Объяснять, что значит «ездить на картошку», для бывших советских граждан не нужно, однако для нынешнего поколения, видимо, это все же имеет смысл, так как, насколько мне известно, практика оказания осенью помощи колхозам и совхозам в уборке урожая, для чего привлекались все слои общества: школьники, студенты, научные работники, рабочие, служащие и солдаты, ныне уже изжила себя.
Для меня эта «езда» началась с 5-го класса спецшколы и продолжалась вплоть до моего ухода из Орехово-Зуевского пединститута, где я работал преподавателем на кафедре английского языка факультета иностранных языков.
Скажу чесно: мне нравилось ездить на картошку и в школьные, и в студенческие, и в годы моей преподавательской работы, и прежде всего потому, что я любил, люблю и буду любить физический, так называемый «черный», труд в разных его проявлениях: копка земли, распил и рубка дров, погрузка тяжелых корзин или мешков и, не удивляйтесь, косьбу. И, конечно же, еще и потому, что все это происходит на свежем воздухе.
Школьная картошка
Первые и все последующие школьные «картошки» прошли у меня в одном и том же совхозе под Одессой, а именно, в совхозе имени «51-й Перекопской дивизии». Нас, младших школьников, посылали на «легкие» работы: сначала дергали лук, годом позже собирали помидоры.
От первых поездок запомнилось не очень много.
От первой - плохая погода в течение тех нескольких дней, что мы работали на луковых полях и то, что ладони очень долго после этого, как бы мы их ни терли, пахли зеленым луком и были странного зеленоватого оттенка.
От второй - помидорные баталии в те редкие моменты, когда бригадир из местных оставлял нас одних в поле. Еще запомнились волы. Однажды, когда ящики с помидорами были погружены на телегу, а погонщик волов отлучился на какое-то время, мы попытались заставить пару впряженных в телегу волов сдвинуться с места, оря во все горло «Цоб-цобе» и размахивая хворостинами перед их носом. Медленно жуя, волы с недоумением поглядывали на нас и не двигались с места. Подошедший в это время погонщик долго наблюдал за нашими потугами. Наконец, когда ему это порядком надоело, сказал, обращаясь к нам (попытаюсь воспроизвести украинскую речь):
- Чому дарма горлаты? Воны ж вас не розумиють. Треба ось як.
После чего разразился трехэтажным матом. Волы, не переставая жевать, дружно взмахнули хвостами и тронулись, помахивая ими в такт шагу и, не особенно напрягаясь, медленно поволокли по завязку груженую телегу по пыльной дороге. Погонщик пошел рядом с ними.
Самое «оно» было на третий год: нас бросили на дыни. Кайф был, не то слово. Идешь, бывало, мимо вереницы собранных в кучи дынь, в руке нож, не глядя метнешь его в кучу, в какую дыню попадешь, ту и берешь. Это быстро надоело. Стали выискивать грядки с дынями-колхозницами. И они надоели. К концу почти месячного пребывания в совхозе на дыни вообще смотреть не хотелось и начинали работу только тогда, когда привозили телегу, доверху наполненную арбузами.
Впряжены в телегу были две лошади, обе белой масти. Нам говорили, что они – ипподромные рысаки, списанные на убой по старости. В совхозе, где имелся свой табун, решили сохранить им жизнь и использовать, как тягловый рабочий скот. Они обожали арбузные корки и ели прямо с руки, мягкими губами буквально вырывая их из наших ладоней.
Последнее дынное поле, которое мы убирали, было огромным, почти с километр в длину и полкилометра в ширину, и плоским, как стол. Сзади, спереди и по одному из его краев бежали лесопосадки, где можно было хоть на какое-то время укрыться от палящего солнца. Вторым краем поле упиралось в крутой, поросший темно-зеленой, бархатной, как нам казалось, травой, берег реки.
Река манила. Все с нетерпением ждали перерыва. Обычно в это время привозили арбузы. Но сейчас о них никто не думал. Все мысли были только о реке, о том, как мы с разбегу окунемся в ее прохладные воды и хоть на какое-то время избавимся от раскаленного солнца и заливавшего глаза пота, и на миг представим себе, что мы дома, в Одессе, и отдыхаем на своем любимом «диком пляже».
Наконец ударили в рельс, и долгожданный перерыв наступил. Все взоры обратились к реке. Большинство, не раздумывая, прямо в одежде и обуви бросились вниз к реке, кто-то стал раздеваться на поле и, оставшись в одних трусах, бросился вдогонку за ними.
К тому моменту, как те, кто разделся в поле, были готовы ринуться вниз, самые быстроногие из первой группы уже достигли кромки воды и поэтому то, что случилось дальше, произошло одновременно: плеск воды, взрыв хохота и ругань снизу от реки и дикие вопли сверху слились, как сказал бы поэт, «в один протяжный вой».
