Представьте себе губернский город N. Разумеется, провинциальный. Ничего обидного. Административный факт.
Текст Михаила Дряшина
Предположим затем, что мятежная губерния вдруг решила отделиться от империи и ей это удалось. Город N стал столичным. Там ничего особо не изменилось. Каким он был, таким остался. Новый только формальный статус.
Теперь о тех, кого не устраивает Россия и они хотят громко её покинуть. Обидно им всё же из Москвы в деревню, в глушь, в Саратов. Но если условный Саратов стал столицей другого государства, он автоматически перестаёт быть дырой, и бегство уже не унизительно. Опальный царедворец, вольнодумец, вор или изменник становится тут почётным гостем, престижным работником из самой Москвы или Петербурга – с золотым окладом и статусом первого парня на деревне. Не чета сиволапым аборигенам. Он же в кастрюльке прямиком из Парижа. Столичная штучка.
Собственно, провинциальность (в плохом смысле) как раз в этом и состоит – в гремучей смеси ненависти и обожания по отношению к сюзерену.
«Три дня я гналась за вами, чтобы сказать вам, как вы мне безразличны!» – восклицала принцесса из «Обыкновенного чуда».
Говорят, США в Латинской Америке ненавидят, но в то же время на них молятся. Как ни странно, и мы для Украины остаёмся частью обожаемого Запада.
Иначе не принимали бы в Киеве так жарко наших перебежчиков, в первую очередь публицистов и телеведущих, вышедших в тираж на родине. На новой стороне лежалый товар обретает вторую жизнь, провинциальные барышни томно дышат и смотрят вчерашним столичным кумирам в рот. А те, знай себе, надувают щёки, чувствуя прилив сил, возвращение молодости.
Пусть всё на периферии не так ярко, пусть аудитория, прямо скажем, диковата, пусть за окном не Тверская и вместо «Современника» с Таганкой – театр Леси Украинки. Зато «разводить» наивных селян можно долго. Заодно безнаказанно сквернословить в адрес вчерашних своих обидчиков.Кто-то из медийных переселенцев откровенно циничен, прекрасно зная себе цену, кто-то и вправду смотрится борцом с кровавым северным режимом. В любом случае отныне все они вторичны, бледные тени самих себя российской бытности, ибо переселились в страну теней.
Редко увидишь на вольных берегах Днепра деятелей настоящей культуры, там всё больше как бы публицистов и как бы журналистов: Евгений Киселёв, Юлия Латынина, Савик Шустер.
Артисты, писатели, музыканты, кино- и театральные режиссёры, даже самые отбитые и захудалые, обходят Украину стороной, предпочитая обличать Россию как минимум из Израиля. В хуторской глуши их не только не оценят, но могут и грохнуть, как того же Павла Шеремета, пусть тот к культуре отношения и не имел.
Зато потрёпанные идеи и образы пользуются в Киеве неизменным успехом. Можно ничего нового не придумывать, просто повторять вышедшее из русской моды. Позавчера в московской газете, завтра – в киевском куплете. Дуй по накатанному – публика-дура всё скушает, она там не избалована.
Трогательная вторичность. Украина – как провинция, для которой, как бы она ни пыжилась, солнце всё равно встаёт в Москве и, разумеется, в Вашингтоне. Но Вашингтон ещё переводить надо на понятный русский, потом уже на мову, а тут лови бреднем бывших столичных гастролёров – не прогадаешь.
Чёс по Украине героев вчерашних дней – всё равно что полвека назад гастроли ВИА «Лейся песня» в каком-нибудь Нижнем Задрищенске. Аншлаг в Доме культуры в любом случае гарантирован.
Ситуация, сто раз описанная в классической русской литературе: французский гувернёр в богом забытом русском поместье.
С одной стороны, даром не нужные на собственной родине французы прислуживали русским барчукам, с другой – помещик хвастал, что гувернёр у него самый настоящий француз из самой настоящей Франции.
Француз угождал помещику, но считал того человеком второго сорта, себя же, соответственно, – первого. Сам же помещик – бесспорно, дремучий провинциал просто потому, что третьесортный французишка для него – первый предмет гордости.
Непросто им там, на выселках, со всем этим разбираться. Всё очень запутано. Интересно только, что добровольные изгнанники будут делать, когда приютившая их нэнька в нынешнем своём виде прикажет долго жить. Куда потом рванут?