В его профиле на сайте знакомств было написано, что он ироничен, не любит сентиментальности, но готов к самым серьёзным романтическим отношениям. Также там говорилось нечто про открытие метафизических горизонтов. Юле было сложно понять, что молодой парень Антон, анкету которого она избороздила жадными взорами вдоль и поперёк, точно имеет в виду. Было только понятно, что речь идёт не о квартире и не о семье.
После долгой переписки, в которой Антон представлялся очень элегантно мыслящим молодым и энергичным человеком, они решили встретиться. Это было интересно ещё тем, что они решили специально не обмениваться фотографиями, чтобы до конца, то есть до первого свидания и начала более серьёзных отношений, сохранить таинственный романтический ореол, в котором воображение могло бы сыграть даже какую-то для них самих облагораживающую роль. По крайней мере, так пояснял смысл этого условия Антон.
И вот, в светлый день заканчивающейся весны, они сошлись на аллее у набережной одного из городов европейской части России. Им показалось, что всё уже было заранее предопределено в каком-то вселенском механизме, управлявшем людскими судьбами. Им надо было только взять это стечение обстоятельств как дар и наполнить его смыслом и любовью.
- Ты веришь в предопределение? – спросила Юлия, держа Антона за локоть.
Они смотрелись странно и очень интересно. Не как влюблённые, а как пара статных супругов, у которых за спиной уже есть некоторый опыт совместной жизни или даже дитя, которое они доверили подруге или чьей-то матери, чтобы выйти на минутку в мир свободными. Но так получилось, что они собственно так себя и ощущали. Никакой робости в их словах и движениях не было. Только, может быть, излишняя сдержанность в выражениях у Антона.
- Я верю в выбор, преопределённый судьбой, Юля, - ответил он. – Мы идём с тобою и думаем, что это судьба нас свела. Но мы можем сказать, согласившись друг с другом, нет этому подарку судьбы. В каком-то смысле наша жизнь состоит из таких судьбоносных решений, в которых мы только и можем сказать «да-да» или «нет-нет».
В лице же Антона было что-то каменно-угрюмое, будто жил он не в двадцать первом веке, а только что вышел из пещеры, причесался и надел свой незамысловатый, но элегантный костюм. К тому же неухоженная его бородка выдавала в нём консерватора и сторонника не смотреть на моду и вообще на современность.
- А остальное? – упредила развитие мысли Антона Юля.
- А остальное в нашей жизни от лукавого, - произнёс само собой разумеющуюся фразу Антон и тяжело захохотал, будто видел, как черти отплясывают на их жизни какой-то странный изворотливо-похотливый канкан.
Всё после этого смеха перевернулось и в Юле, и в окружающем, будто на него легла какая-то обнажающая своим покровом мгла. Это было первое, что не понравилось ей. Его тяжёлый смех. Ведь в переписке в сети он всегда шутил очень элегантно, с иронией. Действительно, в его профиле было отмечено насчёт иронии, но пока она решила отложить этот вопрос и наблюдать, что выйдет дальше. В конце концов, смех в человеке хоть и очень его характеризует, не самое важное. «Надо посмотреть ещё»,- подумала она.
Но Антон теперь был безмятежен. Наконец, они остановились у каменного парапета, свисая с которого можно было закружить голову течением реки. На них смотрел весь мир. Дома на противоположном берегу ждали, но очень терпеливо и не торопя влюбленных. Понимающий всё паровоз издал гудок и начал свой ход, оставляя их одних среди этого города. Казалось, сами небеса, проникая через весь город до самой земли, замерли в ожидании, благословить ли их. Юля доверительно положила свою голову на плечо этому потусторонне серьёзному юноше. По нему же было видно, что он всё это время мыслит о чём-то непосредственно связанном с ними, но чему нет названия. Это очень завораживало Юлию, хотя пока что он ничем не выдавал хода своих мыслей и их подлинного предмета.
Под стук колёс развевалось лёгкое платье Юли, Антон залюбовался этим, но как-то особенно чисто. Казалось, времени больше не стало. Ушла куда-то и кокетливость, и в эту минуту их даже не мучило нисколько томление плоти, от которого они испытывали неимоверные муки ещё при переписке. Всё было ясно. Надо было только сделать выбор, сделать один шаг, сказать одно слово. Но Антон, который мог бы сейчас всё решить, молчал, а Юля не торопила его. Всё будто замерло в ожидании. Даже изнывающий в конце дня продавец мороженого в клоунском колпаке и с носом, до этого суетившийся о том, как бы ему удобней устроиться на стуле, вдруг притих.
Они ещё что-то болтали, со смехом вспоминая свою переписку, осторожные полунамёки в общении и романтику таинственности, которой они окутывали свои образы друг для друга, когда на другой стороне аллеи, ещё далеко, показался человек в коричневом, невероятно скучном костюме и фетровой поношенной шляпе. Шаг его был медленным, как у дряхлого старика, но в этом шаге как будто сосредоточилось непонятное уму древнее послание. Оно было под стать шелесту листьев на клёнах, уходящих вдоль тропинки к небосводу, на котором по-весеннему весело светило солнце.
Они стояли прямо поперёк тропинки и смотрели друг на друга со светлою надеждой. Но по мере приближения их вниманием всё больше овладевал пожилой мужчина в шляпе. На полпути он достал трубку, уже набитую табаком, поднёс спичку и, остановившись, стал её раскуривать.
- Так ты любишь меня? – будто испугавшись чего-то, спросила Юля, вся вытягиваясь навстречу долгожданному и очевидному «да».
Сердце её трепетало ужасно. Она не знала и не видела больше ничего, кроме его полуосвещённого лица и слепящего света солнца. Антон проникся этим моментом и замер. На устах его сложилось заветное «да». К нему бы он присовокупил сейчас тысячу эпитетов для неё, долгожданной, с которой он так долго, замирая, переписывался.
