Когда на телевизоре вещало полтора канала, а телефон представлял дефицитную позицию, одичавшие нецивилизованные люди читали книги. Запоем, днями и ночами. Даже длинно отсидевшие завершали захватывающие повествования о прелестях пенитенциарной системы духоподъемным призывом - читайте книжки и поступайте в институт. Не раз, не два и не десять, а всякий раз, когда удостаивали молодежь придворно-яблочной аудиенцией, и все, буквально все знали, что есть лучший подарок, поэтому были записаны в несколько библиотек, а из гостей возвращались с книгой подмышкой.
Добрый день, Кирилл Алексеевич, узнаете...
Не узнал. В упор, пришлось представиться по-полной.
Господи, как ты вырос, и мы обнялись
Кандидат наук, преподаватель кафедры "Металлоконструкций" Челябинского политехнического, пионер Манекена. Краевед, писатель, поэт, лауреат, инженер, лектор. Создатель музеев, водитель экскурсий. Не перечесть. Энциклопедия.
У нас с тобой один учитель, - сказал он, когда вышли из полуподвальной кулинарии. Где ж еще можно говорить по душам - родная стихия, подпольщики.
Кто?
Твой отец!
Дал книжку. Две. Почитать. Одну с возвратом, другую, свой лирический дневник двадцатого года, насовсем.
***
Три читательских и три библиотеки. Ближайшая, что на первом этаже дома по Тимирязева, где прячась в темной глубине, исподтишка, прикрывшись газетой читал страшную Одиссею капитана Блада. Разумеется, имени Пушкина.
Поступив в физико-математическую школу получил читательский в Публичку. Все всерьез, тишина с цыканиями, строго шелестящие библиотекарши, профессура и студенчество, или просто сосредоточенно целеустремленные дяди и тети. Там делал важные школьные доклады о самолетной глиссаде и Федоре Достоевском, ранней испанской поэзии и микробиологии клетки.
И последняя, институтская. Главный корпус, первый этаж, читальный зал. Длинные деревянные столы, обитые черным дерматином, ленинские лампы под зелеными абажурами, большие окна и вдумчиво-ученая публика от младых студиозов с тубусами до убеленной и трижды умудренной профессуры, но главное, за стойкой сияла мега-звезда. Татьяна. Красотка родом из Латвии, а может, Эстонии или Литвы. Хорошая фигура, ясный взгляд, чистое лицо, густые волосы, приятные манеры. Аккуратная, спокойная и взвешенная, неспешно и правильно произносящая русские слова.
Само собой, мужская половина политеха отиралась поблизости.
Кто только не подкатывал, абитура, первогодки, старшекурсники, аспиранты, научные сотрудники и даже некоторые незрелые доценты.
Хочу нормальных, крепких отношений с видом на жительство, улыбаясь говорила она, когда отвечала отказом на тысячное предложение провести вечерок вдвоем.
Влюбилась. Гоша. Электротехник с алкогольно-предсказуемым будущим, который не имел к институту ровно никакого отношения. Служа в занюханной ремонтной конторе прибыл на вызов. И надо ж такому случиться, заграничная красотка, увидав ручных дел мастера, оттаяла сердцем, прониклась и быстро сдалась. Ведь он так отличался от надоевшей научно-технической привычности.
Кто-б спорил, у Гоши имелась пара неоспоримых достоинств. Хороший почерк, который спас его в армии - сделали писарем при штабе, а еще по неведомым причинам ему беспрекословно подчинялись холодильники, утюги и стиралки. Не подлежащие ни ремонту, ни металлолому, вдруг оживали, как только чудо-мастер заступал поближе. В остальном беспримесное трепло и хвастун, школьно-комсомольский хлыщ со склонностью к халяве и недорогим напиткам типа "Кавказ".
На мою свадьбу заявились вдвоем, а выносили болезного на руках. Водочка.
Татьяна была в шоке, тем не менее простила. Стали жить поживать как законные супруги, а еще через пару месяцев, узнав о беременности, важнее, порочной склонности суженного к спиртному и абсолютном нежелании нести отцовские тяготы, сбежала.
К сожалению, красивая история первой любви завершилась именно так, а главной моей библиотекой была и остается родительская.
