Снежок ложился на землю ровным пушистым слоем. За плотными облаками солнца не было видно совсем. С полной корзинкой пирогов Наталья стояла, облокотившись на забор. Хозяйская собака что-то тихо рявкнула себе под нос, затем, узнав в гостье старую знакомую, повиляла хвостом и снова залезла в будку.
- Никитична! – крикнула Наталья погромче, чтобы хозяйка наверняка услышала. Дверь отворилась.
- Чего как неродная стоишь? Особого приглашения дожидаешься? Проходи давай.
Наталья прошла по двору, потрепала по холке Жучку, угостила ее ватрушкой и вошла в дом.
- Ставь чайник, я с гостинцами.
- Гостинцы – это хорошо, это я люблю. Ты за новостями или с новостями?
- Про то, что Федька с женой помирился, слышала?
- Да слышала уже.
- Тогда за новостями, - сказала Наталья. – Твоя постоялица-то к чаю выйдет?
- Она до магазина прогуляться пошла.
- Так, наверное, и лучше. Рассказывай.
- Да что рассказывать? Всё как обычно. Цветы дарил, ухаживал, говорил, что любовь неземная. А как до дела дошло – всё реже стал появляться. Деловой стал весь. Ну, она к нему пришла, к стенке приперла. Мол любишь – женись.
- А он?
- А он сказал, что другую встретил.
- А она?
- Развернулась и домой. А там в городе ни огорода, ни кур, ни кролей, ни снег чистить не надо, ни печку топить. Вот и взвыла в четырех-то стенах от тоски.
- А к тебе как попала?
- С дочкой моей она работает. Услышала, как мы по телефону разговаривали про хозяйство. Подошла, расспросила. Как узнала, что я тут одна живу, так прямо-таки взмолилась, чтобы дочь мне позвонила и попросила комнату сдать. А я-то что? Разве против? И компания, и помощница, и деньги в дом.
- И то верно.
- А вот и страдалица наша идет, - заметила Никитична, ткнув пальцем в сторону улицы.
Наталья повернулась к окну.
По дорожке к дому спешила тонкая фигурка в светлой пуховой курточке. Дверь скрипнула и, впустив в комнату холодный поток воздуха, вошла Катя.
- Здравствуйте, - быстро сказала девушка и попыталась прошмыгнуть в комнату, но Никитична кормой перегородила ей дорогу.
- Ты чего это опять в слезах? Только ведь вчера улыбалась!
И тут Катерина заплакала. По-настоящему разрыдалась. Ошарашенная хозяйка застыла на мгновение с глазами-плошками, а потом сгребла щуплое тельце в охапку.
- Ну-ну, полно, деточка, - приговаривала она, поглаживая постоялицу по спине. – Не реви. Таких у тебя ещё сто будет.
- Не надо мне больше таких, - захлебываясь слезами, простонала Катя.
- Ну, не таких. Других. Хороших. Что ж ты снова-то по нему плачешь?
- Я шла из магазина и мне так хорошо было, так всё равно! А потом вдруг само собой вспомнилось…
- А хочешь больше о нем никогда не вспоминать? – спросила Наталья.
Катя повернулась к гостье, и Никитична выпустила девушку из объятий.
- Это как? - спросила Катерина.
- Точно не скажу, но могу отвести тебя к тому, кто умеет избавлять от сердечных болей, - ответила Наталья.
Никитична подбоченилась.
- От сердечных болей – это хорошо. Только вот ещё наказать бы поганца, чтоб неповадно было девок портить! Жаль Матрена такое не делает.
- Матрена не делает, - согласилась гостья. - А вот Клава, думаю, сможет.
- Твоя правда, - кивнула Никитична.
- Так что? Пойдешь?
Катя раздумывала всего секунду.
- Пойду. А когда можно?
- Да хоть сейчас.
***
Когда Наталья с Катей добрались до дома Клавдии, вьюжило уже вовсю. Снег летел в лицо, забивался под ворот, норовил пощекотать ноздри и набиться в рот. В доме на самом краю деревни горел свет.
- Нам сюда.
Катерина послушно подошла к калитке.
- А как позвать хозяек? – спросила было она, но тут дверь отворилась, и молодая женщина, чьи темные волосы тут же разметал ветер, поманила их рукой внутрь. Катя узнала свою новую знакомую.
