Надо сказать, что этот главный неонатолог был мужчина. Около 50 лет, красивый, породистый, синеглазый. Благородно-седой.
⠀
Но каждый раз, когда он заходил в нашу палату, я внутренне сжималась, потому что это означило, что грядёт очередной сеанс давления.
⠀
Он был очень деловит, говорил холодно, директивами и совершенно не собирался вступать в диалог. Мои вопросы и чувства его не интересовали. Объяснять свои назначения он тоже нужным не считал.
Я как-то спросила медсестру:
- У него есть свои дети?
- Есть, конечно, двое, оба родились тут и оба дней по пять под капельницами лежали, которые он им назначал.
⠀
«Ну всё, надо бежать» — решила я. А то у меня так молоко на нервной почве «сгорит».
⠀
Молока было очень много, и Марфа весьма успешно его потребляла. Однако, по три раза в день меня настойчиво атаковали: «Не прекращаете лактацию, так хотя бы водой выпаивайте!»
⠀
Но я уже проконсультировалась со своим семейным врачом и специалистом по ГВ. Я уже определилась, что меня не напугать и не сломить, и я не буду вмешиваться в естественные процессы, которые дожны наладиться так, как это задумала природа.
⠀
Я знала, что моему ребёнку ничего не угрожает и больше им Марфу не давала в руки вообще. Я требовала выписки. И тогда чудо-неонатолог придумал волшебную вещь.
⠀
Утром мне принесли бумажку. На ней был напечатан примерно такой текст: я, такая-то, утверждаю, что осознаю в полной мере, что своим сопротивлением медицинским манипуляциям, способствую ИНВАЛИДИЗАЦИИ своего ребёнка.
⠀
Это было больше, чем я могла выдержать. Я рыдала весь остаток дня. Бумажку подписала. И выписалась из «гестапо»…