Две с половиной тысячи томов. Литература, поэзия, театр, живопись, кино, скульптура, фантастика и философия. Право и телевидение, математические головоломки и энциклопедии, словари и подписки, старые журналы, газеты и даже альбом с вырезками. Полные собрания сочинений и отдельные тома, бумажные и твердые переплеты, внушительные, солидные или крохотные, иногда изрядно потрепанные, дорогие или изданные на грубой туалетной бумаге, с картинками и кальками, литографиями и рисунками - волшебный мир советской книги. Достоевский, Куприн, Толстой, Пришвин и Гончаров, Блок, Цветаева, Пастернак и Паустовский, Шекспир и Лермонтов. Пушкин - небольшие симпатичные томики с красной лентой, литпамятники, БНФ, БИЛ, ЖЗЛ, БП. Полна коробочка. Сталин и вопросы языкознания, Бердслей, Живопись от SKIRA, Так говорил Заратустра - издание 1904 года, роман-газета с Иван Денисовичем, журнал Москва с Мастером и Маргаритой, а потом, уже привезенный из Италии отдельный том, который практически не бывал дома - ходил из рук в руки будто фотомодель, Секст Эмпирик, Шекспир, Гете, Лопе де Вега, Кристофер Марло . Калейдоскоп, парад планет. Парадайз.
Виктор Бокарев, знаменитый скульптор-авангардист, памятник солдату у первой школы его работа, у которого хрущевские солдаты дважды громили мастерскую за абстракционизм, соорудил огромный, на всю стену стеллаж. Конструктивистский, скрипучий и деревянный, ни разу не симметричный, травленый и мореный, который я, став постарше, лично крыл кузбасслаком. Часть конструкции опиралась на вывезенные из Германии буфетные тумбы, часть на старый дедовский, командирский стол - огромный, двухтумбовый, с массивными ящиками и замками.
На противоположной стене тоже висели Витины нетленки - что делать, приходилось хранить у друзей, и тоже немаленькие. Массивные деревянные доски, наборные, размером два на полтора и весом в полтонны - понадобилось загонять в стену длинные стальные крюки, окрашенные и лакированные, с проступающий древесной фактурой, кропотливо резные, модерново-античные, где случились задумчиво-обнаженный, похожий на кентавра Орфей, или тепло-желто-бежевой, носившей имя "Отдых" - на берегу ювенильного моря, в мягкой неге томительно-золотого заката возлежали три мужские фигуры. В углу, в черной шапке-ушанке, кровавой повязке от уха и курительно-завитой трубкой примостилась сверлящая зеленым глазом, продолговатая голова-лицо несчастного Ван-Гога, сюрреалистическая доска со стекающим глазом и контурным изображением ладони притаилась близ балкона, а на диванной тумбочке сияла ослепительной белизной, величиной в три арбуза и весом в три гири, покрытая луковками голова Томазо Кампанеллы.
Господи, чем только мама не украшала стеллаж, керамическими фигурками - три небольших коня, красный желтый и зеленый, рукотворными пепельницами - лапоть и ракушка, всякими макраме и плетенками, вазочками, старыми гнутыми фотографиями, прикнопленными открытками, которые из Италии тоннами высылала тетка или подвешенными на гвоздик бусиками. Вавилон.
Когда по многолетнему материнскому "доколе" купили секретер из комиссионки - польский, горячей полировки, с откидной крышкой-столом и длинными рядами отделений мелкой всячины, часть стеллажной красоты попряталась, а лет в восемнадцать она затеяла огромный ремонт. Обои, палас и важные перестановки, и стеллаж, хвала, небу, переехал в мою комнату, а его место занял темного дерева громоздкий гарнитур из Чехословакии со стеклянно-книжной витриной, баром-купе и платяным шкафом Скучная, однообразная, прямоугольная, но главное, современно отполированная последовательность объемов.
Бокарев нашел работу в Жуковском и увез доски с собой, и на освободившиеся крюки разместили любимую мамой керамику - три здоровые тарелки, северное сияние, трубачи, что-то еще, но, к сожалению, а может, напротив, к радости прогрессирующего атеиста, средневеково-оккультная мистика книгочеев, чудесная мифология, волшебное дерево и алхимия манускриптов исчезли из родительских мест навсегда.
Книги, книги, книги - главная ценность того времени, и когда в далеком совхозе Путь Октября обнаружил книжный, где наткнулся на Проблемы поэтики Достоевского от Михаила Бахтина, поперхнулся от счастья, да так, что едва не упустил стоящего рядом Хулио Кортасара, а выйдя на воздух и прижимая новинки к груди, тут же побежал на межгород, чтобы поделиться великой радостью с отцом.
Мистики уверяют, что в экстазе им является шарообразная зала с огромной круглой книгой, бесконечный корешок которой проходит по стенам. Эта сферическая книга есть Бог. Хохе Луис Борхес