К вечеру курсанты пятого курса вернулись с учебного полигона. Вадим виновато взглянул на взводного:
- Товарищ старший лейтенант!.. Пять минут.
Старлей Захаров нахмурился: был курсант как курсант, а теперь в глазах так и светится бестолковая какая-то задумчивость… Вот, пожалуйста: в руках у Аверина – букет полевых ромашек. Как будто взвод не с учений вернулся, а с прогулки. Когда успел собрать?.. Выходит, и на полигоне только про жену и думал. Смысл жизни – сбегать в увольнение, к Викуле своей. Старлей сдержал усталую улыбку, рукой махнул. Но брови свёл строго:
- Курсант Аверин! Ровно пять минут, – до построения.
Вика обняла мужа, потом отклонилась:
- Весь пылью пропитался! Даже волосы! – Рассмеялась, кивнула на ромашки: – Аверин, это мне?.. Когда ж ты научишься выбирать цветы! Таким женщинам, как я, бурьян не дарят, Вадик. Это у вас в деревне уместным было. Привыкай к тому, что ты офицер, а я – офицерская жена!
Вадим поцеловал Вику, улыбнулся:
-Я ж пока ещё курсант. Викуль, я не выбирал… Там нет других. А эти – сразу за полигоном растут. Смотри, глазастые какие! И лепесточки…
Вика насмешливо перебила:
-Да не тряси ты пылью, я только из душа!
- Викуль! Мне так захотелось – цветов для тебя. – Вадим слегка покраснел: – Для вас. Я там всё время думал… что, наверное, это девочка. У нас будет девочка, – как у Маринки.
Вика старалась скрыть неожиданную растерянность, отбросила за спину тяжёлые влажные волосы:
- Вадим!.. Мы же говорили, – нам ещё рано думать о ребёнке. Ну, какой отец из курсанта!
А в Вадькином голосе вздрогнула затаённая нежность:
- Вика… Викуль, он же есть уже, наш ребёнок. А когда родится, я лейтенантом буду, – как положено. Так что у нашей дочки отец не курсантом будет, а офицером.
Словно спасаясь от Вадькиного счастья, от своей растерянности, Вика жёстко сказала:
- Какая дочка, Вадим. Я позавчера аборт сделала.
Вадим ещё улыбался, а ромашки упали к Викиным ногам… Вика отступила, а он шагнул к ней. И оба замерли: ромашки хрустнули под запылёнными сапогами Вадима…
Женатые курсанты последнего курса могли жить уже не в казарме, и Вадим с Викой снимали маленькую квартиру рядом с училищем. А сегодня ночью Аверин остался в казарме. На ужин не пошёл, после вечерней поверки молча лежал с закрытыми глазами.
А утром в совершенном отчаянии прикусывал губы, ругал себя, на чём свет стоит: Вика… Викуля… Смуглое личико её побледнело, – это же так страшно: аборт… Как страшно ей было решиться на это! Вика, Викуля… Значит, не верит Вика, что он, Вадим, её поддержка и защита…
Еле дождался вечера. Ему казалось, что Вика ушла… Прибежал домой, осторожно открыл дверь. Перевёл дыхание: Вика сидела над своими конспектами, даже глаз не подняла. Вадим обнял её плечи:
- Викуля, давай я ужин приготовлю. Я быстро, сейчас картошку почищу…
А ночью тихо целовал её волосы:
- У нас всё хорошо будет…
… Валерий курил за калиткой, – Маринка смотрела в окно, как вспыхивает огонёк его сигареты. Счастливо прижимала ладони к пылающим щекам. И… не выходила. Про Настеньку ему нельзя было рассказать… а слова его – те, что он Полинке Андросовой насмешливо бросил: жизнь за кого-то доживать, чужую девчонку растить?.. – до сих пор в сердце болью отзывались.
А он приходил, – каждую ночь, если случалось, что они в первую или во вторую работали. Марина ложилась в постель, закрывала глаза, – строго заставляла себя спать… а сама металась в сладком жару, вспоминала, как он… Всё же не выдержала, тихонько поднялась, ещё раз в окно взглянула… Коленки счастливо подкосились, – огонёк так и вспыхивал, а время – к рассвету… Прислушалась к Настенькиному дыханию, одеяльце поправила. Вышла на крыльцо, не помнила, как до калитки дошла,– самой казалось, что ноги её земли не касаются. Упала в Валеркины руки. А он нашёл её губы… И – до остановки дыхания.