Шляпник же, раскурив достаточно трубку, продолжил свой непоколебимый и неспешный шаг. Антон, чуть взглянув на него, вернул свой взор Юлии и, осекшись, тускло произнёс «да, люблю»… И стал снова смотреть на шляпника. Юля же, услышав желанное, хотела радостно броситься Антону в объятия и заплакать от радости, но почувствовала, как на неё с реки дохнуло холодком. Она поёжилась и вышла странная заминка. Она поёжилась ещё раз, взглянула на Антона и стала смотреть туда же, куда смотрел он, на шляпника.
Он всё так же шёл, а они в тишине смотрели. Продавец мороженого стал усиленно, неестественно выворачивая шею смотреть в небо, будто ждал сигнала или какого-то знака, который могли дать только птицы или ангелы.
Ничего не происходило – только старик продолжал идти. В его глазах светилось потустороннее озорство. Оно не относилось к чему-то конкретному, но будто охватывало собой всё мирозданье, будто этот город, природа, вся красота момента были дешёвым аттракционом, пойти на который могли только одни плебеи и дураки.
Антон подумал, что это сам дьявол, хотя тот не промолвил ни слова, а только стал отвратительно и мертвенно, будто застылой смеющейся гримасой покойника, улыбаться молодой паре. Синева его искривленных губ как отсвет забытого потустороннего мира тревожно язвила в самое сердце.
В какой-то момент Антон почувствовал всем телом заразительность этого озорства и увидел его, как озаряющую искру. Как молния в сознании Антона вдруг вспыхнуло воспоминание-интуиция о себе не сбывшемся, которого теперь он почти и не знает. Оно охватило всё его существо, своим невообразимым внутренним могуществом обратив прошлую жизнь в подобие тараканьих бегов, направляемых рукой безмозглого забавника. Самого себя он увидел сгустком мерцающих вялых и сонных желаний среди множества других подобных белёсых сгустков-светлячков, в пароксизме довольства плывущих к краю вселенской выгребной ямы.
Юля стояла, приняв самую что ни на есть романтическую позу, положив голову на плечо Антону. «Хулиган, даром что старик» - подумалось ей. Но внутри прошёл холодок. Ей было непонятно всё происходящие и хотелось, чтобы и старик, и его трубка со шляпой, и неудовразумительный продавец морожёного исчезли, как дурной мираж.
Из-за дерева вытягивал шею неведомый зверь, устало пялясь в поднебесье. От него окончательно закружилась голова, но всё это стало восприниматься Антоном, как должное. «Если весь мир – это бред и издёвка, то логично и закономерно абсолютно всё» - подумалось ему.
Всё самое важное было сказано, пока старик проходил, и молодая пара, взявшись за руки, продолжила путь. Антон вдруг взглянул отстранённо и холодно на Юлю и перестал понимать, что же они делают. Изнутри стал подниматься смех. Её мягкая желанная плоть, в которую он до этого впивался глазами, как в бездну, стала вдруг чужой и нелепой, а губки – до смешного наивными в своём ожидании любви.
Холод от Антона Юля почувствовала мгновенно, но они по-прежнему шли и шли, держась за руки. Отравленный взгляд её блуждал по аллее в поисках убежища от своих мыслей. Фальш момента обнажалась всё больше и больше. Аллея не кончалась, и Юля осознала, что они расстанутся.
- Юля, я хочу объясниться. – Начал Антон и они расцепили руки. – Я буду плохим тебе мужем. И вообще слишком погорячился, решив встретиться. Дело в том, что в данной метафизической ситуации брак был бы только ловушкой. Так вот мне кажется сейчас. Согласись, что при таком сомнении с моей стороны нам лучше прекратить наши отношения. Да ведь и тебе ли будет хорошо. Ведь меня в этом мире интересует вовсе не счастье. Тем более что оно не зависит от внешних причин.
- Что же тебя интересует тогда?
- Иные миры. Точнее, то, как они присутствуют здесь. Ты посмотри!
Антон неопределенно указал рукой, кажется, на всё, что было перед их взорами.
- Ну, если ты сомневаешься, то, конечно, не будем. – Согласилась спокойно Юля, но почувствовала, что в ней что-то окончательно надорвалось.
Они ещё о чём-то разговаривали. Юля делала непринуждённый вид, будто всё было, как раньше. «Он всегда был безумным?» - спрашивала она себя. Её полоумный суженый же, казалось, продолжал говорить только для того, чтобы никто не увидел, что он бредит.
Они дошли до остановки. Антон посадил Юлю и, как только она отъехала, стал изумляться своему безразличию. И чем больше он пытался узнать его причину, тем больше обнаруживал его тотальность. Не было ни сожаления о случившемся, ни малейшей жалости к расстроенной Юлии. Кристально ясное ощущение необходимости свершившегося, однако, не давало и даже тени радости, чувства удовлетворения или облегчения. Как будто сердце стало углем, в котором тлел огонёк его новоприобретенного безумства.
На людях лежала печать обречённости и завороженности, будто они следовали по уже заранее заданным кем-то маршрутам. Антон долго наблюдал за тем, как они, не поднимая глаз, уверенно идут, едут, бегут, пересекая друг другу дорогу, сталкиваясь и идя в ногу. Эта жизнь, это кипение и городской гомон были, как чей-то случайно подсмотренный дурной сон.
Осмотревшись, как потусторонняя всему живому птица, Антон, ссутулившись, пошёл. Где-то в стороне, в толпе мелькнула коричневая фетровая шляпа, она замерла, а потом двинулась вдаль, в сторону заходящего солнца, и затерялась в людском потоке.
Михаил Сеурко