В одной из интернет-статей о «Мастере и Маргарите» отмечено, что «чертовщина» прослеживается на протяжении всего романа, персонажи которого постоянно повторяют имя чёрта: «Бросить всё к чёрту…», «Фу ты, чёрт!», «А какого чёрта ему надо?», «Вот чёрт его возьми, а!..», «Чёрт, слышал всё». Это действительно так, и именно на этом базируется наказание ещё одного персонажа.
«За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружён в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом. Услыхав, что кто-то вошёл, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:
– В чём дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю».
За что наказан «председатель главной зрелищной комиссии»? Секретарша сформулирует чётко: «Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался! Вот и дочертыхался». А дальше расскажет, как явился на приём кот, «чёрный, здоровый, как бегемот», затем превратившийся в «толстяка», «тоже с какой-то кошачьей мордой», не пожелавшего считаться с занятостью председателя («Ничем вы не заняты...»)» «Ну, тут уж, конечно, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: “Да что ж это такое? Вывести его вон, черти б меня взяли!” А тот, вообразите, улыбнулся и говорит: “Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!” И, трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого с кошачьей мордой и си... сидит... костюм...», «И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит! Костюм!»
Наказание будет недолгим - «он вернулся в свой костюм немедленно после того, как милиция вошла в его кабинет». И, конечно же, замечательное примечание: «Ещё кстати: вернувшись на свое место, в свой серый полосатый костюм, Прохор Петрович совершенно одобрил все резолюции, которые костюм наложил во время его кратковременного отсутствия». Выходит, голова для принятия решений не очень-то и нужна. И невольно вспомнишь уже В.В.Маяковского:
В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там.
Другое наказание – служащих филиала «зрелищной комиссии», распевающих «Славное море», причём «хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижёра». За что наказаны они? Да за то, что не умеют постоять за себя, записываясь, по требованию заведующего, в совершенно не нужные им кружки. Вот и появляется на их беду некто, в ком читатели без всякого труда (и даже до того, как он назовёт себя «старым регентом-певуном») узнают Коровьева: «И ведет под руку какого-то сукина сына, – рассказывала девица, – неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, в треснутом пенсне и... рожа совершенно невозможная!»
Мы смеёмся: «Через четверть часа к решётке в Ваганьковском подъехали три грузовика, и на них погрузился весь состав филиала во главе с заведующим.
Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи, раскрыли рты, и весь переулок огласился популярной песней. Второй грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовики лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это экскурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского». Некоторые исследователи считают, что не случайно Булгаков поселил «филиал зрелищной комиссии» именно в Ваганьковском переулке, связывая его название с данным в словаре В.И.Даля значением глагола «ваганить» - «баловать, шалить, играть, шутить», а также с тем, что на этом месте некогда находился Потешный царский двор.
Можно вспомнить ещё фрагмент из письма Михаила Афанасьевича к жене, где он рассказывает о перепечатке романа. Осуществлявшая её сестра Елены Сергеевны О.С.Бокшанская, судя по всему, пыталась показать, что, подобно известному киногерою, «за всё, что здесь сегодня было, она лично никакой ответственности не несёт», но тут и она не выдержала: «На протяжении 327 страниц она улыбнулась один раз на странице 245-й (“Славное море…”). Почему это именно её насмешило, не знаю».
Служащие тоже отделались довольно легко: «Профессору Стравинскому удалось их привести в порядок в течение двух часов времени путём каких-то впрыскиваний под кожу».
