У Нины родилась внучка. Готовясь к завтрашней выписке, она снова и снова перелистывала книгу своей жизни…
Исчез тихо и подло
В каждой семье есть свои скелеты в шкафу, но Нине временами казалось, что в их семье скелетище невероятных размеров, и она страшно боялась, что он однажды просто-напросто продавит стенку и вывалится из шкафа, порушив всё вокруг.
Её мать считала, что от такого чудища лучше всего избавиться сразу, и поэтому то и дело напоминала Нине о том, что от детей нельзя скрывать правду. Только юное Нинино сердце было мудрее маминого, она берегла свою дочку, и не могла сказать ей главной правды: «Папа Боря тебе неродной».
Нет, сказать надо, она это понимала, но, как могла, отодвигала этот миг, кажущийся ей таким страшным. Боялась за маму, которая была готова ко всему, мама считала, что только правда убережёт девочку от будущих нервных срывов и неврозов, а потому и уверяла Нину в том, что Анютка всё равно всё давно уже знает.
- Откуда? – ужасалась Нина.
- От верблюда… Она знает это на подсознательном уровне, с пелёнок знает, не беспокойся…
- С каких пелёнок, мама? Когда она была в пелёнках, её отец ещё был с нами… Правда, он совсем не подходил к Ане, не помогал мне ухаживать за ней. Уже через неделю мне стало ясно, что он не будет хорошим отцом.
- Ну, с этим ты поторопилась, можно было попытаться всё исправить. Мужчины же в этом вопросе - люди зависимые, ты же сама, как орлица постоянно висела над кроваткой. Он просто решил не мешать тебе и отошёл в сторону, сделал вид, что во всём с тобой согласен. А ты думала над тем, что он, может быть, от этого тоже страдал?
- Я тогда об этом не догадывалась, но потом думала… Думала, что, наверное, и сама в чём-то виновата… А теперь-то всё давно уж улеглось, значит, не стоит и печалиться… Кстати, и вы с папой тоже подыграли со своим участием, суетились по делу и не по делу…
- Ну вот, и мы виноваты… Не опиралась бы на нас, просила бы помощи у мужа, может быть, всё и сложилось бы по-другому, как знать…
- Я по молодости и по глупости хотела, наверное, слишком многого, я хотела, чтобы он во всём помогал, чтоб и продукты из магазина приносил, и чтоб полы мыл, и чтоб пелёнки не брезговал постирать… А он испугался, вот и получился финал, как в «Сказке о рыбаке и рыбке»…
Да что уж теперь. Я с Борей счастлива, и Анюте с ним хорошо. И пусть она подольше ничего не знает. Она была слишком маленькая, чтобы запомнить его уход. Да и запоминать-то особо было нечего, исчез… Тихо, подло исчез из нашей жизни и всё.
Правда всплыла сама
- А когда Боря появился, разве она не помнит?- продолжила мама.
- Вряд ли… Ей было три года… Но она меня ни разу ни о чём не спросила…
- А просто ты искусно врёшь всю жизнь. В больницу приведёшь ребёнка, врёшь, в школу записываешь, опять умоляешь, чтобы в графе, где отчество, было пусто. А как свидетельство о её рождении прятала, да и вообще все семейные документы, помнишь? Боялась правды, потому что в свидетельстве не Боря значится её отцом, а тот, её настоящий отец… И день вашего бракосочетания с Борей никак не совпадает с датой её рождения. Как можно всё это скрывать от ребенка? А когда узнает всё, думаешь, простит?
Нина соглашалась с мамой, но так и не могла представить, как можно рассказать дочке о том, что отец бросил её, когда она была такая маленькая и беззащитная. Ей казалось, что сделай она это, и мир в её семье сразу перевернётся, Боря для Ани станет неродным, да и сестрёнки, появившиеся после, тоже будут не совсем родными. Нет, так обокрасть счастливый мир её доченьки она не могла.