Те, кто бросился в воду, не скрылись под водой; их торчащие несколько мгновений из воды ноги вызвали гомерический взрыв хохота у их товарищей, не успевших прыгнуть в воду. Вслед за хохотом раздалась ругань прыгунов, очумело стоявших по пояс в иле в то время, как с их плеч, головы и рук стекала черно-серая жижа.
То, что сверху казалось рекой, на самом деле оказалось небольшим пересыхающим озерцом, кусочком бывшего русла.
В это время, те, кто разделся в поле, не успев пробежать по покрывавшей склон траве и нескольких шагов, застыли на месте и истошно орали от дикой боли.
Темно-зеленая, «бархатная» трава на самом деле оказалась якорцом стелющимся (мы, по незнанию, называли эту траву «баранцом»), плоды которого, почти невидимые глазу, представляют собой крохотные шарики с длинными, острыми шипами.
Пацанов пришлось осторожно снимать с колючек, относить в безопасное место и помогать им вынимать колючки из ступней.
В следующем году нас отправили сначала на сбор винограда, потом на погрузку картофеля.
Как назло стояла мерзкая, мокрая, холодная погода. Виноград, грозди которого мы осторожно срезали и клали в большие корзины, были мокрыми, кисловатыми на вкус и почему-то очень грязными. Желание их есть отпало само собой. Вдруг прошел слух, что на соседней делянке виноград сладкий. В это поверили все и сразу. Масло в огонь подлил сам бригадир, неосмотрительно объявив перед началом работ следующее:
- Хлопцы, ягоду можно есть, сколько влезет. Просьба: относитесь к ней «з увагою». По возможности сохраняйте грозди такими, какими они растут. На соседней делянке виноград еще не созрел, туда не ходите. Узнаю, уши надеру.
Естественно, стали прикидывать, как бы на ту делянку попасть. Нас разделяла только полоса дороги, на которую въезжали телеги для погрузки ящиков или корзин. Но по этой дороге прохаживался сторож, нерегулярно, поэтому мы никак не могли высчитать, когда и сколько времени он будет отсутствовать, так как появлялся он внезапно и также внезапно исчезал. Мы разрабатывали наши планы, как на генеральное сражение, но всегда сами же находили в них изъян.
Все кончилось довольно прозаично. Видимо что-то заподозрив, или невзначай услышав, бригадир во время одной небольшой передышки из-за неожиданно хлынувшего дождя, когда мы сгрудились под навесом на краю делянки, вдруг сказал:
- До того, как начнем работать, выберите двоих хлопцев, которым доверяете. Они пойдут со мной на соседнюю делянку и выберут понравившиеся им грозди, срежут их и принесут сюда.
Выбрали Серегу Маслова и меня.
Мы срезали три самые крупные грозди цвета спелой вишни и принесли на общественный суд. Когда попробовали этот сорт, всем скопом решили, что наш виноград слаще.
Через неделю, когда мы убрали свою делянку, нас перевели на склад, грузить мешки с картофелем. В моей жизни это была первая встреча с «картошкой», но ничего интересного, кроме того, что иногда мы здорово уматывались к концу рабочего дня, не вспоминается.
На следующий год, а мы перешли уже в девятый, предпоследний класс десятилетки, нас, пятерых, самых крепких, как взрослых, отправили на соответствующие работы: сначала в качестве грузчиков на зерновом току, потом на копку силосных ям и, в заключение, на скирдование, т.е. на те участки, где требовался тяжелый, но неквалифицированный труд. Не скажу, чтобы это нас очень удручало, даже наоборот. Кормили на убой. По разным причинам перерывов было много и, если все же уматывались, то это было не часто. Чего ж еще желать?
Мы быстро обучились таскать на спине огроменные мешки с пшеницей. Главное было распределить груз равномерно по всей спине. Это удалось не сразу. Погрузчики, местные мужики, не церемонились и не выкладывали аккуратненько на спину мешок, как тебе хотелось, а просто кидали его на подставленную спину и орали: «Пошел!». И если мешок ложился сикось-накось, и тебя сносило влево или вправо – это уже была твоя забота, а не их.
В этой связи правильно подставлять спину под мешок стало задачей номер один, и мы с ней тоже довольно быстро справились.
Вскоре, однако, вместе с наступлением дождливо-пасмурной погоды, нас отправили копать котлованы для силосных ям.
В мокрой погоде, с точки зрения копки, есть свои прелести и недостатки. Прелести в том, что во время дождя не велось никаких работ, а недостатки - после дождя верхний, черноземный слой становился сплошной грязью, а нижний, глинистый, скользким и очень плотным.
