а открывать боязно».
Он развернулся. Взгляд его уперся в злополучную квартиру. Пятна крови вокруг побурели и все больше напоминали краску. Даже масштаб, с которым ее расплескали не смог вызвать в нем удивления. Другое дело сажа.
Он провел по стене пальцем, после чего поднес почерневший палец под нос.
– Сажа… – все еще не веря своим глазам подтвердил он.
Откуда она здесь?
Да, этого он пока объяснить не мог. Не с факелами же они тут бегали…
Поймав эту сумасшедшую мысль, он поспешил ее выкинуть из головы.
– Дьявол! – хмыкнула ему в спину соседка, будто он снова высказал свои мысли вслух.
Его уже начинало это подбешивать. В конце концов кто здесь псих, а?
– Да что вы мне голову морочаете?! – разъярился он, и резко повернулся.
Она даже ужалась вся. И незаметно так юркнула к себе за порог.
– Грехи, грохот, трубный глас – фыркнул он, – за кого вы меня принимаете?!
Он наступал все ближе и ближе.
– Назаводят зверей, которых и в зоопарках то нет, а потом звонят!
Вот о чем он подумал. О львах, медведях, аллигаторах на крайняк…. И от этого голова у следователя болела еще больше.
– Вот вам и трубный глас! – ошарашил ее он.
Она захлопнула дверь перед самым его носом.
– Премного благодарен за содействие, – опомнившись, уже тише сказал он, – возможно еще придется вас побеспокоить.
Но за дверью повисла гнетущая тишина.
Он вздохнул и поспешил убраться подальше. Желательно домой. Но скорее – на работу.
А как хотелось взять, да юркнуть под одеяло с головой… и носа до утра не показывать. Вот если бы у этого Петрович был такой выбор – а его чутье подсказывало, что был – и если бы он так и сделал, тогда… да, никому не понадобилось тащиться в такую рань, чтобы узнать, что там еще натворил дьявол в эту лунную ночь.
– Но нет ведь, – бурчал следователь, – совесть, вот что спать не дает.
И никаким алкоголем, никакими снотворными её не зальешь. Все равно просочится, оформится, и тут уж все равно: ночной это грабитель, или медведь, сбежавший из зоопарка. Люди все равно скажут, что это – дьявол.
В любом случае надо было отдохнуть. Чутьё подсказывало, что вскоре ему ещё предстоит сюда вернуться. И скорее всего это будет связанно с той черной каретой, о которой рассказывал сосед. Сами собой такие вещи не рассасываются…
Спасибо, что дочитали рассказ! Если понравилось, ставьте лайк и подписывайтесь на канал. Будет много интересного!
#рассказы #сверхестественное #мистика #мистические истории #фантастика