А разрешилось всё очень просто, это произошло, когда Аня уже окончила школу и готовилась к выпускному. Классная руководительница выверяла документы для выдачи аттестатов. Вот тогда-то и всплыло другое отчество. Вечером, когда младшие уже улеглись, Аня пришла на кухню, прильнула к материнскому плечу и попросила:
- Мама, расскажи мне о нём…
Нина не стала притворяться, будто не поняла о ком речь, она увлекла дочку в темноту большой комнаты, они сели на диванчик и проговорили до глубокой ночи. И ничего не изменилось в семейных отношениях, а Боря по-прежнему остался «любимым папуликом», просто исчез Нинин страх, и всё встало на свои места.
Легонький свёрточек
А теперь вот Аня. Тут всё ещё намного сложнее.
Однажды она, стоя перед зеркалом и закалывая ореол своих рыжих волос, как бы между прочим спросила Нину:
- Ты скоро можешь стать бабушкой. Хочешь?
Вместо ответа Нина с трудом проглотила ком, застрявший в горле, и как-то виновато улыбнулась.
- Только не говори, что хочешь, - продолжила Аня, не отрываясь от причёски, - тебе же самой ещё рожать и рожать. Сколько тебе? Тридцать восемь? «Тридцать восемь – ещё не осень…» - пропела она, устремляясь к двери.
- Постой! – опомнилась Нина. – Скажи, кто он?
- А никто! И добавила: Аня плюс Соня равняется любовь. Моя будет дочечка, моя и больше ничья, ты понимаешь? Я – кошка, которая гуляет сама по себе…
И выскочила за дверь. Нина пожалела, что в этот момент не было дома Бори. Ей показалось, что её сердце пронзила стрела, и из раны сочится её живая кровь. Она крепко прижала ладонью эту невидимую рану и устремилась к шкафчику с лекарствами. Приняла таблетки и вышла на балкон.
Светило и пригревало майское солнышко, под балконом шумно хлопала молодая листва берёз. Природа готовилась дать новую жизнь всему, что к этой жизни стремилось.
Нина не чувствовала обиды на дочь за её такой безрассудный поступок, да и можно ли ей упрекать в безрассудстве Аню, когда сама выскочила за первого…, нет, не встречного, конечно, но первого встреченного и родила Аню в девятнадцать лет.
- Дурочка была, ой, какая же я была дурочка, - шептала Нина, склонившись на перила балкона. - Одно не успело отболеть, а я уже другому навстречу распахнула своё сердечко. В двадцать два услышала клятву Бори и опять поверила, да не просто поверила, а приняла его всем сердцем. И на этот раз, слава Богу, не ошиблась.
А кто у Ани? Случайный ли, нет ли человек в её жизни? Хоть бы в дом привела, познакомила… Как знать, может всё бы и сложилось, не слепой же он, должен увидеть, какая Аня у нас золотая девочка. Только вот фальши не терпит, так это она вся в меня… Ой, да Бог с ним, только бы ребеночка сберегла, только бы не наделала глупостей, а уж мы ей поможем…
Через семь месяцев Аню отвезли в роддом, её «добрый молодец» так и не нарисовался.
Сколько Нина не добивалась узнать его адрес, чтобы просто посмотреть ему в глаза, Аня так и не сказала. Но обида её была глубокой, это было видно невооруженным глазом, как бы она ни старалась казаться беззаботной. Среди букетов, которые натащили ей друзья и родственники, она не находила того единственного цветочка, который смог бы так много изменить в её жизни и в жизни её дочки.
Семья каждый день навещала Аню, с авоськами, наполненными разными вкусняшками, количеством которых можно было откормить слона, тащились в роддом то сама Нина, то Боря, а то и все вместе с младшими сестрёнками во главе.
Однажды в невообразимой толчее больничного коридора Аня обратила внимание на молодого человека, который, казалось, попал в этот людской водоворот случайно, он стоял в стороне от остальной ошалевшей толпы и как-то отрешенно перекладывал из руки в руку три заморённые ромашки.
Молодя женщина, вышедшая в коридор одна, без сопровождения нянечки, бросилась к нему на грудь и тихонько зарыдала. Он ласково гладил её по вздрагивающей спине и что-то ласково шептал на ушко. «Ребеночек родился мёртвым или умер во время родов, - догадалась Нина, - бедные…»
И, ни минуты не сомневаясь, сказала себе: «Пусть уж моя Аня выйдет не к мужу, а к нам, зато не одна, а с маленьким лёгоньким свёрточком… Нам не привыкать, вырастим…»