В 1928 году в “Смерти Вазир-Мухтара” Юрий Тынянов писал про события столетней давности:
“На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось…”
Тынянов говорил о разломе между людьми александровой и николаевской эпохи, о катастрофе декабристов. Но эта трещина шла шире, дальше — Александр и декабристы были плоть от плоти ещё прежнего, XVIII века. При всей их чувствительности и романтизме, умы их находились в эпохе просвещения, были погружены в веру, что разумные рациональные действия способны привести к всеобщему благу; что и весь мир может быть настроен, как отлаженный механизм. И бог, как часовщик в масонском фартуке, заводил его с музыкальным звоном.
В этом был и цинизм, но по-своему невинный. Как бог настраивал мир, так и человек мог настроить человека, запрограммировать его на мир, войну или любовь. Любовь стала наукой, как у Овидия. Но в следующем веке Пушкин писал младшему брату Льву:
“Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия”.
К наивному рацио прошлого новое столетие отнеслось со скеписом. Чистый разум, устремленный к свободе, не работал; в дело пошли трезвый расчет и инстинкт выживания. На рассвете “долгого XIX века” французская, американская революции не породили всеобщее благо, а лишь выявили войну множества механизмов, борьбу за существование между видами и классами. Об этой вселенной как фабрике-битве каждого с каждым писали столпы XIX века Дарвин и Маркс. Но перспективу отдельного живого, страдающего, чувствующего человека понятнее, ближе дал Чарльз Диккенс — и подытожил вслед за ним в 1914-м, последнем году “долгого XIX века”, Осип Мандельштам:
“В конторе сломанные стулья,
На шиллинги и пэнсы счет;
Как пчелы, вылетев из улья,
Роятся цифры круглый год.
А грязных адвокатов жало
Работает в табачной мгле —
И вот, как старая мочала,
Банкрот болтается в петле
На стороне врагов законы:
Ему ничем нельзя помочь!
И клетчатые панталоны,
Рыдая, обнимает дочь...”
***
Больше о Долгом XIX веке говорим на курсе лекций Константина Михайлова в сообществе Таким Путем.