- Ты иди, - сказала Наталья. – Тебя там примут. Ничего не бойся. Не обидят.
- А вы? – испуганно спросила та.
- Я там только мешаться буду.
Женщина помахала Клавдии, развернулась и зашагала в обратную сторону.
Колеблясь, в сомнениях, Катерина посмотрела ей вслед и отворила калитку.
- Заходи скорее, весь дом выстудим, - крикнула Клава.
Она впустила девушку и помогла той снять пуховичок, снова отметив на руке девчонки дорогие часы. Клавдия такие себе позволить не могла. Из комнаты вышла Матрена. Осмотрела гостью, качнула головой.
- Катя, это Матрена, моя мать. Она ведающая.
- И вы заранее знали, что я приду? – спросила девушка, недоумевая.
- Не знали, - ответила ей Клавдия. – Но в деревне тайны держатся недолго. Особенно если ты новенькая. Про тебя всем интересно было узнать. А когда до меня слухи дошли, что тебя обидел кто-то и ты рыдаешь целыми днями, я сама попросила Наталью тебя к нам привести. Если согласишься. И вот ты пришла.
В это время Матрена по обыкновению разливала чай, и в комнате запахло травами и летом.
- Ты присаживайся, - предложила хозяйка.
Катя аккуратно приземлилась на краешек табурета.
- Вы правда можете сделать так, чтобы я всё забыла? – спросила она.
Матрена нахмурилась и села напротив. Своим цепким взглядом она уставилась Кате прямо в душу, и та, хоть и не собиралась, заговорила.
- Знаете, он ведь просил у меня ребенка. Говорил, что хочет, чтобы у него были мои глаза и улыбка. А потом вдруг перестал звонить. На мои сообщения отвечал через раз. Приехать отказывался под разными предлогами. Я сразу поняла, что у него другая. Отпустила бы. Поплакала, но отпустила. А потом узнала…
- О ребенке, - сказала Матрена.
- Да. Знаете, я ведь надеялась, что это недоразумение. Он ведь всё время говорил, что просто очень занят. Что нашел какую-то работу. Нелегальную. И что-то ещё говорил, но думаю, это всё были просто отговорки. В конце концов, я взяла и приехала к его дому, и села у подъезда. Решила, что пока не увижу – не уйду. И дождалась. Сказала, что сбылось то, о чем он меня просил, - девушку никто не перебивал и она, изливла своё горе: - А он стал говорить, что у него детей быть не может, что он жил с какой-то женщиной и – ничего, что я лгунья. Я оправдывалась, ревела. Просила поверить. Он обозвал меня скелетом. Хотя раньше говорил, что нравятся худышки. Я тогда, наверное, с ума сошла: пыталась повиснуть у него на шее, вцепилась в него. А он меня толкнул. Я перелетела через ограждение. Упала в грязь. И он тогда посмотрел на меня так презрительно, словно я сама и есть – грязь. И сказал, чтобы избавилась… избавилась от малыша.
Черной тенью Клава стояла в углу и слушала исповедь девчонки. Внутри у нее клокотал гнев.
- Но мне не пришлось, - с трудом сдерживая слезы, выдавила из себя Катя. – Всё ушло само. Потом таскалась по больницам, пила лекарства. И ничего не хотела. Иногда я думала… всякое, знаете? А потом вдруг услышала, как коллега говорит по телефону с матерью. Ну, и как-то решилась приехать, сменить обстановку. И людей. Не могла больше смотреть в глаза тем, кто видел меня с ним. Когда спрашивали, как у Дани дела, я могла просто разрыдаться и выбежать, как ненормальная.
- Соболезную, - выдавила Клавдия.
- Не нужно меня жалеть, я жалости не заслуживаю. Я ведь всё ещё не могу забыть и отпустить его. После того, что он сделал, всё ещё люблю. И себя за это ненавижу.
- Это не твоя вина, - снова подала голос Клава. – И я не жалею тебя. Жалость – плохое чувство, низкое. Жалеть – значит считать себя лучше, выше других.
- Тогда, может, я и правда заслуживаю жалости, - понуро ответила девушка.
- Нечего тут сырость разводить! – прервала их Матрена. - Клава, а ну принеси воды похолоднее. Легкую остуду ей сделаем для начала. Ты уже в этом деле опытная…