- Маринка! Мариша, Мариночка!.. Соскучился как по тебе… Минуты нет, чтоб о тебе не думал… Мужики в забое смеются, Волошин ругается, – что слов никаких не слышу…
Поднял Маринку на руки, понёс туда, где огороды к Донцу спускаются. Покачивался донник жёлтыми верхушками, сладковато дышал… А им казалось, что и полынь этой ночью сладкая.
Бывало, с Любаней … Вроде красиво, – когда её всю укрывают рыжеватые волосы…Или – когда у Дашки под футболкой медленно и тяжело, беззастенчиво перекатывается грудь… А днём и не вспоминал, – ни Любаню, ни Дашку, ни Анютку Соломахину, ни Варьку Останину из Дубравки. А к Маришке тянуло так, что задыхался без неё, как без воздуха. Маринка неумелой и робкой нежностью отзывалась на его безудержные, бесстыдные ласки, а он хмелел, – быстро и счастливо, как от земляничной настойки. Чтоб так захмелеть от Дашки, надо было выпить пару-тройку стаканов самогонки… А потом и не надо ничего, – поспать бы…
А Марину хотелось целовать целую ночь, – всю, до маленьких пальчиков на ногах. Хотелось прижимать её к себе, – чтоб не замёрзла, когда перед рассветом Донец неслышно вздохнёт ласковой прохладой.
- Маринка! Давай распишемся. В общем, замуж за меня ты теперь должна выйти, – серьёзно и строго объяснял Полухин.
Маринка замирала от такого желанного счастья:
- Должна?
- Раз случилось у нас с тобой, – значит, должна.
Маринка приподнималась: полынь неслышно отряхивала росу, не давала забыть про горечь:
- А… Любка, Даша… Варька, Анютка? У тебя ж с ними… тоже случалось?
Валерка прикусывал горьковатый стебелёк, хмурил брови:
- Первым я у одной тебя был. Потому и должна, – замуж.
- Ой, Валер… бежать мне надо. Малышка обычно просыпается в это время… а меня нет.
Валерий задерживал её руку в своей. Марина качала головой:
- Не скажу, Валер. Не спрашивай.
И убегала.
Днём Валерий заходил к Аксёновым. Подхватывал на руки Настеньку. Сердце обрывалось: он осторожно кружил малышку, она смеялась… а в тёмной синеве её глаз так и не таяла неясная, горестная обида… Уже не одну куклу принёс Валерий Маришкиной девчонке. Настенька радовалась, серьёзно и заботливо причёсывала кукол, укладывала их спать… Валерий с тайной надеждой смотрел в её глаза, – нет, не таяла эта обида…
Как-то Валерий помогал Маринкиному отцу ремонтировать старенькую «Ладу». Улыбнулся:
- Да она, Михалыч, ещё побегает! Ты зря её списал!
Алексей Михайлович согласно кивнул:
- В выходной смотаемся на Донец, попробуем. Кум говорил, окуньки отлично идут. И голавлики.
Присели на скамейку у колодца, закурили. Аксёнов вприщур глянул на Валерия:
- Ты, никак, ко мне в зятья набиваешься.
Полухин за сигаретным дымом скрыл смущение:
- А что?.. Маринка ж у тебя не замужем.
- Не замужем. Ну, и за тебя я её не отдам.
Валерка вспыхнул:
- Что так, Алексей Михайлович?
Аксёнов вздохнул:
- Дочку жалко. Вижу, тяжело ей одной, с малой. Им, бабам, хочется, чтоб плечо надёжное рядом было. А на тебя – какая надежда! Ты по ночам камешки ей в окно бросаешь, чтобы вышла,– не видел я, думаешь… И малая наша привыкнет к тебе. А ты ж – шалопут. На днях Любаня Калмыкова с Дашкой Курушиной – посреди посёлка прямо – скублись, как те курицы… Спорили, к кому ты после второй ночевать придёшь… А ты, небось, вообще в Дубравку, к Варьке Игониной, подался.
- Не ночевал я у Варьки… И к Любке давно не заходил.
Аксёнов поднялся:
- Не морочь Маришке голову. Жених ей нашёлся, – не мешай, может, сладится.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»