Наказаны и посетительницы театра, оказавшиеся в одном белье. Почему-то иногда можно встретить упоминание о «раздетых догола» и подобные иллюстрации. Не догола, конечно! Нижнее бельё той эпохи, не отличаясь изысканностью, всё же тело хорошо прикрывало. Кто-то из моих комментаторов очень правильно сформулировал степень вины этих дам: хотели бесплатно получить модные наряды. При этом добавим замечание ещё одного комментатора: в зале явно были не самые бедные дамы. И другого: ещё ведь Страстная неделя длится! Мне же хочется обратить внимание и на такие мелочи: «Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли счастливицы в бальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных костюмах, в шляпочках, надвинутых на одну бровь». Конечно, «пижамы с драконами» - невиданная роскошь, но всё же это сугубо домашняя одежда, а оные «счастливицы», видимо, собирались и в зале в таком виде сидеть, и домой добираться… И последняя посетительница магазина, «как буря, ворвалась за занавеску, сбросила там свой костюм и овладела первым, что подвернулось, – шёлковым, в громадных букетах, халатом и, кроме того, успела подцепить два футляра духов».
Поэтому позволю себе поинтересоваться: а как можно оценить таких дам? Да и наказание их не столь уж и жестоко. Используя цитату из любимой мной А.Я.Бруштейн, скажу - «это уже не мучительное, а только осрамительное наказание». Совершенно справедливо об одной из пострадавших заметит автор: «Бедная жертва своего легкомыслия и страсти к нарядам, обманутая фирмой проклятого Фагота, мечтала только об одном – провалиться сквозь землю». Причём кое для кого сроки наказания отдалены: можно не поверить Наташе, рассказывающей, что «она сегодня сама лично в гастрономе на Арбате видела одну гражданку, которая пришла в гастроном в туфлях, а как стала у кассы платить, туфли у неё с ног исчезли и она осталась в одних чулках. Глаза вылупленные! На пятке дыра. А туфли эти волшебные, с того самого сеанса». Но ведь и профессор Кузьмин увидит, как «через двор пробегала в противоположный флигелёк дама в одной рубашке», - а ведь это происходит уже на следующий день.
Задавались в комментариях и вопросом, что могло произойти с тем мужчиной, который просил передать заболевшей жене «что-нибудь через него» и получил «две пары шёлковых чулок», а «кот от себя добавил футлярчик с помадой». Думаю, что с ним как раз всё было благополучно: «осрамительному наказанию» его подвергнуть было трудно, в худшем случае подарок исчез бы, в лучшем – чем чёрт не шутит! – всё осталось бы неприкосновенным.
За что наказан профессор Кузьмин? Эпизод с «паскудным воробушком», который «хамил, как умел, поглядывал на профессора нагло», - один из последних уже не написанных – продиктованных Булгаковым.
Реальный профессор В.И.Кузьмин лечил писателя во время его последней болезни. Многие вспоминают рассказ Е.С.Булгаковой: «Очень плохо было то, что врачи, лучшие врачи Москвы, которых я вызвала к нему, его совершенно не щадили. Обычно они ему говорили: "Ну что ж, Михаил Афанасьевич, вы врач, вы сами знаете, что это неизлечимо". Это жестоко, наверно, так нельзя говорить больному». Фамилию врача сказавшего Елене Сергеевне, но так что слышал и сам больной: «Это вопрос нескольких дней», - называют по-разному, но, видимо, определённые претензии именно к Кузьмину у Булгакова были, и он в романе ему «отомстил». Сначала – ряд превращений червонцев – то в «этикетки с бутылок “Абрау-Дюрсо”», то в чёрного котёнка, потом явление «воробушка», в котором находят «что-то чаплинское» («Присмотревшись к нему, профессор сразу убедился, что этот воробей — не совсем простой воробей. Паскудный воробушек припадал на левую лапку, явно кривлялся, волоча её, работал синкопами, одним словом, приплясывал фокстрот под звуки патефона, как пьяный у стойки»), и, наконец, - явление «сестры милосердия», в которой нетрудно узнать Азазелло: «рот… мужской, кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мёртвые».
Однако и здесь, по сравнению с многими, наказание профессора не слишком сурово: «Профессор Кузьмин сидел в спальне на кровати, причём пиявки висели у него на висках, за ушами и на шее. В ногах у Кузьмина на шёлковом стеганом одеяле сидел седоусый профессор Буре, соболезнующе глядел на Кузьмина и утешал его, что всё это вздор».
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
Путеводитель по статьям о романе здесь