Когда завершали котлован и работы велись на глубине около трех метров, а выкопанный грунт необходимо было в корзинах по приставной лестнице руками подавать наверх и относить подальше от края котлована, мы делились на две группы: трое оставались внизу, двое наверху. Из троих двое копали, один таскал корзины. Двое наверху подхватывали корзину, относили ее куда подальше и высыпали.
На втором котловане, когда мы уже были на приличной глубине, к нам повадился наведываться один мужичок и втолковывать нам, как правильно копать яму. Делал он это с самозабвением и в основном с помощью мата. И лопаты и кирку мы не умеем держать, и поубиваем друг друга, и корзины неполные, и расстояние от ямы слишком маленькое. Короче, все было не так, как надо.
Естественно в долгу мы не оставались и на «великом и могучем» посылали его, куда подальше. Но это его не останавливало. Скорее даже раззадоривало. Наконец он нам порядком осточертел
В тот день было пасмурно и накрапывало. Как обычно наш самозваный гуру, стоя на краю котлована, завел свою обычную шарманку. В этот момент двое наших подошли с пустой корзиной. Один из них протянул ее мужику. Но не успел тот взять ее в руки, как от мощного толчка полетел вниз прямо в наши подставленные руки. Пока он очумело вертел головой, мы быстро поднялись наверх, не забыв прихватить с собой лестницу. После чего расположились по периметру котлована и вежливо попросили его показать нам, как правильно копать, насыпать грунт, работать киркой и т.д.
А он после небольшой паузы вдруг разревелся. Это было настолько неожиданно, что мы оцепенели. И нам ужасно стало его жалко. Не говоря ни слова, мы спрыгнули в котлован и помогли ему выкарабкаться наверх.
Больше мы его не видели.
Едва мы начали рыть третий котлован, как нас перебросили на скирдование соломы. Дожди ушли и руководство совхоза, видимо, спешило убрать солому в скирды до новых дождей.
Нам раздали вилы, научили, как захватывать ими по возможности объемистый пук соломы и подавать его мужикам, которые ровно и красиво укладывали ее по краям скирды, придавая ей прямоугольную форму.
С близкого расстояния скирда, даже еще не достигшая своих предельных размеров, казалась огромной, а люди, стоявшие на уже уложенном краю, совсем крохотными. Сама скирда по форме напоминала пологий пандус, нижней точкой которого была земля, а верхней – ее уложенный край.
Пока внизу нас учили, как пользоваться вилами, со скирды спустились укладчики и сказали, что у них кончилась солома.
И тут мы позабавили всех присутствующих своим нелепым, как им показалось, вопросом:
- А мы что, вилами будем таскать солому наверх?
Посмеявшись вдоволь, они сказали:
- Сейчас сами поймете.
В это время послышался рев моторов и лязг гусениц, и мы увидели, что к скирде медленно приближаются два гусеничных трактора, таща за собой огромную сеть. При ближайшем рассмотрении видно было, что между нижним краем этой металлической сети, волочившимся по земле, и верхним находилось несколько распорок, державших сеть в строго вертикальном положении, что позволяло этому сухопутному неводу удерживать внутри себя изрядное количество соломы.
С помощью этой сети трактора, объезжая скирду с обеих сторон, потащили солому вверх по ее наклонной части. Вслед за медленно двигавшейся соломой сначала пошли укладчики и за ними отправились мы.
Если с начала нашей работы к нам и были претензии со стороны укладчиков, то спустя буквально два-три дня все пошло как по маслу. Однажды, когда мы все по обыкновению двигались вслед за медленно ползущей вверх соломой, раздался странный звук, как будто лопнула струна, с той лишь разницей, что звук этот был оглушительным. И вслед за ним вопль: «Тикайтэ!» Прямо на нас сверху, побросав вилы, неслись укладчики, некоторые из них скатывались вниз по обеим сторонам скирды, а за их спинами, как огромная птица на ходу расправляющая крылья, летела сеть.
Я, как и все, рванул вниз и вдруг провалился в какую-то щель. И это меня спасло. Потому что в это мгновение над моей головой со странным гулом пронеслась сеть. И вслед за этим наступила абсолютная тишина. Потом, едва послышались голоса, я попытался выбраться из щели. Но не тут-то было, что-то снизу крепко удерживало меня за ногу выше колена. И хотя боли не чувствовал, я запаниковал. Потом успокоился и стал искать причину своей странной обездвиженности. Оказалось, что в мои штаны чуть ниже бедра воткнулись чьи-то вилы и намертво пригвоздили меня к соломе. Позже это послужило поводом для многочисленных шуток, не всегда безобидных. Но я не обижался.
В ходе всех наших «школьных картошечных кампаний» мы естественно зарабатывали трудодни. Но ничего на руки не получали. Все заработанное шло в фонд покрытия расходов по организации выпускного вечера для наших очередных десятиклассников. И через год, в 1957, этими выпускниками стали