Свет в рассказах Владимира Миля — это реальный действующий персонаж. Иногда он такой резкий и яркий, что с непривычки может ослепить читателя, но ведь мы знаем: без света не бывает тепла, не бывает огня, не бывает неожиданных встреч и жарких объятий с незнакомой девушкой.
Возвращение
О том, что бабка умерла — узнал от соседей Ивановых. Перевел им денег, они и похороны организовали, и поминки, и с кладбищем разобрались. Андрей на похороны не поехал — на работе завал, и его могли дернуть в любой момент. Покойница отписала на внука все хозяйство. Да какое хозяйство там! Шесть соток и дом. У Андрея был свой таунхаус на Рублевке, и сарай под Александровым ему вообще не сдался. Покупатель нашелся сразу, дом выставили за символическую цену. Сделку назначили на завтра, с утра. Если повезет, то он успеет к обеду в офис. Решил ехать на машине. И зря.
Во-первых, пробки: ехал четыре часа, а во-вторых — дорога закончилась прямо перед деревней. Решил не рисковать. Припарковал машину и пошел пешком. Дико захотелось курить. На центральной площади нашел ларек.
За прилавком тупила в телевизор женщина, лет сорока, в синем фартуке и накрахмаленной синей шапочке. Крашеные пергидрольные волосы, яркая помада.
— Здравствуйте! — бодро сказал он, — мне «Давидофф» белый.
— Нет.
— А «Парламент» аква?
— Нет.
— А что-то нормальное есть?
— Нет.
— А что есть?
— Ничего. Завоз через два дня.
Он недовольно поморщился. Надо будет заехать на заправку, — подумал он, — заправиться и сижки купить.
— Заправка тут далеко, Дрюня! — весело сказала продавщица.
Андрей остановился. Уперся взглядом в женщину. Родинка на шее. Глаза серые. И бровки домиком.
— Танька?
— О, а я думала, когда узнаешь? Изменилась?
— Нет конечно, — соврал он.
— А ты вообще ни капли. Ну распух только…
— и полысел… — добавил он.
Танька была его первой женщиной. Когда он приехал после девятого класса к бабке в деревню, Танька его совратила сначала, а потом соблазнила. В школу он вернулся мужчиной.
Дверь в доме была заперта. Вспомнил потайное место. Отогнул половицу на крыльце — нащупал ключ. Как будто и не уезжал.
Зашел внутрь. Пахло больницей. На стене, напротив печи, желтели вырезки из журналов — «Дюран–дюран», «Металлика», «Эйси-Диси»… Обычно он ночевал за печкой. «Как сверчок», — шутила бабушка. Там было всегда тепло и сухо.
Он подошел к печи, засунул руку под сбитый кирпич. Поковырялся. Вытащил из-под кирпича пачку «Примы». Он удивился, что за и тридцать лет никто так ее не нашел. Открыл пачку, достал папиросу. Пригляделся — увидел, что с внутренней стороны пачки аккуратным мелким почерком было написано: «Анрюша! Еще раз увижу, что куришь — маме с папой расскажу! Бабка Зойка». Размял пальцами папироску. Улыбнулся. Закурил.
В дверь постучались, и, не спрашивая разрешения, внутрь ввалился сосед Иванов-старший и затараторил.
— Здоров! Мне Танька сказала, что ты тут. На могилку глянешь?
Делать было нечего. Пойти было неприлично.
Кладбище пряталось в березовой роще, на краю поля. Слева, но чуть дальше, с другой стороны поля, стоял такой же березняк. Там схоронили коров, заболевших чумой. Целое стадо. Многие путались и сначала шли к чумному березняку. Потом могильник обнесли колючей проволокой, а человечье кладбище проросло крестами. И все перестали путаться.
Иванов достал флягу.
— Ну что Андрюша. Помянем твою бабку. Зойка хорошей женщиной была.
Андрей сделал вид, что выпил. Ему было нельзя — вечером за руль.
— Эх Зойка… — продолжил захмелевший Иванов. — Ух, погуляли мы, когда молодыми были. Может, ты и моим внуком мог бы быть. Я тогда в армию ушел. А тут и твой дед подвернулся. Он еще тем е***ем был. Ну Зойка и слабину дала, ребенка понесла от него и замуж выскочила. Я возвернулся с армии. Деда твоего покалечил — в тюрьму угодил. Потом с этой статьей нигде не мог устроиться. Дрянь она твоя, бабка была. Слаба на передок была. Точно дрянь! И дура! Бл**ь! Давай еще по одной. Помянем Зоюшку… А ты чего не пьешь?
Иванов заметил, как Андрей сачкует. Андрей сделал глоток. Закусил ловко поднесенным огурчиком. Автоматически опрокинул стопку до дна.
Стало хорошо на душе. Выпили еще по одной. Стемнело.
Позвонил покупатель. Просил извинить. Клятвенно заверил, что завтра с утра точно приедет. Андрею стало жаль потраченного времени. Выпили еще.
После водки захотелось поесть. Поплелся в ларек. Купил кружок краковской колбасы, половинку буханки.
— Чо, так в сухомятку и будешь? — жалостлива посмотрела на него Танька, — у меня борщец со сметанкой. Жареху могу замутить.
— Приглашаешь?
— Ага. Щаз. Я к тебе занесу. Только печь растопи. Чтоб разогреть.
— А к тебе нельзя, что ли?
— Ко мне нельзя.
— Муж, что ли?
— Объелся груш.
Андрей еле растопил печь. Он привык к жидкости для розжига. Забыл отодвинуть заслонку и дым повалил в дом. Распахнул окно. Дым начал уходить на улицу. Нашел в трубе заслонку, старую сковородку, отодвинул ее — и тяга пошла. В окно заглянула Танька.
— Дрюнчик! — она сверкнула бидонами— Принесла!
Как же это было вкусно! Борщ таял во рту. Жареха из картошки, сала, яиц и колбасной разносортицы шкворчала на сковородке. Танька смотрела на него, как он ест. Разглядывала. Узнавала и не узнавала одновременно.
— И что, ты тут, — жуя спросил Андрей, — так и живешь?
— Живу не тужу. После школы никуда не поехала, сначала на ферме, пока она работала, потом в столовке посуду мыла, ее тоже закрыли, теперь вот в магазине — его не закроют.
— А муж чего?
— Безмужняя я.
— А почему к тебе нельзя?
— У меня дети. Спят сейчас.
— Деети! — протянул он.
— Мальчик и девочка.
— А что муж?
— У меня двое мужей было, один блядовать начал, а другой бил. Не терплю я этого.
— То есть ты свободна?
Андрей разомлел от еды и самогонки. Положил одну руку ей на коленку…Она не отодвинулась. Он залез глубже… там было тепло.
Она смело смотрела на него. Совсем не смущаясь.
— Погоди.
Он зашла за занавеску. Разделась. В лунном свете он увидел ее силуэт. Крепкий, ладный.
— Заходи, — шепнула она.
А потом, лежа на кушетке, они курили «Приму». Пускали кольца. Туманные летающие тарелки медленно уплывали в окно.
— Танька. А ты помнишь, как мы во дворе котенка хоронили. Ну ты его подобрала, его грузовик сбил. Мы пытались его выходить, а он все рано сдох. Я еще камень притащил на могилку.
— Помню. Он был черный, с белым пятнышком на мордочке.
Андрей, резко вскочил, и как был, голышом, прыгнул через распахнутое окно во двор. Поросший мхом камешек нашел быстро.
— Нашел!!! Нашел!!! — крикнул он. — Нашел, Танька! — Тут! Котенок наш тут!! Офигеть! — Он обернулся.
Танька выглянула в окно. Подперла рукой подбородок. Крепкие груди легли на подоконник. Она ласково смотрела на него и улыбалась. Танька, такая родная, близкая! Он замер. Его вдруг пронзила простая и ясная мысль — что это и есть, наверное то, что называется родиной. И эта голая Танька в окне, и ее счастливая улыбка, и заросшая могилка у забора, и эта ночь — это все было настоящее, первородное и на всю оставшуюся жизнь! Андрей подошел к окну. Привстал на цыпочки. Дотянулся до ее губ. Поцеловал. А потом она его. Они целовались. Долго-долго. Как когда-то давно. В девятом классе.
С утра приехал покупатель. Он был похож на почтальона Печкина. Усы и ушанка набекрень.
— Извините. Я вчера не доехал, — он протянул бумаги, — все подготовил, распишитесь.
Андрей удивленно посмотрел на бумаги.
— Не буду.
— Как не будете? — растерялся мужик.
— Не хочу. Аванс верну. Но не буду. Не могу. Понимаете?
— Почему? — возмутился Печкин.
— Потому что я тут котенка похоронил.
— Какого котенка?
— Черненького, с белым пятнышком на мордочке.
Светлая проза Владимира Миля. Часть первая
Светлая проза Владимира Миля. Часть вторая
Светлая проза Владимира Миля. Часть третья
#современная проза #современные писатели #рассказы #литература #формаслов